***
Семена горянки закончились, когда на мой пятнадцатый этаж заглянули красные вечерние лучи. Я уселся у проёма для огромного панорамного окна, наблюдая закат; снаружи даже повеяло подобием ветерка. И раскалённую пустошь, и недалёкое шоссе с редко проезжающим транспортом, и «Дубовую рощу» — всё подсветило розовым. Казалось, в воздухе распылили кровь. Лесополоса на западе пылала, охваченная закатным заревом. Ныли обожжённые плечи и лицо, будто по мне наждаком прошлись. Крупным таким, тридцаточкой. Даже к стене спиной не прислониться — больно. Я смял пустой пакет, с трудом пережёвывая надоевшую за два дня гадость. Слюны не хватало катастрофически. Я растягивал семена, как мог, но дальше никак. Внутренние резервы были исчерпаны, я держался на подсосе. Часа на два горянка отгонит сон, а потом сдамся. И, будто назло, не успел я дожевать семена, как ветки, скрывающие «Шеро», зашевелились, и из машины выполз Тар. Вот конь педальный. Не мог на десять минут раньше очухаться? Мне теперь два часа не уснуть. Горянка подействовала сразу. Мозги слегонца прополоскало, пока Тар поднимался от котлована ко мне на пятнадцатый этаж, так что встречал я его огурцом. Хоть и вялым. Ещё до того, как он забрался по лестнице, донесло запах. Пота, крови, спермы, прокисшей на жаре смазки — убойный коктейль смешанной омежье-альфьей вонищи. Неужели и от меня после вязки с течным омегой так несёт? Дома мы, как проснёмся, первым делом — в купальню. Тар вошёл без приветствия, шатаясь, и тут же заковылял к коробке с припасами. Выглядел он далеко не умиротворённым. Трясущимися руками рванул картонную крышку, взял в зубы ложку, вытащил жестяную банку тушёнки с кашей и короткий нож. — Не советую, — сказал я. — Мясо солёное, а воды нет. Несколько секунд он с ложкой во рту пялился на меня, на тушёнку, на оставшиеся в коробке галеты. Потом схватил банку и плюхнулся на голый пол рядом со мной, но ближе к окну, чтобы видно было «Шеро». Нож с размаху воткнулся в жесть, крышка банки скрежетнула. Тар криво взрезал её тремя рывками ножа, отогнул и с жадностью набил полный рот. Понятно. Рассуждать трезво в таком состоянии нереально. Выглядел он так же грязно, как и вонял. Весь в потёках засохших выделений; бинты на руке и вокруг резаного брюха почернели, будто он их с месяц таскал. На брюхе бинт держался только потому, что прилип, когда рана кровила, да так и высох. Плечи раскрасились глубокими следами от ногтей: с одной стороны пять царапин, с другой — три. Полкило мясной каши исчезло за пару минут. Тар раздражённо отшвырнул пустую банку. Что это с ним? Должен по потолку бегать от радости, а он… злится? Подскочив обратно к коробке, Тар завопил с возмущением: — Где еда для Льена? Я показал пальцем в оконный проём, на стоящую напротив заброшку. — Там. Между четырнадцатым и пятнадцатым этажом, на лестнице. Он думал, что я, подыхающий от жажды, буду сидеть тут рядом с пакетом груш? У меня сила воли не бесконечная. Я и ходил-то туда всего раз, недавно, и сожрал всего-то две штуки — самых малюсеньких. Иначе б уже свалился. Вытащив из коробки вторую банку консервов, Тар вернулся к окну. Вскрыл её уже размеренно, выпилив ножом идеальный кружок в крышке. Через полбанки ложка замелькала реже. Сытый Тар откинулся на стену, придирчиво ковыряясь в еде, чтобы выбрать мясо. Раздражённо сопеть он перестал, но умиротворённым по-прежнему не казался. Я столько лет ненавидел его за томно-довольную харю, с которой он приходил в кухню после каждой течки Льена. Сейчас от томного довольства не было ни следа. Тар выглядел просто усталым. — Наверно, тебя надо поздравить, — сказал я. — Получил, что хотел? Тар посмотрел вниз, на «Шеро». — Я хотел другого, — вздохнул он. — Но согласился на это. Я нахмурился: чего тут ещё можно хотеть? Ему мало вязки с течным истинным? Или обстановка в «Шеро» с температурой под сорок не по душе пришлась? Так, извините, он, вообще-то, самый разыскиваемый преступник в Федерации, и это по его милости мы бросили пещеру с уютными боксами. Вон Халлар с Керисом первый раз вязались на свалке под дождём, и ничего. Хотя, возможно, дело было в Льене. Настойку полыни-то он выбросил, но глубинный страх так просто из головы не изгнать. У Тара, конечно, напряги с распознаванием чужих чувств, но он не может совсем не замечать тоску своего омеги. — Ну… всё равно поздравляю, — сказал я. — В этот раз должно получиться. Родится альфа или омега. Не может же снайпер промазать дважды подряд. — Не родится. — Тар равнодушно возился ложкой в банке. — Льен не забеременеет. — С чего ты взял? Я испугался: почему они с Льеном уверены, что трёх месяцев глотания настойки было достаточно, чтобы сделать его бесплодным? Никто не знает, сколько достаточно. Даже Абир не знает. Он сам надеется до сих пор. Неужто Льен все три месяца хлебал полынь литрами? В безумных количествах, в сумасшедшей концентрации? Он же безбашенный! — Я дал ему слово, — сказал Тар, продолжая жевать. — Ещё дома. Иначе он не согласился бы снова стать моим омегой. Льен больше не хочет иметь детей, он тебе говорил. Перегрелись они оба, что ли? — Хм-м-м, Тар… Извини, конечно, это не моё дело. Но… ты чем думал, когда давал такое слово? Ты правда считаешь, что можешь это гарантировать? А Льен? Чем он думал, когда такую гарантию принял? Эти двое стоили друг друга, шизики. — Когда давал слово, я был уверен. — Он погрустнел. — Не ожидал, что будет так трудно его сдержать. Я же старался, чтоб Льену понравилось. Чтоб он потом не говорил опять… что с меня никакого толку. Были моменты, когда думал, что всё, не смогу. Но всё-таки у меня получилось. То ли я от недостатка сна тупил, то ли он просто порол чушь — это же Тар. — Что получилось? У Льена была течка. Думаешь, я этот запах не знаю? Отсюда видно было, как ты старался — бедный «Шеро» вчера весь день ходуном ходил. Как раз от такого и бывают дети, если ты забыл. — Дети бывают, когда во время течки яйцеклетка соединяется со сперматозоидом, — сумничал Тар. — Если они не соединятся, беременности не будет. Офигеть! Я поражённо уставился на Тара, который безучастно громыхал ложкой, выскребая банку. — И как ты можешь на это повлиять? Запретишь им соединяться? — Нужно не кончать внутри омеги, — объяснил он. — Только снаружи. Я так глазами и заблымал. Батюшки! Гениально. Это шедевр. Вершина догадливости. И не надо никакой полыни, и не нужно омегу травить! Но как? Какие перевёрнутые мозги надо иметь, чтоб допереть до такого? Какое надо иметь самообладание, чтоб это осуществить? Ни на минуту не расслабиться, не уйти в отрыв, только и думай, как бы вытащить вовремя. Да чтоб ещё и омега доволен остался. Они ж течные за член в заднице на всё готовы — до мольбы, до слёз. А если снаружи кончить, надо ждать, пока узел уменьшится, омега за это время на говно изойдёт. Раз Тар говорит, что из кожи лез, чтобы перед Льеном выслужиться, получается, Тару самому надо было вообще не кончать. Часами. Такое невозможно. Ни для меня, ни для кого-то суперопытного, даже для Халлара. Уж тем более не в двадцать лет, не после годового перерыва, не для раненого и мертвецки усталого альфы. А у него — ты смотри — получилось! Тар и правда робот какой-то. То-то я и думаю, почему он удовлетворённым не выглядит? Отчего бесится и банки швыряет? Да, он получил Льена обратно, но какой ценой? И получил ли? — Сам додумался? — спросил я восхищённо. Он покачал головой: — Отец рассказал, почему у них не рождались новые дети. И здесь отец. Ну да, в бегах по лесам — какие им были дети? Я по привычке позавидовал Тару. Халлар и не думал учить нас, какие бывают способы трахать омег. Суть объяснил — и в бой, альфята. Меня Керис просвещал уже в процессе, вовек благодарен буду. Но отец Тара научил его такому, чему я, быть может, вообще никогда не научусь. Например, плавать, десятку из десяти выбивать с километра. Вдруг он и в боксе вытворял что-то эдакое, из-за чего Льен и лип к нему ещё до ссоры? Вдруг он в лазарете после родов обсирал постельные умения Тара просто от злости? Льену что — он как дыхнул, так брехнул, актёр же. Я опомнился: — Тебе девять лет было! И родители вязались в лесу рядом с тобой? Ты что — всё это видел? Он посмотрел, как на идиота. — Я их охранял. Я поднял брови: ну и семейка. Потечёт, значит, отец-омега, парочка — нырь в кусты, а ребёнок-пофигист с автоматом от коммуняк их бережёт. Двое суток, пока ещё выспятся. Это ж амбец! Он точно робот, и его отец-альфа такой же был, стопудово. — Погодь, — вспомнил я. — Если не кончать внутри, это же получается… никакой сцепки? Я сочувственно поглядел на Тара, который сам, добровольно, лишил себя самого сладкого, и говорил об этом так буднично, словно отказался от сахара к чаю. — Да, вчера сцепку было нельзя. — Он отставил пустую банку и отодвинул оковы от цепи на здоровой руке, блеснув счастливой улыбкой. — Зато сегодня — можно. Его запястья под оковами покрылись кровавыми потёртостями ещё больше, чем мои. А на сгибе, под большим пальцем, там, где сходились линии ладони, краснела знакомая полоса. — Метка… — обомлел я. Сквозь всю эту вонь я и не заметил, что его собственный запах изменился! Не сообразишь сразу, как к этому относиться. С одной стороны, метка — это шикарно. Больше никаких размолвок в их паре. Предыдущая всему клану стоила слишком дорого. Но, с другой стороны… У эмпатии недостатков куда больше, чем кажется. Льен поступил опрометчиво, связав себя с альфой, в голову укушенным. Кто знает, что за лютую смесь из эмоций Тара ему придётся отражать? Но что сделано, то сделано. И раз Тар уже грезил о сегодняшней сцепке, значит, он знал, что с меченым омегой можно вязаться и без течки. Я ему ничего не рассказывал. Рисс вообще впервые рядом с Таром оказался перед атакой на Институт, когда мы «некусайкой» пшикались. — Керис тебя надоумил? Не Халлар же, в самом деле. И не Абир, который до сих пор не может простить Тару искренность. Он довольно засиял, пялясь куда угодно, только не на собеседника, как всегда. — Мы с Льеном сами так решили. Ещё дома, когда помирились. Ему надо было сразу после родов сказать, что он детей не хочет, а не врать, что меня ненавидит. Пусть у меня не будет детей. Зато я буду с ним. Я на это согласился. Но сказал, что всю жизнь без нормального секса не смогу. И предложил соединиться меткой. Пока я ему не сказал, он даже не знал, что с меткой мы будем вязаться, когда захотим! Да откуда Льен узнал бы? Он и о таровском способе избежать беременности не подозревал. Старшие нас такому не учили. Халлару же надо, чтобы все рожали как можно больше. Если бы Льен знал, он бы не травился полынью. И Тара не смешивал бы с дерьмом, чтобы отстал. И, возможно, мы не потеряли бы Гриард… Стопэ. Если не Керис, то кто сказал Тару про метки? — Зато теперь… Дарайн! — с нежностью глядя на «Шеро», он расплылся в лыбе на все тридцать два — настоящая улыбка Тара, зрелище, которое я забыть успел. — Теперь я уверен! Льен меня не ненавидит! Он ещё сомневался? Я это понял, когда увидел, что Льен хранит брелок «Бета-Нефти» у сердца. Да, это не встречное обожание, но точно не ненависть. А зашуганный Тар не верил, пока эмпатия не стёрла между ними все секреты. — Только не говори, что про метку тебе тоже рассказал отец, — догадался я. Улыбка потухла. Тар завис, задумавшись: — Почему нельзя так говорить? Возмущённый, я подскочил бы, если бы остались силы. — Что?! Ты всё это время знал?! Что меченый омега будет хотеть тебя без течки — ты знал?! Тар поёжился от наезда, отсел подальше к окну. Нервно замелькали его пальцы. С таким побитым видом он отворачивался, когда его в очередной тупости обвиняли. — Об этом все знают, — оправдался он неуверенно. — Почему нельзя знать мне? Аж совестно стало за мой повышенный тон и его реакцию. Заклевали мы его конкретно. А ведь позавчера Тар спас мне жизнь. В который раз. — Можно, можно, — сказал я примирительно. — Но знают совсем не все. Мы не знали. Никто. Халлар никому не говорил. Я узнал, уже когда Рисса пометил. А ты молчал столько лет. Мог бы и рассказать. — Зачем мне с вами об этом говорить? — Тар сердито запыхтел, взгляд забегал по стенам. — Чтоб вы смеялись? Что ни скажу — всё не так! Вы и сами все свои правила не помните! То за столом о сексе нельзя, то в дороге, то по пятницам, то по полнолуниям. Сами треплетесь о нём целыми днями, а я только открою рот — сразу Тар дурак, ха-ха-ха, как смешно. Представляю, как его достало быть в группе вечной мишенью для колкостей. — Лады, не заводись… — А вот ты мог бы предупредить о побочных эффектах! — теперь наехал он. — Я понятия не имел, что когда меченый омега будет кончать, то и я с ним. Я чуть всё не испортил! Хорошо, что мы метки сделали в конце течки. А если бы в начале? Я почесал репу. Это был мой любимый побочный эффект. Когда оргазм-отражение накатывает ни с того ни с сего, например, оттого, что делаешь Риссу минет. Но в их ситуации это и правда проблема. Тар не сможет контролировать и себя, и Льена. Выходит, что с меткой невозможен его фокус, когда на десять оргазмов омеги приходится один у альфы. Тут либо сцепка и беременность, либо подрочили и разошлись. — Как же вы в следующую течку вязаться будете? — удивился я. — Не знаю! — психанул он. — Мы ещё не придумали. Наверно, никак. Снотворного нажрёмся. Хреново. Льен мне плешь проест за мою скрытность. Но если бы я и предупредил, что бы это изменило? В течку ему в любом случае ходить по краю. Не хочешь детей — получай неудобства. — Это Халлар велел никому о метках не говорить, — сознался я. — Иначе все друг друга переметят, чтоб трахаться круглосуточно… Кстати: если ты знал, почему раньше Льена не пометил? Ты разве не хотел… чтоб круглосуточно? Он буркнул недовольно: — У нас не метят омег. А, ну да, любитель правил. — Истинного можно, — открыл я секрет. — Мне Халлар сказал. За истинного, говорит, прощу. — Мне насрать, что сказал Халлар, — отрезал Тар. — В наших кланах не метят омег. Он что — просроченной каши натрескался? — В каких ещё «кланах»? — Там, где я родился, — Тар опять посмотрел на меня, как на идиота. — У нас высокая смертность. Когда альфа гибнет в бою, его омега должен снова вступить в брак и как можно скорее рожать детей. А не ждать, пока сойдёт метка. Если бы отец узнал, что я пометил омегу, он бы очень рассердился. Я потёр усталые глаза. Ну и маразм. Одиннадцать лет Тар жил с нами в Гриарде, но, оказывается, до сих пор считал себя членом другого клана. И следовал их беспощадным арданским законам. Мы ему всё: брат, брат, а он, если сейчас вспомнить, ни одного из нас никогда братом не назвал. Член братства жмуров, чтоб его. — Как же ты решился против отца пойти? — спросил я уязвлённо. — Запрет на метку потерял смысл, — объяснил Тар таким тоном, будто я совсем дебил. — Даже если я погибну, Льен всё равно не захочет рожать от другого альфы. Это во-первых. Во-вторых… мой род уничтожен, я последний. Надо мной нет старших. Я сам себе старейшина. И, как старейшина, имею право решать, что себе позволять, а что запрещать. В-третьих, я… подыхал без Льена три месяца. Не знаю, сколько раз был на шаг от самоубийства. Вернуть его — это не моя блажь, а вопрос физического выживания. И если для этого нужна метка, значит, запрет на неё вреден и подлежит отмене. Да-да-да, теперь он себе сколько угодно придумает доводов в пользу метки. Всего-то делов: берёшь и закрываешь глаза на все минусы. Послушаю я, что Льен ему запоёт, когда кто-нибудь зажжёт огонь при Таре, а перетрясёт обоих. Или когда Тара сорвёт от того, что в его коллекции «ланк» и двустволку от Бенелли кто-то поменяет местами, и Льен очнётся в перевёрнутом на уши боксе (или где мы там жить будем?) с исцарапанной шеей и ногтями в крови. Намаются они ещё с этой меткой. Потом, когда сдуется первая эйфория, и у вселенной их счастья обнаружится изнанка. Но пока это счастье прёт у Тара со всех щелей. Ого, вскинулся как, аж банку пустую перевернул. — Льен проснулся. Я знаю. — Тар снова оскалился от уха до уха, прислушиваясь к непривычному для него отражению. — Так странно… Кажется, ему надо, чтоб я был с ним. — Что, уже ломка началась? — проворчал я. — Сколько не виделись? Полчаса? — Надо отнести ему еды! — Тар рванул к двери, притормозил, глядя на меня умоляюще. — Дарайн. Я знаю, теперь наша очередь дежурить. Но… ты можешь подежурить ещё немного? Он застыл, напряжённый, практически на низком старте, готовый выметнуться по сигналу. В мыслях, видать, уже летел к «Шеро», аж травы не касаясь; между его ног обозначился зарождающийся стояк. Кхарнэ, я представлял, что сейчас у Тара внутри творилось, если он даже вечную свою невозмутимость растерял. После стольких месяцев ожидания, после всех этих ссор, разборок, страхов, испытаний на выдержку и мыслей о самоубийстве он наконец-то мог пойти и трахнуть своего Льена. Снова отдаться инстинкту, безо всяких «потом» и «нельзя», без ограничений, без тормозов. Просто трахнуть. — Как брат брата просишь? — Я всё ещё обижался, но Тар моей обиды не понимал своим слепым на чужие чувства мозгом. Мялся у дверного проёма, пока я не отмахнулся, устав дразнить: — Лады, иди. Часок я ещё продержусь. Но не дольше. Всё равно горянки нажевался, прямо сейчас не усну. Его полное ликующего предвкушения «спасибо» растворилось на лестнице в частых шлепках босых пяток. Я придвинулся ближе к окну, уложив ПЛ в ногах, чтобы отсюда любоваться, как остывающую «Дубовую рощу» застилают сумерки. Где-то за хренову тучу километров за кровавой закатной дымкой Рисс привычно познавал что-то новое. Малыш был здоров и находился в относительной безопасности. Я же настолько вымотался, что почувствовать что-либо ярче своей фоновой жажды уже не мог. Мог только отражать знакомый интерес Рисса и его желание открытий. И нарастающую тоску оттого, что его альфа непривычно долго находился не рядом. Тоска уже не была такой невыносимой, как в первое время, когда она напоминала острый голод. Сейчас она переросла в неотвязный дискомфорт, будто нас с Риссом соединяла невидимая резиновая лента, сейчас натянутая так, что она гудела от напряжения. Эта связующая лента ощущалась почти реальной, словно она была частью нас, наших тел, наших душ. С каждым часом разлуки лента натягивалась сильнее — медленно, почти незаметно. Мы могли бы выдержать это натяжение ещё долго, может, неделю, может, и две. Но не бесконечно. Рано или поздно наша лента начала бы трескаться. Рваться по живому. Я не знал, как именно это будет проявляться, но знал точно: если дежурные не придут за нами к тому времени, нам с Риссом придётся туго.***
Снилась вода. Полные баки, кастрюли, вёдра, кувшины. Я пил, не прерываясь на вдох, вода текла по груди и локтям, но огонь в пересохшем горле никак не унимался. Отбросив пустое ведро, я тянул руки за следующим: мне нужно было ещё. Больше, больше воды, водички… Руки нащупали холодные округлости пластиковой бутылки, скользкой от влаги. Я наощупь отвинтил крышку и присосался к горлышку. Ледяная — аж зубы заломило — восхитительная вода хлынула в желудок, смывая сухость в горле. Пластик хрустел, сминаясь под пальцами, мне было жалко оторваться даже на миг. Только всосав последнюю каплю, я открыл глаза. В кабину фургона «Планеты окон», где я устроился спать, заглядывала полная, лишь с краешку откусанная луна. Бешено стрекотали сверчки за опущенным окном. Льен развернулся на сиденье водителя и протянул мне на спальник вторую бутылку. — Добавки? Я схватил спросонья, хотя зверская жажда уже отпустила; вода снова забулькала в рот. Двое суток мечтал. Наконец-то. Раз есть вода, значит, в «Дубовую рощу» прибыли за нами дежурные. Один-два перегона, и можно будет обнять Рисса. Чтобы отдышаться, пришлось оторваться от бутылки. Усохшая соображалка включилась, давая понять: что-то не так. За окном в лунном свете никаких дежурных видно не было. Только спина Тара темнела старыми шрамами у зарослей бузины; поперёк спины белел свежий бинт. Запах стоял неправильный… Льен, который оглядывался на меня с кривой ухмылкой, не вонял вязкой, как Тар днём. От него исходил его обычный, сладкий аромат с привкусом нового, альфьего. Будто на нём намертво был впечатан знак «чужой омега». Но где вонь пота, крови, спермы? Когда мы принесли Льена в «Дубовую рощу», его лохмы были слипшимися от грязи, а теперь снова торчали во все стороны и выглядели… мокрыми? Я встревоженно перевернул крышку от бутылки, которую всё ещё держал в руке, поднёс к свету из окна. «Ультраосвежающий арбузник» Саардского Лимонадного завода. Те же самые бутылки. — Вы сбрендили оба? — рявкнул я. К Файгату мотались! — Ёшкин кот… — Льен отодвинулся. — Ну не возбухай. Мы втихомолочку, по объездной. Даже фары не включали. — Вы хоть представляете, сколько опровцев нас ищут? Как можно ехать голыми в «Шеро», который сексом провонял? Да у них на двоих из одежды одни Таровы бинты, огрызки цепей и кольца в ушах! — Всех бобиков за Стеной перебудишь! — перевёл стрелки Льен, тут же вздохнул, оправдываясь: — Прости. Это я Тара подбил. Альфа, ну что такое поллитра воды после течки? Ага. И после вязки такой, что языки набок. А ничего, что я сам чуть кони от жажды не двинул, пока они расслаблялись в «Шеро»? Но мне что-то и в голову не пришло бросить их спящих без охраны. — Чтоб больше без моего ведома… — Зуб даю, любой выбирай! — зарёкся Льен. — Не серчай. Это была чрезвычайная ситуация. Серчать настроя не было. Я не чувствовал себя выспавшимся, хотя над зарослями бузины, там, где маячил «сам себе старейшина», мрак ночи уже редел. Рассвет близко. Убедившись, что координаторской взбучки не предвидится, Льен снова развернулся ко мне. Лунная дорожка сквозь лобовое стекло подчеркнула обширные синяки на его плечах. — Тебя били? — Бессильный гнев выел во мне сонливость. Льен, конечно, боец, но от этого меньше омегой он не стал. А какую защиту мы ему дали? Как отомстили за его боль? Сами еле ноги унесли, потеряв Хита. Неудачники. — Не-е-е… — отмахнулся Льен. — Это Тар железяками своими как сдавит… Ты только ему не говори. Расстроится. Быстро метка научила Льена заботиться о чувствах своего альфы. Рисс до сих пор не заморачивается. Зато за мою тоску попрекнуть — всегда пожалуйста. Я поправил на запястьях свои железяки, под ними чесалась воспалённая кожа. — Не скажу, не парься… Ну, и как оно? — Я хмыкнул. — Как жизнь меченая? Косил под ехидство, а сам навострил уши: возможно, Льен поможет исправить какие-то мои упущения, о которых молчит Рисс? Хотя ситуации у нас и близко не сравнимые. В отличие от меня, Тар не лгал своему омеге о всей значительности метки и не утаивал настоящую причину, для чего ему эта метка нужна. Льен глянул за окно, где на фоне кустов застыл монументом Тар, и понизил голос заговорщицки: — Знаешь… если по чесноку, то очковато малёхо. Я-то и раньше знал, что у него внутри больше всякого разного… чем снаружи. Но не думал, что настолько больше. — У тебя своё, у него другое, вместе — калейдоскоп, — кивнул я понимающе. — Типа того. О том я и беспокоился. Одно дело отражать улёт альфы на сцепке. Совсем иное — когда этого альфу начнёт телепать: то смеются над ним, то правил в клане до хрена, то живём мы без логики, плана и порядка — и в «калейдоскопе» закружится сплошной отстой. — Ну, а это — просто кранты, — Льен указал пальцем себе между ног. — Не пойму, Тар хоть когда-нибудь бывает не возбуждён? За рулём еду — вместо столбов члены мерещатся. Как вы так живёте? Он даже не прикололся на такую богатую тему, бедняга. Серьёзен был, как Керис за молитвой. — Добро пожаловать в мир альф, — поздравил я. — Ничего, через месяц-другой привыкнешь. А годам к шестидесяти само пройдёт. Хотя последнее вряд ли: не доживём. Не в этом мире, брат. Не в этом. — Оптимист. — Льен тоже не надеялся дожить. — Тогда, слышь… — Он скомкался, виновато почёсывая в лохмах. — Ты, наверно, выспался, а? И этот туда же. Я потянулся, толкаясь локтями в тесной кабине. От прикосновения к обивке сожжённая на солнце спина отзывалась болью. — Дёргай уже отсюда, — разрешил я. — Только давай потише там. Или окна поднимите. Ещё разик пусть почпокаются, да надо прикрывать этот балаган. А то разболтались с самого Гриарда. Я им не Халлар, у которого всё можно. Правило про «никаких забав с омегами на вылазках» никто не отменял. Я ввёл его специально для них. Давно, сразу после той фигни со жребием, когда в итоге Льена лишил невинности старейшина. Гай и Карвел поддержали меня единогласно. Что мы — чурбаки неживые, что ли, наблюдать, как они с Таром шушукаются за деревьями? Или Льен на вылазке всем минет делает, или никому. Он, конечно, выбрал «никому», обломав и Тара, и нас. Будто в другой жизни было…***
Поздний вечер 29 июля **75 года, 2 дня спустя где-то под Биншаардом Ночная трасса привычно стлалась под колёса. Пятидверный «Листанг» попёрдывал дизелем, тихо шипел кондиционер. Тарантас оказался просторный. Разместились свободно: Льен с Гаем впереди, мы с Таром и Тузом — на заднем. Дежурные разжились густо тонированным джипярой в расчёте на то, что забирать придётся четверых. Я не был уверен, что смогу смотреть в глаза старому Салигеру. А Халлару отчитываться ещё страшнее. Поторопился он назвать меня идеальным координатором. Хрен я моржовый, а не идеал. Да — ни Льен, ни Тар, ни Гай с Тузом не попрекнули меня ни полсловом. Но все молча знали, что груз смерти Хита таскать мне на себе вечно: ни мне не забудут, ни я не забуду. — Возле Сангена, у озера? — гадал Льен за рулём, хрустя огурцом. — Или рядом с Нейденом? Там тоже глухомань вродь. Шмотки Туза Льену оказались сильно велики. Брюки болтались мешком — на ремне кололи новую дырку; горловина футболки то и дело сползала, оголяя плечо, где на фоне синяков гордо красовалась метка. Так мы и ехали: спереди одетые, а на заднем сиденье вечеринка в трусах. Я и вовсе без них: не досталось. Всё равно потёмки, одна передняя панель светится. — Не-а, мимо, — издевался над Льеном Гай. — На кругу налево сверни. Без обид, но Халлар меня кастрирует, если скажу. Особенно, если скажу тебе. — Почему это мне — особенно? — хохотнул Льен. У него с момента выезда из «рощи» рот не закрывался, всё «хи-хи» да «ха-ха». Не к месту вообще. Соскучился по общению? Тар — тот, как обычно, сидел с неподвижным лицом, вглядываясь в сплошную темень за окном. — У Халлара и спросишь. — Гай подобрел. — Ну… это типа как сюрприз. Только Халлар, кажись, сам не знает, хороший сюрприз или наоборот. Льен фыркнул: — Второй месяц эта интрига! Туз, давай огуречину. На этот раз я не стал обижаться, что нам до сих пор запрещено знать местонахождение убежища. Значит, так надо. Каждого из нас Халлар изучил, как облупленного. Если б не его мудрое решение, то там, на пластмассовой фабрике, при другом раскладе всё могло закончиться плачевно. — О-гу-ре-чи-ну, — заклянчил Льен. За несколько дней на сухпайке мы стосковались по нормальной еде. Я буркнул: — Пожрал бы, потом ехал. — На ходу вкусней. Дозаправка в воздухе. — Льен выставил к нам назад свою трёхпалую хваталку. — Присылай нямку, Туз, не жмись. Тар перегнулся через меня, вырвал пакет с огурцами из рук Туза и положил Льену вперёд, на ручник. Туз покосился возмущённо, но связываться не стал. — …так и пришлось вывозить их частями — по пятнадцать, по двадцать, — продолжил он свой рассказ. — Партию отвезли — новый фургон добыли. Чтоб на одном и том же на постах глаза не мозолить. День и ночь в дороге, туда-сюда. Ты хоть сам знаешь, сколько наосвобождал? Сто сорок три омеги! Туз не пытался притворяться, что недоволен. Какое там! Сейчас у большинства альф в клане одна мысль: когда, наконец, можно будет начать пользоваться ситуацией. — Тесно в убежище? — посерьёзнел я. Туз вернулся из грёз: — Ну, как сказать… Про личный бокс забудь. Третья группа кое-как нары сбивают из чего попало. Чтоб хоть спать не на полу… Так туда ещё подъедут! Из Саарда-то всех вывезли, но дальше посты. А у нас двадцать два течных! Куда с ними ехать? Это да, палево. Двадцать два сразу — ни фига се! Больше, чем у нас альф. Жопа жопная. — Где-то в перевалочном оставили? — понял я. Туз кивнул: — Пока течка не пройдёт. В руинах Лахты встали. Знаете? Лахту мы знали. Брошенное поселение под Биншаардом. Отсюда недалеко. Гай развернулся к нам, присоединяясь к рассказу: — Во всей Лахте одна халупа целая нашлась. Комнатуха четыре на четыре метра. И они все там. Ну представьте… В тесноте и духоте. Туда, наверно, зайдёшь — и феромонным тараном мозги вмиг вынесет. — А их сторожить кому-то надо, — продолжил Гай. — Я сразу сказал, что я пас. Хоть с затычками в носу, хоть без… — он покачал головой, признавая, что такая обстановка выше его сил. Туз добавил: — Да там все хвостами завиляли. Как их, на фиг, сторожить? Я, конечно, всё понять могу, но границы свои знаю. А этот, главный у них — во мощный чувак, Халлар в него чуть ли не влюблён. Так он говорит: господин Тэннэм, я останусь. Мы такие — уф-ф-ф, пронесло… Рисс, конечно, тоже там. Тебя ждёт. Во мне вздрогнуло, встрепенулось — уже скоро, совсем скоро! Несколько часов — и обниму его! В ответ от Рисса не отражалось ничего, кроме безмятежного спокойствия. Это значило одно: сейчас он спал. — Халлар и мало́го оставил, — сказал Гай. — Я вообще не понял: он его что — испытывает? Арон, кстати, офигенно держится, как будто пофиг — течные, не течные. А «пофиг»-то у него кончился. Помнишь, как он на Льена с Риссом слюни пускал, когда мы «некусайкой» брызгались? Пускал, да только не на омег… на меня в аэрозольных брызгах. Я промолчал. И гадать нечего, почему Халлар заставил сына сторожить омег. В Лахте Арон и останется. Неужели Халлар хочет, чтобы именно я сказал Арону об этом? Чтобы это я его бросил? Он что думает — мне проще будет, чем отцу родному? И как мне сказать ему, кхарнэ? В последнюю секунду: всех в машину усадить, а для него типа не найдётся места? Тогда впавший в отчаяние альфёнок уже не сможет навредить клану каким-нибудь сумасбродством. Ох, и задания у Халлара в последнее время: то Институт, то это… — Арон при отце шифруется, — высказался Туз. — Типа всё нипочём. Ну, и перед новенькими выдалбывается, как он крут. А глаза-то горят, заметно. — Короче, остались они охранять втроём: малой, Рисс и Бернард этот, — завершил рассказ Гай. — Остальные омег в фургон погрузили — ну, последних, у кого течки нет, и двинули. А нас Халлар за вами послал. Завтра он в Лахту вернётся и заберёт всех. — Халлар сам приедет? — обрадовался я. — Он все перевозки координирует, — кивнул Гай. — Неделю уже по фургонам живёт. Его ж богатство. Кому он доверит, ты что! Я успокоенно выдохнул: всё-таки старейшина не оставит меня разбираться с Ароном один на один. Гора с плеч. — Кхарнэ! Тар, ну хватит! — взмолился неожиданно Льен. — Чему ты так радуешься? У меня уже улыбка болит. Я за рулём, не отвлекай. Все обернулись: Тар по-прежнему пялился в невидимую степь за окном с никаким выражением лица. Так вот откуда ноги растут у Льенова хихиканья. — Ох… блин блинский… — Льен озабоченно заоглядывался на своего альфу; тот не шевельнулся, даже не моргнул. — Ты чего, Тар? Ты чего? Перестань, я ничо обидного не имел в виду! Радуйся, конечно, я не запрещаю… Ох-х! Чёрт, ну не так же сильно! Хренасе перепады, ты себе сердце посадишь! И мне тож… Всё, всё, затыкаюсь. Чувствуй, что хочешь… А это чо там за фигня? — сменил он тему. Впереди показалось столпотворение машин. Авария, что ли? — А-а-а, так вы ещё не видели… — сказал Туз с гордостью. — Это же Тар тогда тут выступил. Коммуны третий месяц разгрести не могут. День и ночь возятся. Бело-оранжевые барьеры заставили «Листанг» вслед за очередью из легковушек свернуть в поле, на объездную грунтовку, огороженную конусами. Слева, в скопище ярких фонарей, громоздилось то, что было раньше четырёхполосной трассой Биншаард-Сигат с невысоким мостом через речку-говнотечку. Дорожное полотно будто пропахали метеориты. Взрывы выгрызли многометровые воронки в земле, из них торчали на высоту второго этажа вывернутые пласты слоёного асфальта и опоры моста. Валялись гнутые столбы дорожных фонарей, обугленные клочья отбойника. Лежали на боку чёрные остовы бензовозов, их цистерны выпирали в небо рваными бортами. И копоть, копоть повсюду — по горелой земле, где растекался пылающий бензин. Разруха имени Тара Леннарта тянулась несколько километров, освещённая прожекторами, фарами экскаваторов, бортовых грузовиков, огнями прочей спецтехники. Там и пара строительных кранов высилась. Рабочие в светоотражающих жилетах копошились муравьями на пепелище. С трудом верилось, что всё это безумие способен сотворить один-единственный «танатос» вон с того холма. «Танатос» в руках отвергнутого альфы с душой, исковерканной, как эта трасса Биншаард-Сигат. А теперь, ишь, сидит радуется. — Да-а-а… — вздохнул Туз. — Страшный ты тип, Тар. Льен огрызнулся: — Ты, индюк малосольный! Сначала думай, потом говори!.. Тар, это был комплимент тебе, а не оскорбление. Туз имел в виду: страшно быть твоим врагом. Я тебе уже мильён раз сказал, что внешне ты не страшный! Я тоже цокнул языком неодобрительно. Тузик, блин. Вторая группа столько времени с Таром охотилась, неужели тяжело запомнить, что надо избегать двусмысленностей? Я же их инструктировал. Тар на результат своих трудов в окно не таращился. Опустив голову, он старательно вглядывался в голые колени. Здоровая рука с силой стиснула забинтованную; несмотря на потёмки, видно было, как побелели пальцы. Похоже, даже воспоминание об огне до облаков давалось ему непросто.***
Останки Лахты занимали высокий холм. В войну поселение бомбили, не жалея снарядов; руины с тех пор успели попрятаться под ясеневым лесом с густым подлеском. На первый взгляд и не скажешь, что тут дома стояли. А как приглядишься: вон то не бревно валежника, а бетонная балка, оплетённая буйным трёхкрыльником; там не огрызок скалы, а бывшая стена из шлакоблока. Равнодушный лес год за годом поглощал развалины, будто трусливо прятал улики. Чтобы будущие партии поделок не догадались, что здесь мирно жили те, кому жить не положено. Приминая хрустящие кусты и петляя среди деревьев, «Листанг» на полном приводе и с потушенными фарами взобрался на самый верх. Серое утреннее небо проглядывало в кронах; сквозь просветы деревьев мигала проезжающими фарами трасса внизу — метров триста поодаль. С другой стороны наползал на холм лес, маскирующий любого, кто хотел незаметно подняться к руинам. В том числе и нас. — Это свои, Бернард, — отчитался Гай в микрофон и указал Льену пальцем. — Здесь тормози. Омеги вон там, видите дверь в подвал? Эта поляна ничем не отличалась от тех, что мы проехали. Впереди светлели обломки здания под зеленью. Обычный поселенский домик, обрушенный при бомбёжке. Крыша не уцелела, только ломаные зубцы кирпичной стены торчали. Зато, похоже, уцелел подземный этаж, куда и вела трухлявая деревянная дверь. Значит, в этом подвале омег и спрятали. Под землёй. — Мы с Таром по бардачку порыскаем, — предложил Льен. — Мож, чо полезное есть. Сейчас подойдём. Ну рыскайте, рыскайте, кивнул я. Как же так — несколько часов не облизывались, бедняги! Снаружи «Листанга» разливались на все голоса лесные пичуги. Почему-то именно на рассвете они чирикают, как оглашенные. Остывший за ночь лес заставил покрыться гусиной кожей: в пятом часу утра зябко. Утопая по колено в папоротниках, Гай повёл нас вокруг развалюхи, мечтательно оглядываясь на дверь подвала. — Представляете — с двумя сразу… С тремя… — Чтоб вперёд ногами вынесли? — отозвался Туз. — Мне б одного хватило. Того «супера», с родинкой… — …ага, на щёчке. Тебе тоже глянулся? Нежный. Мои ноги намокли от росы; «серёжки» ясеней больно задевали сгоревшую спину. За зарослями показался петляющий меж корягами ручей. И плечистый силуэт. Усевшись на коряге и закатав до колен штаны из камуфляжа, Бернард мочил босые ноги в ручье. Бр-р-р, аж смотреть холодно. Но он не мёрз, даже рубаху не застегнул, так и сидел с голой грудью и, судя по довольному виду, откровенно балдел. От всего этого: молодого леса, утренней свежести, пересвиста в гнёздах. Нырок в жизнь после «одиночки», наверно, ощущается особенно ярко. За несколько дней на его бритой голове и щеках отросла щетина, и теперь на вид он мало отличался от любого из нас. На спине висел ручной пулемёт на ремне. Неподалёку стоял прислонённый к стволу тот самый разрушитель «танатос». После бойни в РИС Тар, скрепя сердце, вроде как завязал со взрывами и согласился расстаться с любимой цацкой. Ну, а сколько можно жечь? И так полруки себе сжевал. Бернард просверлил меня взглядом от сожжённой на солнце морды до скрытых папоротником ног с оковами от цепей. Я не мог побороть ощущение, что он видит меня насквозь и ещё три метра подо мной. И знает про каждый мой чих, про каждую недостойную альфы мысль, а я их столько надумал, когда висел на цепях в коммунской пыточной, что сраму на десятерых хватило бы. Гай заговорил первым, видя моё замешательство: — Здоро́во. Тар и Льен подойдут сейчас. Оглядев остальных, Бернард, конечно, сложил два плюс два. — Где Хитэм Салигер? Что я мог ответить, стоя перед ним с голым задом и не зная, куда руки деть? Только и сумел, что покачать головой, стыдливо опустив взгляд. Моя первая потеря. Позор навсегда. Бернард приложил кулак к сердцу. Как у всех наших павших, у Хита не будет ни похорон, ни могилы. Только вечная память. Я решил объясниться: вкратце, как Халлар учил. — Нас и Льена взяли ловцы. Хит погиб. Нам дали сбежать, чтобы хвостом прицепиться. У Файгата мы оторвались, все вещи скинули. И ждали дежурных… — Много их было? Ловцов, — Бернард не упрекал, не обвинял. Но будто чуял, как пристыдить меня ещё больше. — Мы видели троих, но… Трое. Я заглох: какие, на хрен, «но»? Оправдываться низко с моей стороны. Обосрался по-крупному, так признай это. Был готов к тому, что зелёный пресс презрительно втопчет меня в землю. Но, подняв взгляд, увидел, что Бернард протягивает мне свою рубаху — спокойно, понимающе. — На, прикройся. Сколько я ни каялся Халлару в своих косяках — а их хватало, что скрывать — после его отповедей глубина моего падения казалась ещё более бездонной, а чувство вины распухало на весь Гриард. Халлар не то что не умел — он не хотел прощать нам промахи. А сейчас, когда я признался в своём промахе Бернарду, моя вина не только не раздулась, а как-то притихла. Словно часть вины сгрузилась на его плечи, а он при этом не только не согнулся под тяжестью, а даже стал сильнее. Такое чувство, что он подпитывался этим — отдавая свою помощь, своё прощение, свою единственную рубаху с плеч… Гай и Туз в одних трусах понуро расселись на брёвнах у ручья. Я оглянулся и только теперь понял, почему Бернард расположился именно в этом месте. Вихляющий подъём на холм и вся трасса внизу виднелись отсюда, как на ладони. С этой стороны не подберёшься незаметно. Разве что из леса надумают… И в ледяной ручей Бернард залез не из нужды, чтоб помыться. Он правда тащился, шевеля босыми пальцами по галечному дну. Моряки, наверно, все с водой на «ты», не то, что я. А в последние годы единственное место, где он мог подолгу любоваться текущей водой — это бачок унитаза в его клетке. Я повязал рубаху на бёдрах. — Рисс спит? — Да, в подвале, — ответил Бернард. — Вчера весь день за рулём провёл. — За рулём? — ужаснулся я. Бернард кивнул: — Твой омега уже три фургона в убежище отогнал. Не знаю, что бы без него делали. Рисс отогнал?.. Святые небеса! Сино беременный, Льен и Гай здесь. Вести фургон днём некому. И Халлар подбил Рисса. Моего малыша — доверчивого, глупенького. Про которого плакат «разыскивается» на каждом перекрёстке висит! А ему-то всё интересно, ему весело, любопытно… И это Халлар называл «беречь, как своего»? Своего не уберёг, теперь моим рискует? Нельзя ни на кого оставлять Рисса. Только вместе — куда угодно. Послышались шаги: кто-то приближался из-за развалюхи. Помахивая пустым пластмассовым ведром, между веток ясеней показался Арон. Меня увидел — запнулся, заулыбался, рванул вперёд обпрыгать меня кругом, как в детстве встречал после вылазок… Но через секунду опомнился: улыбка померкла, и Арон сбавил шаг, сосредоточенно переступая валежник. Порез на его щеке почти затянулся; скулу перечёркивал красный шрам с точками от швов. Арон приветственно кивнул Тузу и Гаю. На меня зыркнул украдкой, искоса — раз, другой, тут же отдёргивая взгляд. Краска наползла на его лицо, на уши, на шею до самого ворота разгрузки. Я туже затянул повязку из рубахи — жутко захотелось одеться. Бернард принял у Арона ведро и вытащил ноги из ручья, чтобы набрать чистой воды. — Порядок там? — Да не особо… — Арон пожал плечами. — Плохо им. Ещё пить хотят. — Отнесу, — вздохнул Бернард. Вызваться-то он вызвался охранять. Но ему, ясное дело, совсем не улыбалось спускаться в подвал к течным омегам. — Я сам отнесу, — возразил Арон. — Мне не трудно, правда. — Крайний раз ты, теперь опять ты? Бернард, кажется, так и не допёр, в чём секрет омегостойкости Арона. Пылающие уши, бегающие глаза, бисеринки пота на лбу — как тут допереть, что взволновали малого вовсе не омеги? — Они попросили, чтоб ты больше не заходил, — аргументировал Арон, украдкой косясь на его иссечённую шрамами грудь. Ну да, в комнатушке четыре на четыре метра только альфьих феромонов не хватало. — А тебе можно, значит? — удивился Гай. Арон завис на мгновение, спешно выдумывая отмазку. — Там пара из них мне в дедули годятся… Дрянная отмазка. Взрослый альфа — это в любом случае возможный сексуальный партнёр, хоть четырнадцать ему, хоть шестой десяток. Получалось, Арон настолько другой, что его аромат даже не волновал течных омег. Халлар был прав: проблема не в голове Арона. Это врождённое, как цвет волос. Такое не исправить. Ни убеждениями, ни омежьими ласками. Ничем. Арон был обречён на одиночество и сам давно это знал. Только вряд ли он ожидал, что будет расплющен катком предательства самых близких. Набрав воды, он зашагал вокруг руин обратно. Я увязался следом. — Разбудишь его? — Угу. Обтянутая разгрузкой спина излучала напряжение. Арон оскальзывался на сырых папоротниках, спотыкался о сучки; вода из ведра хлюпала ему на штаны. На полпути к подвалу он притормозил. Грязная ладонь прижала пуговку микрофона на груди, чтобы не слышал Бернард. — Дарайн… Извини, что я тогда… Даю слово, такого больше не повторится. Чёрт… — Он отвернулся, выдохнув признание: — Стыдно, хоть подыхай. Это был не Арон. Вроде тот же — и вид растрёпанно-придурковатый с этими недозавязанными ремнями разгрузки, и цыпки на пальцах никуда не делись. Но балбес, которого можно было щёлкнуть по лбу и отшутиться, исчез. Я видел уже не детское лицо, отмеченное боевым шрамом. А изнутри, через два синющих окошка в черепе, проглядывали тоска и затравленность, что уже свили там основательное гнездо. Такой Арон поразительно напоминал отца. Ещё один Халлар, который разучился смеяться. Того разучили, а этот сам… Наша дружба накрылась тазом ещё в тот день, когда я обнаружил его голые яйца на моём ложе. Как теперь старому доверию пробиться через две стены стыда? Я своей подлости стыжусь, он — своей минутной слабости. — Хорош тебе грузиться, — выдавил я через силу. — Проехали. Я уже шленданул ему в бубен там, в салигеровском бункере, когда он докапывался со своим «потрогай». Значит, всё, можно забыть. По два раза за одно и то же даже Халлар не попрекает. — Ага… — Арон развернулся и поплёлся дальше, давя берцами папоротники. Типа разобрались. Типа. Если бы правда закрыли вопрос, он не висел бы над нами, муторный и не дающий нам расслабиться в присутствии друг друга. Из приопущенного окна «Листанга» доносилась возня. Хоть у кого-то всё удалось. Скрипнув трухлявой дверью, Арон исчез на ступеньках в подвал. Я пригладил волосы — какие там волосы — ёжик коротенький; рубаху на поясе одёрнул. Пять дней немытый, наверно, зверски воняю… Предвкушение встречи одним рывком скакнуло до заоблачных величин, помноженное на волнение Рисса: малыш проснулся. Счастье приближалось ко мне из глубин подвала, полного душной сладости омежьей приманки. Счастье прошуршало там по ступеням и с грохотом двери выпорхнуло наружу… — Дар! …тёплое, гибкое — как же я соскучился — снова сопело в моих объятиях, жалось к груди колючими пуговицами. Снова можно было запустить пальцы в упругие колечки кудрей и ненасытно вдыхать их аромат. Живой. Целый. Наконец-то! Связывающая нас невидимая лента, что успела натянуться до треска за эти дни, расслабленно подобралась, восстанавливая естественную форму. Я плыл, я кипел — сколько ни смотри — не насмотришься: чёрные пропасти глаз, глянешь — и залип; улыбку эту целовать бы до одури. Кожа влажно-сияющая, полупрозрачная, как тёмный янтарь, на щеке полосы — спал на жёстком. Омега-идеал, омега-мечта — не сон и не грёза, настоящий. Мой. Тихо хлопнула за спиной дверь «Листанга», захрустел сминаемый ногами бурьян. — Салютики, спящий принц! — Льен приветственно залепил Риссу по спине. Стоящий за ним Тар и голову в нашу сторону не повернул, с интересом сканируя взглядом кусты на поляне. Губы обоих блестели, мокрые от поцелуев. Всё ещё обнимая меня, Рисс вздрогнул от хлопка по спине… … и что-то громко щёлкнуло в нас обоих — дзын-н-н! Точно так же, как в тот день, когда я держал его на руках в сожжённом вагоне РИС и впервые вдохнул аромат истинного. Мозги кувыркнулись, перераспределяя содержимое, и тихо ноющая пустота внутри, которую раньше Рисс даже не замечал, впервые в жизни заполнилась. Остро, неожиданно, с тем же диким восторгом узнавания. Будто слепой обрёл зрение или глухой внезапно услышал голоса и понял, какая она, настоящая жизнь. Наше нелепое барахтанье обречённых на уничтожение — в один миг обрело для Рисса смысл. Истинный — тот, ради кого стоит барахтаться. Придётся — и себя забудешь. Солжёшь, предашь, преодолеешь. В нём всё. Кто раз пережил — не перепутает. Ударило. Ошеломлённый Рисс взглянул на меня вопросительно: что это? Твоё? Моё? И медленно, как во сне, обернулся. За плечом Льена, что продолжал ехидно лыбиться, не осознавая катастрофы, щурился на птичьи гнёзда в кронах бессовестно счастливый дурик. Дурик, которого я турнул из группы, и только сейчас он в первый раз оказался так близко от Рисса, не набрызганный «некусайкой». Который живорождённый-с-нарушениями мутант и уникальный-талант-находка. Который действительно, как и предполагал Абир, отличался от всех на генном уровне, как и Рисс. Только в другую сторону. Истинным альфой Рисса оказался не амбал с заоблачным интеллектом, а недоумок с рождения Тар чёртов Леннарт. Биохимия, никаких розовых пони. Планета остановилась. Запнулась, забуксовала, а я так и продолжал лететь, выброшенный с неё по инерции — кувырком в открытом космосе, где нет кислорода и по градуснику абсолютный ноль.