Повстанцы(омегаверс, постапокалипсис)

Пролог — по большей части PWP. События, описанные в прологе, не играют значительной роли в сюжете. Город Саард, май **58 года, рассказывает Кѐрис __________________ Мне повезло оказаться в библиотеке, когда в кампус Саардской консерватории имени Файласта пришли коммуны. Стоило насторожиться хотя бы потому, что в библиотеке в тот день не было студентов-бет. Ни одного. А ведь обычно они всё время проводили там. В день нападения те, кого мы считали друзьями, просто исчезли, не сказав ни слова, не сделав ни намёка. Они знали, что и когда случится. Я слышал о надвигающейся войне, о том, что войска генерала Сорро захватывают города один за другим. Казалось, это так далеко от нас, армия и полиция остановят коммун задолго до границ Саарда. Не может быть такого, чтобы беты вдруг взяли и взбунтовались безнаказанно. Впереди ждали экзамены — через неделю, а через пару часов — горячее безумие течки; и Вей позвонил и сказал, что не знает, как ему найти силы дождаться встречи. Вей — гордость и надежда профессоров консерватории. По-альфьи сильные пальцы с одинаковым искусством извлекали сладкие стоны из скрипки и из омег. Он без раздумий принял моё приглашение. Студенты, которые с первого курса претендовали на международный уровень, должны помогать друг другу. Предстояли феерические сутки, мне дела не было до какой-то далёкой войны. Но она пришла: мерным топаньем сапог по кампусу, зловещим стаккато выстрелов по стёклам. Я придерживал подбородком груду книг в руках, спускаясь на первый этаж библиотеки, и увидел в окно, что война уже здесь. Вей, гордость консерватории, смотрел на меня с улицы, и на его белой рубашке одно за другим расплывались алые пятна. Очередной выстрел в спину — и новое пятно на груди. Сиреневым дождём посыпался из искусных пальцев букет хризантем, который Вей нёс для меня, а книги из моих рук посыпались по ступеням. Библиотекой коммуны занялись в последнюю очередь. Они считали, что нам, гормонозависимым, вряд ли будет дело до книг в субботнее утро. Когда они вынесли высокие двери с выгравированным девизом «Мы разные, но мы вместе», я был уже далеко от кампуса. На долгие годы бегство стало моим жизненным кредо. Самой огромной драгоценностью, которую мне удалось унести с собой, стал случайный подарок соседа по общежитию. В студенческом рюкзаке среди нотных тетрадей и карандашных эскизов завалялась мятая упаковка «Антиовулина». Помешанный на учёбе сосед-омега агитировал нас не тратить время на течку. Одна таблетка препарата — и вместо поисков альфы, вместо вязки и долгого сна после неё можно было посвятить себя анализу музыкальных форм. Я и не представлял, что эти невзрачные таблетки станут моим спасением на многие месяцы. Одна таблетка — и не теку. Для меня течка без альфы — пытка. Про эту свою особенность я узнал в пятнадцать лет, когда на званом ужине ослабевшие пальцы выронили бокал с безалкогольным «Паттель». И я, наряженный во фрак, готовый исполнить для всех этюд Байлатини, вместо этого осел на колени перед мэтром Вастаром. Перестали держать ноги от одного запаха зрелого альфы. Родители были сконфужены больше меня, ведь это они допустили появление течного омеги в приличном обществе. Альфы в зале воспитанно сделали вид, что не испытывают дискомфорта. Так как всех ожидали наутро перелёты и концерты, никто не вызвался поспособствовать решению моей проблемы. Слуги увели меня наверх, родители пытались оправдаться перед гостями моей излишней впечатлительностью и волнением. Якобы течка планировалась позже, это случайность. А я лежал в своей комнате, одной рукой разрывая полог кровати, другой жадно мечтая о мэтре Вастаре. В первую течку оставленный один, без поддержки даже занятого отца-омеги, я поклялся себе, что никогда больше не испытаю этой адской тянущей пустоты внутри. Жжение глубоко в заду не успокаивало ничего: ни пальцы, введённые по самую ладонь, ни рывки кулака по члену. Из книг я знал, что этого должно быть достаточно, природа предусмотрела способ удовлетворения для омег, которые остались одни во время течки. Но надо мной природа издевалась: не помогло, я так и не кончил ни разу. Никто внизу не знал об этом. Там звучал этюд Байлатини в чьём-то чужом исполнении, пианист комкал финалы пассажей. У меня не было сил сползти с кровати. Потом родители, поводив меня по врачам, объяснили, что я принадлежу к редкому типу омег, которые испытывают исключительно сцепочный оргазм. То есть мастурбация — бесполезные движения, удовлетворить меня мог лишь набухший узел альфы внутри. Проблема была решена: с тех пор, едва почувствовав приближение течки, я звонил приглянувшемуся альфе. Родители позволяли им приходить в мою комнату, сами покупали презервативы. Никто из альф не отказывал — я же не приглашал тех, кто состоял в браке. В моей постели перебывали папины ученики из Академии искусств, мои однокурсники, преподаватели… Даже сам мэтр Вастар — после этого нанятая бригада бет оклеила мою комнату звукоизоляционными обоями. Я был молод и не искал истинного альфу. Просто наслаждался жизнью и не думал даже, что мне когда-нибудь может понадобиться «Антиовулин», чтобы не течь. В блистере, который я унёс в рюкзаке во время побоища, было лишь двадцать таблеток. Двадцать месяцев без течки. После того как блистер опустел, я пожалел, что был в библиотеке, когда в кампус Саардской консерватории имени Файласта пришли коммуны. Я оставался живым, в то время как все взрослые альфы были давно мертвы. И вообще все, кого я знал. Мне встречались дети. Они сбивались в оборванные вшивые стайки и обитали на свалках. Приезд очередной кучи мусора всегда сопровождался агрессией. Едва коммунский мусоровоз скрывался за поворотом, к свежим отбросам неслись дикари с сумасшедшими глазами. Я видел убийства за возможность вылизать банку из-под консервов. Я видел начисто обглоданные кости — доведённые до отчаяния дети ели друг друга. Некому было учить их гуманности, а я боялся показываться им на глаза — во мне шестьдесят килограммов съедобного мяса. Я искал выживших взрослых. Мог же кто-нибудь тоже спастись? Я мечтал найти альфу, любого. Пускай ему за пятьдесят, и зубы его почернели от старости и цинги. Но я так нуждался в защите, в разговоре c кем-то равным. И в большом члене — это единственное, благодаря чему я снова мог бы заснуть успокоенным. Но повсюду были только хищные дети, сожжённые дома, пустые деревни и гниющие тела. На воспоминания о погибших родителях, друзьях и прошлом я ввёл для себя запрет. Инстинкт самосохранения подсказывал, что болезненные воспоминания делают меня слабее, в них нет пользы. Я знал, что не отличаюсь сильным духом, и мне нельзя зацикливаться на том, что угнетает. Нужно было избежать смерти, боли, голода, холода. Дожить до вечера. Дожить до утра. Дожить до вечера… До утра… Предгорья Гриарда, **60 год Когда утром я вместо обычного голода почувствовал тошноту, стало ясно: будущей ночью не придётся спать. В животе знакомо ныло, глупый организм в который раз тщательно готовился к вязке, которой не будет. Есть я уже не мог, но немедленно отправился на поиски еды, потому что, проснувшись после течки, буду валиться с ног от голода. В конце мая пищу найти несложно, достаточно пройти по заброшенным садам в пустых деревнях. Дикая черешня, репа, травы, можно даже самосевный картофель найти, он и сырой съедобный. Пищеварение остановилось полностью, меня рвало вчерашним переваренным ужином, а кишечник извергал потоки нечистот. Уже к полудню во мне не осталось ни грамма пищи, я был чист изнутри, как новорождённый. И ужасно хотелось спрятаться подальше, где меня не потревожат, когда я буду слаб. Древний инстинкт, который я до войны не замечал, потому что никогда не чувствовал себя в опасности. На этот раз я выбрал высохший колодец на территории автосвалки. Ни коммуны, ни бродяги-дети меня не найдут. Тяжёлые дождевые тучи и заржавленные автомобили гармонично сочетались с моим страхом перед очередной одинокой течкой. Я вытащил потрёпанное сиденье из разбитого «Силано» и сбросил в колодец — можно будет лечь; под него сунул мешок с добытой едой. На случай ливня оторвал обивку другого сиденья — укроюсь с головой. Послышались первые раскаты грома над Гриардскими горами, когда мои колени знакомо ослабели. Сквозь запах грязной одежды пробился густой сладкий аромат, который должен был свести с ума любого свободного альфу. Но теперь этот аромат мог только выдать меня случайно забредшим сюда коммунам. Я сполз в колодец, цепляясь за выступы кладки, и растянулся на автомобильном сиденье, готовый ко многим часам страданий. Хотя к такому никогда не бываешь готов. Если бы можно было связать себе руки. Чтобы не тянулись к стоящему колом члену, к ноющему от желания заду. Сорвёшься — и станет ещё хуже, пробовал сто раз. Мастурбация — выход для нормальных омег, а я бракованный. Хорошо бы ещё рот себе заклеить, чтобы не привлекать внимание к колодцу жалобным скулежом. Лучше всего лежать неподвижно, так одежда не трётся о член. Лежать на спине, потому что так не кажется, что сзади кто-то (альфа) приближается и вот-вот… На разгорячённое лицо закапал дождь. Я не стал укрываться: пусть промокну и замёрзну, может, станет легче. Но зачастившие капли внезапно закончились. Я открыл глаза и вздрогнул: в колодец заглядывала лохматая голова ребёнка. Торчащие светлые пряди, изумлённая улыбка. — Ха̀ллар, здесь кто-то есть в колодце! — закричал ребёнок. Только через несколько секунд до меня дошло, что надо испугаться. Я вытащил нож: малышу лет шесть, но если их там много… От массовой атаки мне сейчас не отбиться. Их было пятеро, детские головы загородили небо. Измученный течкой, я не сразу понял, почему они выглядят как-то непривычно. Их лица были слишком чистыми для бродяг — за ними кто-то присматривал и ухаживал. Я обмер: мне конец. Это беты. Из колодца не выбраться, я слишком слаб. Они приведут взрослых, а те заберут меня в свой репродуктивный институт и продержат за решёткой, пока я не состарюсь и не перестану производить яйцеклетки. В газетах, которые попадались на свалках, писали объявления о продаже младенцев. Откуда брались эти младенцы в инкубаторах? От живых доноров, конечно. Лет сорок меня продержат в клетке — это сотни вот таких невыносимых течек без альфы. Почему я не заразился чем-то неизлечимым? Тогда сразу убьют; пуля в лоб — быстро и, наверно, почти не больно… Светловолосый малыш улыбнулся мне: — Не бойся, мы не коммуны. — Разойдись, — услышал я и решил, что мой распалённый мозг дал сбой. В колодец заглянул живой взрослый альфа. Топорщились коротко стриженные волосы и щетина на щеках, в ушах блестели золотые кольца, похожие носил отец. Массивные плечи бугрились мышцами под безрукавкой. Именно такого альфу я последние два года вымаливал у высших сил. Я жадно вдохнул, насколько хватило лёгких, но до меня не достигал его запах. Он должен быть потрясающий, пряно-острый, как у деревенских работников, что когда-то приезжали стричь деревья в нашем саду. — Вылезай, мы не опасны, — сказал мне альфа. От звука низкого голоса из меня полило ручьём, я оказался в луже смазки. — Не могу, — шепнул я. Долго он там стоять будет, глупый? Альфа встревожился: — Ты ранен? Нет же, долгожданный мой, нет. Я сунул руку под резинку штанов, провёл между ягодиц, стараясь не касаться входа, иначе взвою. И показал ему тягучую прозрачную слизь, растянутую между пальцами. Немой призыв — куда уж красноречивее? Нормальный альфа уже потерял бы голову от такого зрелища. Но этот только озадаченно потёр заросшие щёки и отвернулся к детям. А я лежал и упивался его голосом, и с каждым словом тёк всё сильнее. — Мне придётся остаться, — услышал я. — Его нельзя нести сейчас, он слишком пахнет, это может выдать нас. Забирайте аккумуляторы и возвращайтесь тем же путём. Льен, не хватайся за тяжёлое, ты понесёшь сумку. Дарайн, будешь за старшего. — Почему он за старшего? — Потому что он слышал краем уха слово «ответственность». Идите. Скажете Абиру, что мы нашли омегу, а он не мог сразу идти с нами. — Да поняли мы, что с ним, Халлар… — Марш! Из пещеры ни ногой! Ждите, я приду через пару дней. Дождь моросил в лицо, я лежал и задыхался от нетерпения. Он сказал детям, что вернётся через пару дней. Значит, он проведёт эти пару дней со мной. Всемогущий Отец-Альфа, наконец-то! Уже когда я потерял надежду, мне послан был этот Халлар с необъятными плечами, волнующим голосом, с наверняка огромным членом, да хоть и нет, я и на маленький согласился бы. Я смотрел, как он спускается ко мне в колодец, как широкие ладони цепляются за выступы кирпичей. Набухший узел на члене альфы становится размером с его кулак — эту закономерность я знал ещё со школьного возраста. По этому признаку альф и выбирал, к их узлам питал особую слабость. Судя по кулакам Халлара, меня ждало нечто фантастическое. От него исходил забытый аромат табака и действительно чего-то пряно-острого, от чего мой зад сжался в предвкушении. Но сквозь насыщенный запах пробивался едва заметный сладкий аромат омеги. Сердце оборвалось: ничего не выйдет. Я разочарованно всхлипнул: — Меченый. Ну зачем он пришёл? Чтоб обнадёжить до облаков и снова сбросить с небес головой о бетон? У него на меня даже не встанет, подрочить и сам могу, только это без толку. У него пятеро — пятеро! — детей и любимый омега. Он присел рядом и положил на землю рюкзак. Его шершавые от мозолей пальцы стёрли капли пота и дождя с моего лба. В заду умоляюще запульсировало. — Пусть тебя не смущает, что я меченый. Тебе плохо, я хочу помочь. В нашей ситуации не до моральных ограничений, верно? — Ты не поможешь, — проскулил я. — Уйди, пожалуйста. Он неожиданно притянул мою ладонь к своему паху. Сквозь тонкую ткань я коснулся налитого члена, крепкого, подрагивающего мне навстречу. Истосковавшиеся пальцы нащупали знакомые округлости головки, уплотнение пока дремлющего узла, ребристые вены, перетянувшие ствол. Многосантиметровое чудо. Казалось, я теку уже каждой по̀рой. — Видишь, я смогу, — сказал он спокойно. — Но как? — Я сорвался на писк. — А твой омега, как его — Абир? Метка — это не брачное кольцо, которое можно снять. Вдыхая каждый день феромоны этого Абира, альфа не способен захотеть другого. — Абир просто друг. А мой омега… Он подавился невысказанным словом. Член тут же опал в моей ладони, уменьшился вдвое и бессильно поник. Халлару было не больше тридцати, но синими глазами на меня один миг смотрел бесконечно усталый старик, молящий о смерти. Вот почему запах метки едва чувствовался. Его любимый мёртв. Этот альфа страдал куда больше, чем я. Но он готов был помочь, хотя меня не хотел и не скоро по-настоящему кого-то захочет. — Давно? — спросил я. Чем больше времени прошло, тем больше шансов, что у нас действительно что-нибудь получится. Он отвернулся: — Семьсот девять дней… Если не хочешь, я могу уйти. Он скрупулёзно отсчитывал дни своего ада, ни о каком забывании и речи нет. Наверно, мне повезло, что до войны я не встретил истинного альфу, я бы не выдержал его гибели. Халлар ушёл бы охотно. Я не имел морального права заставлять его вскрывать поджившую рану. Для него сейчас всё, связанное с омегами, будет напоминать о потере. Но я слишком долго был один, а он сам предложил помощь. Сесть удалось с трудом, позвоночник будто размягчился. Как всегда: едва начинаю течь — становлюсь беспомощным. — Не уходи. — Я провёл по его плечу, приглашая сесть рядом. — В моей ситуации и вправду не до моральных ограничений. Других же альф нет? Шершавые пальцы бережно стянули через голову мою заношенную майку. Тёмно-розовые губы Халлара оказались совсем близко, на верхней белел шрам. Меня затрясло — два года не видел ничего красивее. — Есть, — сказал он. — Самому старшему лет восемь. В отличие от меня, Халлар не забыл, что такое расчёска, зубная щётка и чистая одежда. Но я никогда не жаловался на внешность и сейчас пах только феромонной приманкой — этого должно быть достаточно. Раньше альфы млели, слизывая мой пот. Правда, они не были мечеными. — Восемь? Я не смогу ждать так долго. — И не нужно. — Ласковая рука погладила мои слипшиеся от грязи волосы. — Ты больше не один, я тебя не оставлю. Запах чужого омеги отрезвлял. Иначе я бы уже исходил криком от ощущения дыхания альфы на шее. Он помог раздеться, мой освобождённый член упёрся в живот. Я едва слышно поскуливал, дрожа под шершавыми пальцами, что гладили плечи. — Как тебя зовут? — Ке…рис. Прошу тебя… Или смазка затопит колодец. Он не выглядел возбуждённым, чёрт подери, ничуть! Со знанием дела помогал незнакомому омеге — и только. Ни огня в глазах, ни сбитого дыхания. Зато слишком возбуждён был я, чтобы на это обижаться. Халлар снял штаны. Снова торчащее чудо смотрело на меня узкой прорезью на вершинке. Что альфа чувствовал, когда тело говорило одно, а душа — другое? Умелые руки мягко развернули меня спиной, я ткнулся лицом в спинку автомобильного сиденья. Рваная кожаная обивка оцарапала щёку. Только без лишних ласк: я готов к вязке уже несколько часов. Это Халлар тоже понял: упругая головка тут же ткнулась в меня, скользя в смазке, стекающей по бёдрам липкими потоками. Я закусил кусок обивки, чтоб не заорать, нетерпеливо дёрнулся навстречу. Сзади услышал ласковый, но абсолютно спокойный голос: — Не спеши, я никуда не денусь. Поплыла в глазах серость кирпичной кладки, и я поплыл — окончательно. Всё, что от меня осталось — горящий от вожделения зад, куда мучительно медленно проталкивался многосантиметровый таран. Я умоляюще завыл, мозолистая ладонь, пахнущая металлом, закрыла рот: — Ш-ш-ш, тихо, услышат! Вот, теперь всё. Ещё чуть потерпи. Он был внутри полностью, но продолжал придерживать мои бёдра, чтобы тело привыкло к его размерам. Убивать надо за такую заботу, я хотел этой боли. Слёзы полились на его шершавые пальцы, невозможно стало дышать. Я отдёрнул лицо, захныкал как можно тише: — Пожалуйста… Ха-а-аллар… Моё безвольное тело прижало спиной к каменной груди, которая пахла негой и немного кем-то чужим. Он выдохнул в плечо: — Сколько захочешь. Скажи, когда хватит. — И заполнивший меня член потянулся наружу, вытягивая струи смазки и остатки сознания. Я закрыл глаза и закусил свой кулак, встречая каждый толчок задушенным воплем. Огромный… сильный… альфа… драл меня впервые за невыносимых два года. Я представлял, как играют мышцы его спины под сырой от дождя безрукавкой, как сокращаются его ягодицы, вбивая меня в разодранное сиденье. Его дыхание рассыпа̀ло по плечам вихри мурашек. Я пылал, капли дождя испарялись, не долетев до моей раскалённой кожи. Силы небесные, этот альфа был прекрасен. Трясущейся ладонью я смело размазывал смазку по своему члену. Наконец-то можно позволить себе удовольствие, которое не закончится очередной бессильной истерикой. Могучий поршень, казалось, доставал до сердца, в любое мгновение мог замереть во мне, наполняя тугой плотью раскрытого узла. Другой омега уже изошёл бы несколькими оргазмами. А я только впивался в спинку сиденья и ждал, зная, что ни одного альфы надолго не хватит. — Халлар, пожалуйста… конча-а-ай! Колючая щека коснулась моей шеи, до обиды спокойный шёпот обжёг ухо: — Не волнуйся за меня. Я могу делать это, пока не перестанешь течь. Ты просто отвык. Расслабься. Его пальцы нестерпимо нежно погладили основание моего члена, ласково сгребли яйца. Халлар продолжал размеренно таранить меня сзади. Я ткнулся членом в его ладонь, взмолился: — Хочу сцепку… кончай, умоляю! Он не понял: — Мне правда не надо. Хочешь забеременеть от незнакомца? — По-другому не кончу. Пожалуйста, не мучай! Слёзы мешались с дождём, хотелось выть в голос. Я ненавидел рассказывать о своём уродстве, но терпеть больше не было сил. Меня било дрожью, оргазм был на грани, и, как всегда, не хватало нажатия на пусковую кнопку. Я полностью зависел от Халлара. Но его член замер, потом выскользнул из меня, влажно-горячим искушением коснулся крестца. Я неверяще обернулся через плечо: — Что?.. И наткнулся на извиняющийся взгляд: — Прости, Керис… Я не могу. Если б я знал… Он отступил, прикрываясь своими штанами. Дождь стекал с его ресниц, с колец в ушах, пропитал безрукавку, обтягивающую литую грудь. В синих глазах я узнал бездонную печаль и с ужасом понял: он действительно не может. Как говорил мой психолог, оргазм начинается в голове. А в голове Халлара мёртвый омега, которого нет уже семьсот сколько-то дней. Его эрекция могла длиться часами, но это рефлекс, метку мои феромоны не осилят. Не будет никакой сцепки. Я плюхнулся горящим задом в лужу на сиденье и уставился в небо, где сверкали молнии — жалкое подобие тех, что пронизывали меня. Дождь тарабанил по голой груди, лился в глаза, в рот, на истерзанный желанием член. Запах мокрого альфы усилился, заполнил собой тесный колодец. Я завыл, перекрикивая раскаты грома: — Уйди! Я хочу сдохнуть! Два чёртовых года! До прихода Халлара я был всего лишь пылающим костром, а теперь стал раскалённой звездой. Помог, называется. Он виновато закусил губы, проклятые тёмно-розовые: — Тебе правда недостаточно? — Не-е-е-ет! Уходи! Сколько можно пахнуть тут бесполезным альфьим соблазном? Я мечтал, чтобы он исчез, и в то же время боялся этого каким-то краем мыслей, не занятым течкой. Снова оставаться одному было страшно, но находиться сейчас с ним рядом — невыносимо. Халлар не ушёл. Решительно сел на сиденье и завозился в своём рюкзаке. — Сейчас, подожди… Я не могу тебя так бросить. Не знаю, что получится… Только пойми, не хочу тебя обидеть. Он бережно вытащил из плотного пакета что-то знакомое, и я узнал тонкий клетчатый шарф, у меня был похожий когда-то. Тончайший шёлк цвета индиго, вопиюще неуместная вещь на дне обшарпанного колодца. Халлар приподнял меня за плечи, обернул клетчатое полотно вокруг шеи. — Прости, Керис. Ты великолепно пахнешь, но… Позволь мне попробовать. Меня обнимал альфа, снова ласково разворачивал к себе спиной. Колени липли от смазки, где-то в другой вселенной шипел дождь. Мокрой кожи касался нежный шарф, который до сих пор хранил самый драгоценный для Халлара аромат. Его недостающее звено, его пусковая кнопка. Запах его омеги. Я согласился бы на что угодно, пытка желанием свела на нет способность обижаться. Какая разница, с кем мысленно альфа, если я стиснут в хватке его рук. Ненасытно бьётся в меня его член, и пусть, когда тянусь губами, слышу отрывистое «не надо» — у моего поцелуя не тот вкус. Пусть его напряжённая ладонь глушит мои стоны, чтобы не отвлекали — в мыслях Халлара звучит другой голос. Чувствую спиной, как содрогаются плиты его груди, и пусть эта дрожь, и сдавленное «хо…роший мой… сладкий» — не мне. Зато я был вбит последним ударом в расквашенный дождём поролон сиденья и в тот же миг забыл, что между нами кто-то третий. Кулак Халлара сжимал мои пальцы, и, такой же огромный, раскрывался во мне бутон его узла, разрывал отвыкшую от напора плоть. Я стал одним большим ещё-ещё-ещё-ещё-ещё!!! Не пропустить ни одного касания внутри, альфа в моём плену, мой. Обжигающими толчками выплёскивалась из моего члена тягучая жидкость и тут же смывалась ледяным дождём. Обманывающий сам себя Халлар вдавливался в меня бёдрами и шептал чьё-то чужое имя. Обманывающий себя я слышал своё… Когда приходишь в себя после сцепки, кажется, что несколько суток летал в нирване, хотя проходит от силы минут двадцать. Халлар не смотрел в глаза. Он молча грыз травинку с тоской курильщика, лишённого своего наркотика. Я сидел в тепле рук альфы на дне грязного колодца заброшенной автосвалки, под дождём. Наверху жил мир, где мы считались лишними именно из-за того, что нуждались в таких мгновениях. Самое мощное по силе чувство, которое могут испытывать беты — это не счастье, а страх. Сейчас я был богаче любого из них, властелинов мира, потому что впервые за два года был счастлив. Конец одиночеству. Это много. Больше, чем я смел надеяться. Напитанный влагой шарф ещё сильнее пах не мной. Запах смешивался с моими феромонами, и снова налитый член альфы грел мои ягодицы. — Не волнуйся, что забеременеешь, — сказал он. — У меня есть укрытие, я смогу позаботиться о вас с ребёнком. И Абир есть, он врач, умеет принимать роды. Я погрустнел. Ребёнок. Для чего ему рождаться? Наша жизнь — сплошная жидкая чёрная полоса. — У тебя много детей, Халлар? — Тридцать два. У меченого альфы не могло быть столько детей. Значит, они из тех, что поедали друг друга на свалках. Что мог сделать для них один-единственный взрослый? Какое будущее ждёт их в мире коммун? Это безнадёжно. — Зачем? Он молчал долго, и ответ стал ясен ещё до того, как был сказан. Гревший мои ягодицы член перестал упираться сзади, а Халлар перестал дышать. Не надо было мне спрашивать. — Я обещал ему жить, — сказал он наконец. — Нужно было жить для чего-то… Они вырастут, родят детей, и мы не исчезнем. Мы станем армией и сможем отомстить. Халлар показался немыслимо далёким, и мне стало страшно. Два года я только бежал и молился, мало на что-то надеясь. Бороться с коммунами казалось немыслимым — мы никто, нас отстреливают, как диких волков. Что мы можем? Пойти с Халларом значило обрести укрытие, защиту, добытчика… регулярную вязку. А также обязанности воспитателя тридцати двух малолетних, у которых нет понятия о добре и зле. Пойти с ним значило посвятить себя его мечте о мести. Обезумевший от потери альфа задумал заранее проигранную войну. В бойне сгинут и все его воспитанники, и мои собственные дети, если родятся. Как же нелепо, как же это по-альфьи: иметь невыполнимую цель. Знать, что она невыполнимая, и всё равно не сдаваться. Себе я ставил выполнимые цели. Выжить. Остаться собой — разумным, Керисом, омегой, свободным. Пойти с Халларом вовсе не значило от этих целей отойти. Только добавлялась ещё одна: сберечь всё, чего сумеет достичь для меня этот альфа. Хранить наш общий дом, не дать Халлару наделать глупостей. Впереди немало лет. Я прижался крепче к его груди и сплёл наши пальцы. Да что я, собственно, теряю? — Его будут звать Арон, — сказал я. — Нашего ребёнка, если родится. Так звали моего отца. Халлар молча зарылся лицом в шарф на моей шее. Твёрдо-горячее снова запульсировало у спины. Даже намокшего под дождём, меня обдало жаром. — Халлар… ты ещё сможешь? — Наверно, да. Прости, что так. — Он поправил на мне шарф. — Я не в обиде. Я, кажется, только что понял, куда бежал эти два года.