Повстанцы(омегаверс, постапокалипсис)

Пещеры Гриардских гор, май **75 года, рассказывает Дара̀йн _________________ Нашу подземную реку мы называли Бур. За миллионы лет она пробурила пещеру языками ручейков; грызла камень потихоньку, пока не прокусала русло. Упрямая, как и мы. Я всегда умывался здесь, где текущие отовсюду ручейки собирались в ревущий поток. Он с шипением нёсся вниз и скрывался в темноте озера. Туда солнце из щели в скале не доставало даже днём, а сейчас было только утро. Присев на корточки, я вдохнул оставшийся на ладонях сладкий запах Рисса и с сожалением опустил их в воду. Бур смывал сладость, но сам Рисс всё равно оставался со мной. Вчера в тесном мраке бокса мы пропитались друг другом насквозь. Вросли друг в друга крепче, чем корни ивы в глину; и всё казалось, что я вот-вот размечусь на клочки от счастья, как обмотанный пластидом грузовик. Теперь Рисс носил мою метку, а часть души его была во мне, и я уже не знал, где во мне я, а где он. И пусть на меня весь клан коситься будет. Кому какое дело, истинный я альфа для Рисса или нет? Зато теперь никто не тронет моего истинного, и Рисс не захочет другого. Тем более он сам попросил метку, как только узнал, что такая штука существует. Хотя всей правды о последствиях я рассказывать не стал, вдруг бы он передумал? Подло? Не-а, благоразумно. Какие шансы, что Рисс встретит истинного альфу в нашем-то мире? Один на чёрт-те-знает-сколькиллион. Зато мне спокойно. Случай Тара и Льена меня научил. Ревность, оказывается, мерзкое чувство, не по мне это. На месте Тара я убил бы соперника и скинул вот в это самое озеро. В детстве мы думали, что в нашем озере живёт чудовище, до жути жуткая жуть. До сих пор помню тот липкий ужас, когда я мелкий спускался на верёвке в шипящий мрак, чтобы выпендриться перед омежками. Я висел паучком над бездной, весь сырой от брызгов водопада, в панике цеплялся за узлы верёвки и скальные выступы. Наверху маячили любопытные головы, омежки едва не переваливались через ограждение. Мокрые ладони соскальзывали. Я готов был отдать все свои сокровища, даже складной нож, лишь бы сейчас же вылезти обратно, пока жуткая жуть не откусила мне что-нибудь нужное. На другой верёвке омежки спустили фонарь. — Чо там? Призраки есть? — заорали сверху. Вода в озере, как и в Буре, оказалась прозрачной, и на близком голубоватом дне я разглядел нагромождение костей. Торчали знакомые осколки широких рёбер — это были альфы. Колыхались в водовороте обрывки ещё не истлевшей одежды и волосы на безглазых черепах — это были омеги. Никаких останков бет, я бы их узнал. Значит бойня шла и здесь, в нашей родной пещере. Коммуны перебили всех и сбросили тела в воду. Обычные следы войны и никаких чудовищ. Я тогда чуть не сорвался вниз от облегчения. Омежки корёжились от любопытства: — Дарайн, хоть мявкни что-нибудь! Или тебя там спрут за жопу схватил? Я выловил из воды лучевую кость поцелее, сунул за пояс и пополз наверх, к восхищённым взглядам. Честно их заслужил. Настоящие чудовища жили не в нашем озере, а за стенами пещеры. Их города по всему миру щетинились пиками высоток и полицейскими БТРами, перекрытыми КПП, колючей проволокой, оскаленными псами на поводках. Там, в городах, таились все чудеса, о которых в нашем клане помнили единицы. Небо в окнах и пикники по выходным, телевидение и вузы, забитые едой магазины, яхтенные прогулки… Город — грёбаная мечта. Но для того, чтобы жить в таком городе и не беспокоиться о завтрашнем дне, требовалась малюсенькая малость. Надо было родиться бетой. Никому из нас так не повезло. Наш удел — прятки по пещерам, голод и борьба за выживание. Мы, альфы и омеги, объявлены вне закона. Мусор общества, подлежащий уничтожению. На этой планете мы лишние. Альфы считаются у бет вселенским злом. Они уверены, что все войны и несчастья с сотворения мира произошли по нашей вине. Едва мы выползли из первичного бульона, как принялись драться, драться, драться за омег и лучшую жрачку, пока не довели мир до полного кхарнэ. В это же время мудрые беты добывали огонь, строили зиккураты и выходили в космос. Тысячелетиями терпели положение наших слуг, низшей расы, потому что не текли раз в месяц, а следовательно, нашего расположения не заслуживали. Всех детей смалу учили: омега станет домохозяином, можно дипломированным, но работать будет только по желанию, пособия-то на рождение детей соперничали со стоимостью самолётов. Альфа войдёт в высшие круги армии или политики, там у своих всё схвачено. На худой конец свой бизнес откроет с мизерными налогами — схвачено и там. А бета будет всю эту верхушку обслуживать. Какие бы ни были у него предки золочёные, выше заместителя ему не подняться, как говорится, без яиц не берут в космонавты. Всё оставалось так, пока учёные-беты не научились выращивать в инкубаторах детей любого пола и внешности на заказ. Хоть тощих, хоть кудрявых, хоть в крапинку, был бы генный материал для скрещивания. И кого беты начали выращивать? Да самих себя. Пока не стало их как грязи — куда ни плюнь, в бету угодишь. Альфы в правительстве зашевелились, но беты-помощники докладывали, что инкубаторские поделки ведут себя смирно, за права не борются и налоги платят исправно. А потом одному из бет, капитану Сорро, стукнуло в голову, что альф и омег пора вообще изжить. Так, оставить горстку на расплод. Зачем им кормить дармоедов? Типа мы сидели у бет на шее с начала времён да ещё и командовали, хотя вся наша функция в экосистеме — трахаться и рожать. Справедливости ради надо сказать, что имей этот Сорро яйца, то были бы они пожёстче, чем у иных альф. Пропаганда велась так тихо и незаметно, что, когда грянул гром, сюрприз был грандиознейший за всю историю цивилизации. Коммуны этого Сорро — он к тому времени самопроизвёлся в генералы — начали травлю планетарного масштаба, которая продолжается до сих пор. Самых здоровых омег стали вылавливать и содержать в закупоренных институтах, чтобы месяц за месяцем извлекать созревшие яйцеклетки для инкубаторов. Двенадцать яйцеклеток в год от одного омеги, а то и больше — это двенадцать младенцев-бет. Немолодые и больные омеги шли в расход на месте. Многих альф тоже схватили, они наверняка и сейчас томятся за решётками лабораторий. Но одного альфы достаточно, чтобы обеспечить сперматозоидами миллионы яйцеклеток на годы вперёд. Поэтому большинство альф, тех, кто не успел скрыться, просто расстреляли, как ненужное звено в цепи воспроизводства. Беты не знают любви, её нет в их наборе чувств. Они обделены природой и не нуждаются ни в паре, ни в семье. Зачем пара, если член только для поссать? Для них важно лишь благополучие собственной коммуны. Душевную связь между альфой и омегой они считают слабостью, которая нас якобы и сгубила. Но хладнокровные беты, эти рациональные мозги с автоматами, совершили две роковые ошибки. Во-первых, беты, обвиняющие нас в слабостях, сами оказались не лишены их. В разгар тотальной бойни коммуны иногда щадили маленьких детей. Мол, без отцов всё одно сгинут, зачем лишнюю кровь на себя брать? Мы росли на развалинах старого мира, оборванные крысы подземелий и пещер. Наверняка Всемогущий Отец-Альфа расхаживал по небесным чертогам и чесал репу в недоумении, как нам удаётся выжить. Понадобилось несколько лет, чтобы мы выросли, а беты свою ошибку осознали. Во-вторых (я до конца понял только вчера), наша слабость — это наша сила. Едва я научился ходить, стал драться за себя. Как и все альфы со времён палеолита — за жрачку и омег. Было это азартно, но вполсилы: перебили пост коммунов — так им и надо, угнали продуктовую фуру — клан нажрётся, миссия выполнена. Другой жизни я не помнил и только смутно мечтал о ней. А теперь я буду драться за Рисса и в полную силу. За то, чтобы мы выбрались из этой пещеры и шли по мирным улицам своего города. Чтобы солнце блестело в его чёрных волосах, и мой омега никогда ничего не боялся. Я хочу для Рисса весь мир. Беты ошибались, считая это слабостью.

***

Как я и ожидал, моё решение пометить Рисса восприняли без радости. Первое «фу» пришло от Льена. Льена я с детства знал. Уникум среди омег — всё ему было нипочём. Во время одной из вылазок год назад коммунские дальнобойщики отстрелили ему два пальца на левой руке. В укрытие возвращались на угнанном фургоне; мы с Таром, Гаем и Карвелом — в раздрае. Кровища из Льена хлещет, пальцы на ошмётках кожи болтаются, бинтов с собой — один куцый рулон, а мы, альфы, целые остались. И что? Льен вкололся лидокаином из аптечки, Тара с бинтом отпихнул. Сидит, пальцы по одному отрывает и в окно — фигак. «Они, — говорит, — никогда мне не нравились». Его перевязывают, а он ржёт над тем, как весело мы коммунов бомбанули. Искалеченный омега. Ржёт. Чтоб мы не куксились, что не уберегли его. «Круть! Буду на два ногтя меньше стричь». По силе духа Льен любому альфе дал бы фору. А теперь, когда он появился на деревянных мостках, ведущих к водопаду, я не сразу узнал его. Сгорбился, посерел, в нечёсаных светлых лохмах — нитки седины. Скулы обтянуло кожей, словно не неделя прошла, а годами его на дне ямы держали. Я отвернулся виновато — немного стыдно стало за своё счастье на таком фоне. Но что сделаешь? Льен родил бету, а бетам не место в клане. Этот закон мы приняли сразу и единогласно, Льен тоже голосовал «за». Даже выросший с нами бета останется бетой. С каждым годом будет опаснее для клана, как активированная бомба с замазанным таймером — хрен знает, когда рванёт. Президента Сорро тоже когда-то родил омега, и что стало с его родителями? В газетах писали, что их ликвидировали первыми. — Тебя Халлар зовёт. Надорванный голос Льена я тоже не узнал. Даже в потухшие глаза его взглянуть не решился. Не помогут никакие утешения, разрыв такой глубокой связи — это не пальца лишиться. Всё-таки правильно, что старейшина не говорил омегам, где хоронил новорождённых бет. От тревожных мурашек зачесалась спина. Мы с Риссом не инкубатор, не можем заказать себе правильное потомство. Бета может родиться с такой же вероятностью, как альфа или омега; это лотерея, устроенная природой, где у трёх полов равные шансы… Ну нет, с нами такого не случится. Не для того мы вытащили Рисса из самой преисподней, чтобы его чёрные глаза стали такими же пустыми. Именно этому я посвящу следующую тысячу коммунских смертей. Сочетание «несчастный Льен в одиночестве и обрыв» показалось опасным. Я бы ни за что не оставил своего омегу в такой момент, но Тар… Где теперь Тар? Я развернул Льена к боксам за плечи: — Пошли, холодрыга тут. До этого безразличный, Льен отшатнулся. Я не сразу догнал, что он почувствовал запах Рисса, теперь неотделимый от меня, как вторая кожа. И пусть я только из купальни — такое не смывается. От возмущения Льен ожил: — Ты сдурел? Зачем?! Началось. Понять меня мог бы только Тар, который сам пережил подобное: когда для своего истинного омеги ты просто альфа, такой же, как все (в случае с Таром ещё и хуже других). Но не станешь же сейчас говорить с Льеном о Таре? И не станешь же каяться, что пометил я Рисса из жадности? — Посмотри на меня, Дарайн! — Льен гневно сгрёб меня за куртку. — Я сам не верил, что захочу сдохнуть. Думал, я охрененно крутой и срал на коммунские сказки о наших слабостях. А теперь удавиться хочу. И это я только отдал ребёнка. Не выношу, когда омеге плохо, а я не могу помочь. Уж лучше киркой по яйцам. — Давай не будем? — Тупая ты альфья башка! — Льен зашипел мне в лицо. — Если завтра твою дырявую тушу привезут под брезентом, Рисс уйдёт за тобой. Ты привязал его чёртовой гормональной связью, и она, поверь мне, существует! Я без сына сплошной дырой стал, как эта сраная пещера, во мне эхо гуляет! С Риссом будет хуже. — Он отпихнул меня с былой силой. — Ты кхарнэ придурок. Я молчал, с детства привык к его резким наездам. Единственному омеге в нашей группе сходило с рук всё. К тому же сердился Льен зря. Я не собирался умирать, сколько лет уже на вылазки ездил. Чтобы меня прикончить, коммунам придётся придумать что-то из ряда вон. Теперь буду вдвойне осторожен, я не имею права расстроить Рисса своей гибелью. Отхлестав меня презрением, Льен словно выдохся. Сполз на дерево мостков, подпирая спиной скалу. — Вали, альфа… Едва промелькнула вина, что я реально совершил с Риссом подлейшую подлость, как вспомнились мягкие губы на моей щеке, дыхание на плече — до мурашек, и во мне снова рассвело. Нет, всё правильно. Вчера я стал целым, мне наконец-то спокойно. С верхнего уровня к реке спускался Карвел, в лапище — почти пустая бутыль «Черки». На щеках — рыжая щетина и свежие ссадины. Ага, третья группа как раз после вылазки отоспалась, у их координатора удар знатный. Кто там из омег потечь собирался? Грызня среди альф, похоже, была нешуточная, и Карвелу снова не повезло. А мне всё не верится, что я выбыл из этой игры. Я указал ему на Льена: присмотришь? Карвел грустно кивнул: конечно, это же Льен. Без Тара в нашей группе стало совсем тухло. Пещера просыпалась, шуршала перегородками боксов, гремела ботинками по деревянным настилам. Зажглись лампы — ночью бензин для генератора мы экономили, и передвигаться по извилистым тоннелям можно было только со светоуказкой. Клан принимался за работу: затрещала за стеной швейная машина, от кухни запахло на этот раз не мясом, а разваренной кашей. Значит, припасы экономят, пора на коммунскую скотобойню наведаться. Навстречу на занятия проскакала группа малышей. Где-то загудела вагонетка, оставшаяся со времён, когда тут добывали апатит. Свой бокс старейшина обустроил на самом верхнем уровне. Попасть туда можно было через девять пролётов шаткой отсыревшей лестницы; стены пещеры здесь сочились водой и пестрели плесенью. Зато у Халлара имелось самое настоящее окно, укрытое козырьком скалы от наблюдения коммунов с воздуха. Халлар был одним из немногих, кто помнил жизнь до войны. Это он собирал нас, малолеток, по заброшенным деревням и свалкам, учил всему, что мы знали. Если кто и имел право мной командовать, то это старейшина, наш общий отец. Халлар стоял в клубах дыма и раскуривал сигару. Лениво так, не спеша. Альфа как альфа, лет уже за сорок, плечистый, пониже меня и в таком же заношенном камке (камок (военный жаргон) — камуфляжная одежда. Прим. автора). Не успел я опустить за собой брезентовую штору, как мелькнула перед лицом волосатая лапа, и щёку обожгло ударом. Я шатнулся и сбил на пол коробку сигар с тумбы. Глаза заволокло алым. Я бросаюсь на Халлара — ладонью в грудь — подсечка. Он валится спиной на стол, я хватаю нож — полосую лезвием — разлетаются кровавые брызги из-под светлой бороды… Стопэсто. Вдох — выдох. Меня целует Рисс. В ямочку под горлом, тепло и нежно, шею щекочут его ресницы… Я поднял взгляд, алая пелена уже рассосалась. Кто-то кхарнэ любопытный заглянул к моему омеге, пока я ходил умываться, и донёс старейшине. Значит, Халлар тоже считал, что я своей меткой сгублю Рисса. Да скорее на БТР пойду грудью, чем допущу это. — Больше. Так. Не делай, — сказал я. Халлар посмотрел в глаза и понимающе кивнул. Меня не надо злить, чревато, несмотря на всё моё к нему почтение. Это был второй и последний раз. В первый раз я выхватил за отстреленные пальцы Льена. И не только я, вся группа, но тогда было за что. Буря так и не разразилась. Халлар обошёл стол вокруг, подволакивая перебитую ногу — не срослась как следует, полгода уже. Уселся перед расстеленной топографической картой Гриарда, затянулся дымом. Я опустился напротив него в плетёное кресло — разговор так разговор. Кроме нас с Таром, ещё и Халлар знал, что такое истинный омега. Он должен был понять меня. — Значит, вместе навсегда? Не в наших условиях, Дарайн. — Мы с Риссом не дети. Не начинай, а? Я понятия не имел, сколько мне лет. Может, двадцать, может, больше. С этой войной дитём побыть не пришлось толком. — Ты забыл, что мы здесь делаем? — затянул Халлар. Помнил я. Растим армию мстителей. Каждый альфа бесценен, каждый омега бесценен втройне. Рисс для меня бесценен в… я такой и цифры не знаю. — Сколько всего нужно добыть, чтобы выжить? — давил Халлар. — У нас патронов меньше, чем ртов! Мало тебе, что из-за Рисса облаву на нас объявили? Теперь устраиваешь медовый месяц? — И что?! — возмутился я. Будто в первый раз альфа с омегой закрылись в боксе. Это же святое. Пометил и пометил — кому какая разница? Я вчера вжимался в смуглую кожу Рисса, взахлёб упивался его нежностью. «Коммуны лишить нас почти всё, — сказал он. — Почему мы лишить себя остальное?» Что я должен был делать, когда уже держал в руках его душу? Оттолкнуть? Халлар разошёлся, размахивая сигарой: — Я разве не предупреждал? Ты теперь не боец, а омегин симбиот! Будь у Рисса хоть часть решительности Льена, я бы слова не сказал — езжайте вместе. А куда я отпущу с тобой тепличный овощ? Он автомат в руках не… — Не смей! — Я подскочил, моё кресло отлетело с грохотом. — Тебе бы то, что он пережил! Халлар смёл на пол нож, увернулся от хватки, поднимая руки: — Молчу про Рисса, остынь! Признай правду. Твой омега против коммунов непригоден, а ты сейчас суток без него не протянешь. — Я на соплю похож? Справлюсь. — Не справишься. Я когда-нибудь врал? Никогда. У меня в животе похолодело. — Подожди… Ты не говорил про сутки. Ты сказал про эту… эмпатическую связь! Он вообще избегал темы меченых омег и своего довоенного прошлого. Можно понять: если бы моего омегу убили коммуны… И думать не хочу. Халлар просил нас не делаться зависимыми друг от друга, это вызывает сложности. Но я выбрал сложности, они того стоили. Халлар уселся обратно, вытянул больную ногу на тумбочке. — Вот именно, — сказал уже без наезда. — Думаешь, эмпатия — это вместе грустить и веселиться? Ты теперь его эхо: он вздрогнет там, ты вздрогнешь здесь. Был бы это Сино, Крил, любой наш омега — ещё ничего. А Рисс твой свяжет тебя. Он пока не научился жить по-нашему, для него выход из бокса — подвиг. Захочет тебя рядом — и помчишься. А ничего другого он не хочет, не видишь, что ли? Как ты поведёшь группу? — Поведу. Ты меня знаешь. Значит, буду справляться и с этим. Он скривился: — Забудь, ты не всесильный. Им нужен адекватный координатор. Ты поступил бесчестно — перед кланом, перед голодными детьми. Перед Льеном особенно. Попроси его рассказать тебе, что такое долг. Это уже перебор — такие вещи сравнивать. Если бы кто из омег родил от меня бету, я бы тоже позволил избавиться от ребёнка. К счастью, мои сыновья живы, брака не делаю. Весь клан знал, что Халлар далеко не по-отечески дорожит Льеном, но помалкивал из уважения к старейшине. Все делали вид, что не замечают, как Халлар постоянно восхищается дорогим ему омегой и ставит в пример. Вот и я не стал спорить. Стоял перед ним как оплёванный. Куда ни ткни — всюду виноват. Оказывается, быть счастливым среди нашего дерьма приравнивается к дезертирству. — Зачем, Дарайн? — вздохнул Халлар. — Он твой, его бы и так никто не тронул. — Рисс попросил, — буркнул я. Будто Халлар сам не догадался зачем. Он и правда надеялся, что я скажу правду вслух? — Угу. Рисс. Омега в течке. Зачем ты вообще ему рассказал о метках? Не знал бы и не знал. А то ишь — бросился всё на свете пробовать… Я понимаю, без толку взывать к вашим мозгам, когда вы за течного омегу дерётесь. Но метку в порыве не сделаешь. Ты осознавал, что творишь. Как ты мог не подумать, что эта метка сделает тебя бесполезным? Я потупился. Именно в порыве я эту метку и сделал. В порыве жадности, в ужасе, что в следующий раз, когда Рисс потечёт, меня не окажется рядом, и кто-то посмеет… Сердце вдруг сжало, как орех щипцами. Будто один в степи, окружённый облавой коммунов, и крупнокалиберные дула нацелены в лоб — мороз пробирает. С чего бы, казалось? Бокс Халлара самое безопасное место в мире. Но я отчётливо понял, что должен немедленно уйти. Что Рисс уже проснулся. Ему тревожно, он дико голоден — проспал почти сутки. И думает, что я не проснулся рядом с ним, потому что жалею о том, что вчера произошло. Ноги сами непроизвольно развернули меня к выходу. — Что, уже ломка началась? — заворчал за спиной Халлар. — Сколько не виделись? Полчаса? Я очнулся от его голоса и понял, что бахвалился зря. Кроме желания обнять Рисса, всё стало неважным. Я представил, что уезжаю на вылазку, а он остаётся здесь. С каждым километром дороги мы дальше друг от друга, и это осознаём. Я с группой ищу добычу, прячу в укрытии, жду и жду сутками, пока коммуны окончательно не потеряют наши следы… А мне уже сейчас не надо никакой добычи, ничего не надо, кроме родного запаха. Стало ясно: моя группа действительно осталась без координатора. Да, кхарнэ. Да. Похоже, я и правда переоценил свои силы. Но признаться, что облажался, не мог, хоть пытай меня. Выходит, коммуны правы — я пусть и окультуренное, но всё то же вселенское зло — член и зубы, мозгов — чуть. На старейшину только что едва не набросился. Как говорит лекарь Абир, альфа — гормональная боеголовка с простейшим запалом. Кисло это. — Долго так будет? — спросил я, пытаясь переварить новость. Халлар посмотрел хмуро, но это был уже прежний, отцовский взгляд. — Первые месяцы. Потом проще станет. Учись разделять своё и не своё… Раз на вылазку не едешь, хоть омегам помоги. Вон, на втором уровне мостки сгнили. И на кухне работать некому — Керис родит не сегодня завтра, а Зейн с простудой слёг. Сраная сырость. Он полез в тумбочку за пепельницей. Я приподнял брезентовую штору-дверь, оглянулся: — Не мог я по-другому. Ты сам знаешь почему. На лице Халлара заходили желваки, окурок сигары впился в пепельницу, рассыпая искры. Зря я надеялся на поддержку. — И подпорки в кладовой замени. Просели, как бы не рухнуло. Значит, аудиенция окончена. Всё он понимал, этот Халлар. Но даже сильному альфе непросто вспоминать о самой большой в жизни потере. Я должен был подумать об этом раньше. Вояка хренов, полчаса назад шёл крушить коммунов голыми руками. Оказывается, Рисса во мне теперь слишком много. Угадывать желания друг друга, умножать своё счастье надвое… Ты моя рука, я твоя нога — такие ведь истории рассказывал нам в детстве Керис об истинных парах? Только про умноженную надвое тоску в тех историях не говорилось. Я не ожидал, что мы будем нужны друг другу так сильно. Сопротивляться невозможно, я шёл к Риссу, как наркоман к дозе. И фиг разберёшь, моё это чувство или его. У третьей тоннельной развилки меня поджидал Арон. Альфёнок подкручивал отвёрткой ввинченную в камень табличку с цифрой «3», на неизменной стираной-перестиранной футболке красовалась вышитая единица. Арон был первым, кто родился в пещере, и надо же — почти по плечо мне вырос. — Халлар против, — отрезал я и свернул в переход над хозяйственным залом. Под мостом внизу жевали сено наши драгоценные козы. Свет ударил в глаза — зеркал по стенам мы навешали немерено. Солнце освещало весь зал, хотя щель в скале была размером с полдвери. Арон заканючил, увязываясь за мной следом: — Координатор ты, а не отец. Сам видел, я с пятидесяти шагов в монету поцелю… Да хоть просто мешки перегружать возьми. — Керис тоже против. — Папа рожает, ему пофиг! — Арон обогнал, тыча в мою сторону отвёрткой. — У тебя в группе недобор: Гай омегу жарит, Льен в трауре, Тар вообще… Вдвоём с Карвелом поедете? Всё куда печальнее, малёк. Он пятился передо мной на узком мосту, не давая пройти. Недоросток, щёки мазутом перемазаны. Вихрастый дурачок, никогда не видевший коммунов в лицо. Я вздохнул: — Арон, чего ты ко мне прицепился? Другие группы есть. Просись к Райдону или к Вегарду. Он нахмурился, ковырнул носком ботинка. Глаза умоляющие-умоляющие: — С тобой хочу. Отец всё равно не сможет теперь. Кто меня всему научит? Хочу, чтобы ты. Твоя группа — лучшая. Да, Халлар с больной ногой вряд ли скоро забегает, и Арона можно понять. За стенами пещеры простиралась бесконечная бесконечность, на которую он смотрел до сих пор только ночью с наблюдательной площадки. Я был меньше него, когда убил в первый раз. Намного меньше. — Лады. Поеду — возьму. Умел альфёнок уговаривать, купился я на лесть. Арон триумфально оскалился, чуть не запрыгал вокруг меня: — Другое дело. Так я пошёл собираться? Чо с собой брать? Автомат дашь? Или хоть пукалку какую. — Иди вагонетку чини. В ближайшие месяцы никуда не едем. — Чего? — Арон аж отвёртку выронил, она закатилась в дыру между досками и улетела на нижний уровень. Получивший по спине козёл обиженно посмотрел на нас. — Дай пройти. Мне надо к Риссу. — Да ты только что отлип от него! — Арон потянул носом и разочарованно скорчился: — Всемогущий Отец-Альфа! Значит, не сбрехал Крил? Бли-и-ин, засада… Ты помешался на этом татуированном. Теперь тоже от всего шарахаться будешь? Даже он догадался. Вот так вот, малёк. И координаторы дают слабину. Я таких расстроенных рож давно не видел. Рисс тянул к себе, отгавкиваться не было настроения. От расспросов Арона меня избавили три кратких гудка сирены. Тревога, чтоб её. Сердце скукожило ещё сильнее — где-то в глубине пещеры Риссу стало страшно. В тоннеле впереди мигнул и приглушился свет — предупреждение, осталось шестьдесят секунд. Поздно дежурный спохватился. Я уже нёсся по мосту к приставной лестнице, сзади грохотали ботинки Арона. Хватаясь за отполированные ступени, мы слетели на хозуровень. Беременный Сино, прибежавший раньше, пыхтел внизу у металлического маховика с себя высотой. — Заело, кхарнэ! — Коз загоняй! — крикнул я. Надо же, разговаривать со мной стал! Чего было дуться? Когда я заделывал ему ребёнка, понятия не имел, что в клане появится Рисс. Арон уже тащил рычаг из мощной арматурины, металл цвинькнул о спицы маховика. Под окрики Сино всполошённые козы затрусили в спецтоннель, обитый звуконепроницаемой прокладкой. — Навались! Я схватился ближе к колесу — дури мне не занимать. Арон повис на конце арматурины: — Не идёт, зараза! Вертолёты коммунов приближались, я слышал отдалённый рокот из щели в скале. Беты искали нас везде, а мы годами нахально жили у них под носом. — На счёт три, давай! Раз, два… Маховик натужно поддавался, солнце в зеркалах тускнело. Просвет над нашими головами закрывался выползающей из пазов глыбой. Последние козлы с меканьем скрылись в тоннеле. Сино захлопнул за собой массивную дверь, и стало тихо. — Пошла-пошла… — хрипел Арон за моим плечом. Арматурина гнулась; от напряжения чуть не лопались мышцы. Подошвы скользили по раскиданному сену. Сегодня же все цепи проверю и смажу. Только пусть Рисс стоит рядом. Свет в тоннелях мигнул в последний раз, и зал оказался в полумраке, что всё более сгущался. Вертушки гудели совсем близко, когда шестерёнки наконец-то заскрежетали и трёхтонная глыба наверху со стоном чмякнулась о камень, перекрыв щель. Теперь снаружи было видно лишь монолитную скалу. Я вытащил из маховика рычаг уже в кромешной тьме. — Всё, мы в домике, — выдохнул Арон и бухнулся где-то рядом на загаженный пол. — Уф-ф, уморился. — Мешки, говоришь, грузить будешь? Я нащупал тумблер в стене и клацнул, посылая сигнал на наблюдательную площадку: на хозуровне порядок. Сейчас все щели пещеры были закупорены полностью, словно и не было никогда шахт в горах Гриарда. А если и были, давно завалены. Долбить скалы в поисках повстанцев коммуны сроду не догадаются. Мы для них тупые, как головка члена. Я знал, что происходит снаружи. В чётком порядке выпрыгивают из вертушек военные с автоматами наперевес, растягиваются цепью. Зоркие глаза высматривают на сером камне следы нашего присутствия: отпечатки ног, мусор, брошенные кострища. В горах легко спрятаться даже большому отряду повстанцев. Но мы замурованы наглухо в потяжелевшем воздухе пещеры. Не оставлять следов — это первое, чему научил нас Халлар. Чтобы добраться до наружных микрокамер наблюдательной площадки, коммунам надо о них знать. Я подумал, что теперь нашим придётся уезжать на охоту ещё дальше. Мы слишком засветили район, третий раз за две недели военные обыскивают Гриард. И хоть никто не обвинит прямо, но это тоже из-за меня. — Дарайн, — зашептал во тьме любознательный Арон. — Вот ты пометил его… А что, если тебя кто-то другой полюбит? Прогонишь? Детский лепет. Любовь — это в песнях Кериса, а у меня есть намного больше. Я машинально коснулся подсохшей царапины на запястье. До сих пор помнил солоноватый вкус крови Рисса и горячий шёпот: «Я навечно с тобой, Дар». Вчера казалось, во мне бьётся его сердце, я чувствовал вместе с Риссом каждый его наплыв блаженства от моих ласк. И он вместе со мной чувствовал, как превращаюсь я в одно сплошное счастье, впиваясь членом во влажную мягкость его тела. Бесконечная цепная реакция, моя слетевшая крыша трепыхалась на одном гвозде. Такое в жизнь не забудешь. Других — прогоню. Больше никто не нужен. Мне сейчас необходимо было обнять Рисса, иначе уже просто больно. Если он чувствовал то же самое, я не имел права его мучить. — Дарайн? — Заткнись. Я вытащил из кармана светоуказку, тут же сунул обратно. Это только моя проблема, а запрет есть запрет. Даже маленькие дети не включают свет в залах во время тревоги. Но больше я не выдержу. — Ты куда? — зашипел за спиной Арон. — Сиди тут. Я вырос здесь, за годы исходил пещеру вдоль и поперёк и теперь знал в ней каждую трещинку, как и на теле Рисса. И ходить умел так, что шаги мои не громче дыхания. Поэтому я нашарил лестницу и бесшумно полез на мост, на ощупь. Он стоял у выхода в Большой зал, вжимаясь в стену тоннеля. Светоуказка с севшей батарейкой бликала в руках сигналом о помощи. Маленький мой, он искал меня, голодный и истощённный после течки. Но так и не решился выйти на открытое пространство зала. Я подлетел, прижал к груди. Вдохнул до дна лёгких желанный аромат, зарываясь лицом в отросший ёжик на макушке: — Выключи, выключи… Нельзя. Рисс облегчённо засопел мне в шею: — Да-а-ар. Я без тебя плохо. — «Мне плохо», — поправил я. Говорить он научился уже бойко, но часто путался. — Мне тоже. Прости, больше не уйду молча. Куда все попрятались, сволочи? Бросили его одного. Хоть бы одна морда объяснила ему, что происходит. Ноющую пустоту в душе как рукой сняло. Похоже, я теперь действительно чувствовал то же, что и Рисс. Ему спокойно, только когда мы рядом. — Зачем темно, Дар? — Коммуны ищут нас там, снаружи, а мы прячемся. Я ожидал волны знакомого страха, но Рисс отреагировал спокойно. Значит, догадка моя верна: он действительно нисколько не боялся военных. Теперь я знал это точно. У него другие страхи. — Ничего, они никогда не найдут нас, солнце моё. Я прикоснулся к его щекам — сухие, слава Отцу-Альфе. Я не хотел стать причиной первых в нашей общей жизни слёз. Всё-таки Льен прав, я кхарнэ придурок. Это Халлар думал в первую очередь о моей пользе для клана, а Льен, омега, представил себя на месте Рисса. Что с ним будет, если меня не станет? — Пойдём, тебе помыться и поесть надо. — Не могу, — шепнул Рисс. — Большая пещера там. — Здесь всё равно темно. Давай отнесу. Закрой глаза и представь, что идём по тоннелю. Потолок низко, стены рядом. Только тихо, здесь нельзя кричать, ладно? — Неси. Не кричать я, честно. По голосу я понял: он уже улыбается. Ему до чёртиков страшно выходить в пустоту Большого зала, но улыбается. Раньше бился дрожью при мысли об этом. Я поднял Рисса на руки и в потёмках зашагал через зал к купальне.