Повстанцы(омегаверс, постапокалипсис)

Развернув кресло, старик выкатился из тёмного коридорчика обратно в зал. Мы потянулись следом через лабиринт из мебели. Тут уже вовсю пахло рисовым супом с копчёностями. Сбившись по кучкам, омеги негромко шушукались, с удивлением прикасаясь к одежде, к диванным покрывалам, друг к другу. Казалось бы: что такого — обычное прикосновение? Но когда тебя держат семнадцать лет в отдельной клетке, простые вещи становятся недосягаемой роскошью… За обеденным столом рассадили альф, одетых в рубашки времён дедовой молодости, которые трещали на широких плечах. От плиты подавали полные тарелки. И у нас всегда сначала альф кормили, потом омег, потом детей. Что ж, сам я поем позже. Голым остался один Бернард: полосатая от шрамов спина и хвост на макушке виднелись в другом конце зала. Он помогал «суперу» завязывать шнурки кедов, другого отчитывал: — Встань, пол холодный! Вон там на кресле место есть. Этот, наверно, не успокоится, пока не проверит, что все удобно устроились и всем всего хватило. Тогда только пойдёт себе рубаху подыскивать, менять мокрые после плаванья штаны и пробовать омежью стряпню. Тормод тоже не гремел за столом ложкой. Он обрабатывал ожог на бедре у омеги, которого зацепило снарядом дымовухи, когда мы бежали из Института. Карвел — уже с пятнами румянца на щеках — лежал рядом, соединённый трубкой катетера с донором на соседнем диване. Вроде всё смирно, по-домашнему, все спокойные такие. Но в зале давило ощутимое напряжение, как в тучах перед грозой. В этом воздухе с сумасшедшей феромонной смесью, во взглядах искоса, в инстинктивно томных движениях… Казалось, не хватает какого-то толчка, и начнётся цепная реакция безумия альф и течных омег, собранных в тесноте в замкнутом пространстве. Гая видно не было: наверняка сбежал в ванную сбавлять давление. Остальные продолжали притворяться бесстрастными, как и требовало довоенное воспитание и все эти правила поведения в приличном обществе. Ну, и, наверно, немаловажен возраст, когда самообладание даётся проще. Наэлектризованную обстановку не чувствовал разве что Тар. Подпирая дверь спиной, он сидел на входном коврике, скрестив ноги. Неподвижный, как изваяние, только руки шевелились. Он натирал ветошью ствол пистолета, глядя в одну точку. Туда-сюда, туда-сюда. На него косились, но подойти никто не решался. То ли неадекватность чуяли, то ли осуждали за то, что так просто согласился простить возможное изнасилование своего омеги… Учитывая происходящее, держался Тар отлично. Я б на его месте изъёрзался от нервов. — Дар! — Рисс обрадовался моему появлению. В толпе незнакомцев ему всё ещё было не по себе. На губах его остались свекольные следы. Всё во мне требовало слизать их, но зачем других провоцировать? Пришлось вытереть пальцем. Одно касание — шесть квадратных сантиметров Рисса. Я махнул ему: пойдёшь со мной? Пробравшись за инвалидным креслом через зал, мы оказались в очередном коридорчике, откуда вело несколько дверей. В этом убежище и десяток обитателей поместился бы! Старик въехал в тесную комнатушку, где стояло узкое ложе с поручнями, чтобы инвалиду забираться и вставать самостоятельно. Похоже, это была его собственная спальня. Остальное пространство комнатушки занимали столы с мониторами. На столах царил такой же бардак, что и в зале: бумажки, провода, письменные принадлежности, сетевые фильтры, сплошь затыканные вилками приборов. Короче, полный срач, присыпанный пылью. На стене я заметил мастерски начерченный план… кажется, подземных тоннелей Саарда с красными отметками, какие-то другие схемы. Тут же висел ещё один фоторобот с лохматым Таром, а рядом с ним — такой же, пожелтевший от времени: «Разыскивается Сайрен Леннарт по прозвищу Ассасин, вознаграждение за поимку 300.000 солдо». Природа с этой семьёй не мудрила — Тар с отцом реально были на одно лицо. За отца коммуны больше награды давали, чем за сына. Шутка ли — семь лет куролесить? Пять тыщ жмуров! Мы сгрудились на свободном от мебели пятачке, наблюдая, как старик включает компьютеры. Рисс в ароновой рубахе сопел мне в плечо. Несколько мониторов уже горели, но показывали сплошную черноту с видеокамер, расставленных в тоннелях. Только время внизу мигало. — Перед войной я читал лекции на военной кафедре, — рассказывал старик, ловко клацая по клавиатуре. — Учил студентов противодействовать хакерским атакам… Хитэм добыл компьютеры, чтобы я и здесь мог… баловаться. Трафик заимствуем у красильной фабрики над нами. Развлекаюсь по мелочи: в основном, перенаправляю онлайн-платежи. Суммы небольшие, такое не засекут безопасники. Которых я сам и учил. Ну, а старику на хлебушек с маслом хватает. Я, как заворожённый, наблюдал за его пальцами, что порхали над клавишами. Он даже не смотрел, куда тыкает! Во даёт! Дедово ремесло для меня было тёмный лес. Максимум, что я мог — это надавить кнопку «вкл» и «выкл». Видеонаблюдением у нас дома омеги заведовали. — Хитэм иногда приносит диски с фильмами… — продолжал дед, что-то тыкая в компе. — Ага, вот они!.. Как-то раз от нечего делать я решил поиграть с видеокодом. И случайно нашёл в нём странность. В обычное видео оказалась встроена какая-то программа… На первый взгляд совершенно лишняя. Каковы её функции, было не ясно… Вот, смотрите. Это с лишней программой… На экране засветились титры: в ролях снимались такие-то. «Зловещий дом» называлась киноха, пятьдесят седьмого года, старьё. У нас в коллекции такой не было. — Вот. Ничего необычного… — сказал старик. — Я провёл анализ всех фильмов, которые у нас были. Чужеродная программа нашлась только на тех дисках, которые были выпущены в пятьдесят седьмом и пятьдесят восьмом годах. Перед самой зачисткой. На более поздних дисках оказались чистые видеофайлы. На более ранних — тоже… Старик накрутил громкости на настольных колонках. Неладное я почуял, как только начались первые кадры фильма. На экране — день ясный, поля какие-то, трактор тарахтит. Зловещего — ничегошеньки. Но стало жутко. Обволакивающий ужас спёр дыхалку, обдал морозом. Внезапно, беспричинно. Меня прибило осознанием катастрофы, которая уже свершилась… Чувство вины за мои малодушные проступки взлетело в зенит. Да я на конкурсе подставлял все призы бы взял! Кто в Ласау коммунам чуть не попался? Кто на Райдона родных детей бросил? Глазом не моргнув! Кто грохнул альфу «супера», который мог стать нашим спасением?.. Кхарнэ, я предал всех, кто на меня полагался! Я Рисса пометил, силы небесные! Какое я имел право привязывать его совершенную душу к своей, никчёмной? Не отменить уже этого, не поправить! А почему всё? Тут и думать нечего. Потому что альфа. Ничтожное существо, собой не владеющее. Тестостеронный зомби, который превращает в дерьмо всё, чего коснётся. В мире стало бы чище, если б меня вообще не было… — Дарайн, что с вами? — Старик испуганно поставил фильм на паузу. — Постойте… Вы видите?! — Что он видит? — заволновался Халлар. Мне было стыдно глаза на него поднять. — Но… как это?.. — Старик поспешно выключил фильм совсем. — Инкубаторский альфа? — Дарайн живорождённый! — воскликнул Арон. — Это расписной — поделка! Все оглянулись на Рисса, который стоял за мной, обхватив себя руками. В полных боли глазах дрожали слёзы: ещё чуть — и сорвутся. Неужели его снова ударило эхом моих чувств? Рисс проклинать должен тот день, когда согласился разделить со мной и горе, и радость. — Что мы наделали, Дар? — прошептал он. — Что мы натворили? Это о чём он? Старик охнул: — Омега из инкубатора! И метка! — Да что не так? — Халлар задёргался. Рисс сцепил пальцы; слёзы просочились сквозь забор ресниц, заструились по бронзе. Я сжал его в объятиях, под защитой своих рук: не плачь, солнце моё, пожалуйста-препожалуйста. — Мы стольких убили, Дар! — стонал он. — Стольких… Что там про метку сказали? Так это не моё чувство вины, а его?! — Это пройдёт, — торопливо оправдывался старик. — В течение часа максимум, он не успел много увидеть… Программа только на поделок действует. Откуда я мог знать, что один из вас… Меня жгло отчаяние Рисса — беспричинное, ненастоящее. Такое ведь уже было! Три месяца назад, после того, как он посмотрел дурацкое старое кино про копателей в гриардском «тупичке»! Он готов был спрыгнуть с обрыва, лишь бы не рожать альф! Вы плохие, вы плохие... — Мы чудовища! — Он скулил, лицо кривилось в плаче. — От нас только вре-е-ед! Халлар с Ароном удивлённо глазели на нас. — Кхарнэ… — Дед с виноватым видом пощипал бороду, спохватился, тыкая по клаве: — Подождите… Сейчас покажем ему ролик с обратным эффектом! — Только посмейте включить! — зарычал я. — Будете свои компьютеры по полу собирать! — Вы не понимаете… — начал было дед, но притих, заметив мой взгляд. Нет уж, довольно. Кто при Риссе скажет слово «видео», получит в бубен. Так и знал, что причина его истерики — сраный фильм! И тогда, и сейчас. Невозможно взять и возненавидеть себя внезапно. Тогда, в Гриарде, нас ещё не связывала метка, и я ничего не понял, но теперь… Неприязнь к себе ощущалась такой острой и реальной, что я сперва принял её за свою собственную! А мозги тут же бросились подбирать причины. У кого их нет? Шмыгая носом, Рисс пытался оттолкнуть меня. Ещё чего. Обрывов тут нет, но и без них хватает опасностей. Кто знает, что омеге в голову взбредёт? — Отпусти-и-и! — заныл он отчаянно. Халлар попробовал: — Эй, эй, спокойно! — Ты не понимаешь! — Рисс заистерил, вырываясь из моих рук. — Мы и есть зло! Я только и мог, что прижать малыша за талию — не сдавить бы чересчур. Стоял, обескураженный, задавленный его болью, шатаясь под омежьими ударами; щёки мои холодило что-то мокрое. — Нас не должно быть! — орал Рисс. — Никого из нас! Мы — ошибка! Форменный бред! Халлар схватил его за руки: — Тихо, тихо! Я рявкнул: — Не тронь его! Кулаки заколотили слабее, Рисс умолк и внезапно сложился на подкосившихся ногах. Я еле на руки подхватить успел. Его всеобъемлющая тревога, страх, отчаяние — всё, что метка заставляла меня отзеркаливать, исчезло моментально… Стало спокойно, как дома, в родном боксе. От двери послышался хриплый голос: — Всё в порядке, идите. Он перенервничал. День трудный выдался. Бернард вошёл к нам, принеся с собой вонь немытого тела, которую даже купание в канализации не осилило. В руке его блестел пластиком пистолет с сонными иглами. Испуганные омеги, которые столпились за его спиной, привлечённые криками Рисса, потянулись обратно в зал. С благодарностью кивнув Бернарду, я бережно разместил Рисса на дедовом ложе, положил его голову себе на колени. Вытащенная из его шеи игла дзынькнула по полу. Поспи, детка. Надеюсь, когда проснёшься, этот «Зловещий дом» покажется тебе гадким сном. — Ты чо — плачешь? — заволновался Арон. Глаза непривычно резало от соли. Я вытер сырые щёки. — Это не моё, — объяснил ему. Сунув пистолет в сумку, Бернард уселся на край стола и скрестил руки на груди. — Господин Салигер, как я понял, вы знаете, что сейчас было с Риссом? — спросил он заинтересованно. Тот кивнул: — Да… я… ещё раз прошу прощения, — сказал мне. Я отвернулся: в сраку себе затолкай свои извинения. Омегу мне раздёргал, хрыч! — Эта программа… Если я верно разобрался, код воздействует подсознательно, — пожаловался Бернарду старик. — Скрытые зрительные и звуковые эффекты. Мозгом воспринимаются, но не осознаются… У меня получилось вычленить детали. Изображения убийств, которые совершают альфы и омеги, кровь, пытки. Звуки битвы. Крики бет о помощи… Вкратце: программа формирует отрицательный образ нас с вами. Если под это воздействие попадает бета, он ощущает острую неприязнь, даже ненависть к альфам и омегам. Притом он не осознаёт, откуда взялось это чувство. — Как двадцать пятый кадр? — сморозил Бернард что-то непонятное. — Аналогия грубая, — возразил дед, для него оказалось понятно. — Двадцать пятый кадр не работает, это ещё в начале века доказано. Я, конечно, не специалист по психическому воздействию, но считаю, что программа действует… глубже. А эффективность… Как я выяснил опытным путём, при просмотре такого фильма в течение двадцати минут заданный эмоциональный настрой у беты длится более трёх суток. — Трое суток злости? — Халлар приподнял брови и тоже уселся на стол, расчистив себе место от спутанных проводов. Дед кивнул. — Я проверял на многих бетах, которых приносил сюда Хитэм. Страх, растерянность, отчаяние — у них всё затмевается злостью. Кстати, можно даже не видеть картинку, воздействие идёт и через слух. Эффект значительно слабее, но он есть… Ограничения у программы тоже имеются. Живорождённые к её воздействию восприимчивы слабо. Но те, кто создан в инкубаторе… — Дед оглянулся на спящего Рисса. — Почему-то реагируют. Кхарнэ! И поэтому малыш чокнулся, увидев фильм? Из-за страшных картинок, которых никто, кроме него, не видел?! Я вспомнил, как мы с Халларом обследовали диски, которые смотрел Рисс в «тупичке». Не нашли тогда ничего необычного. Фильм про копателей, заставивший Рисса сбежать из «тупичка», отличался лишь тем, что был выпущен восемнадцать лет назад, перед войной, а остальные диски — позже… — Но такой буйной реакции ни у кого не было, — признался старый Салигер. — Возможно, он вообще первый омега, кто подвергся воздействию программы. И если у бет она вызывает злость к нам, то у омеги, получается… — Ненависть к себе… — понял я. Чей же бездушный мозг придумал такую мерзость? Старик задумчиво уставился на спящего Рисса. — У него даже возникли суицидальные побуждения… Может быть, дело не в личных особенностях вашего омеги? Вдруг самоненависть сама по себе более сильное чувство, чем неприязнь к другому? — Был бы у нас инкубаторский альфа… — протянул Бернард. Дед робко предложил: — Возможно, среди ваших омег есть ещё инкуб… Мы так посмотрели на него, что он поперхнулся словами и поднял руки, сдаваясь. Мол, я только теоретически, что вы, что вы! Охренел совсем — на омегах опыты ставить! — Так-так-так. — Халлар почесал в затылке. — Стоп. Подождите-ка с омегами… Во-первых, мы не позволим никого доводить до такого состояния, — он указал на Рисса. — Во-вторых… Вы хотите сказать, что на самом деле беты нас не ненавидят? Им злоба в кино померещилась? — Я уверен, что большинству на нас плевать, — заявил старик. — Да и перед войной было плевать. Тысячелетиями три пола жили в союзе. А в пятьдесят седьмом ни с того ни с сего пошли волнения. Начались именно в коммунах поделок! Им дали обособиться, установить свои порядки. Города — их рынки сбыта. Мы были выгодны друг другу! Какой адекватный бета захотел бы поднять на вилы семью с детьми из-за социального пособия? Кто-то помог поделкам захотеть крови! — Он возбуждённо ткнул пальцем в экран. — Заражённые диски все пятьдесят седьмого и пятьдесят восьмого года выпуска. Предвоенные годы. Более поздние — все чистые. Ненависть разожгли, а после зачистки необходимость в ней отпала! Понимаете? Тусклые глаза деда воодушевлённо блестели, куцая бородка подрагивала. Я же ощутил острое разочарование. Его мегаоткрытие оказалось пустышкой. Да, Рисс действительно подвергся какому-то психическому воздействию, но всё остальное — бредни старого маразматика. Дед закуклился в своей норе и фантазировал в одно рыло, пока его внучек впахивал на коммунов, а потом их трахал. Говорит, необходимость в ненависти отпала? Газет он, похоже, не читал, где нас до сих пор называют чудовищами и террористами. И с самодовольными аптекарями не общался, которые красивого омегу способны назвать «вывертом природы с многоцелевым анальным отверстием». «Тупые зверушки», «гормонозависимые недоумки», «гнусные примитивные организмы, плодящие щенков», «грязная накипь общества»… АЛЬФЫ ГНИЮТ В ЗЕМЛЕ Не ощущал дед той ярости, с которой смотрят на нас коммуны, когда им случается на нас взглянуть, не слышал их проклятий. — Они всегда нас ненавидели, — покачал головой Халлар, тоже разочарованный. — Терпели, потому что зависели от нас. А когда появился инкубатор… — Инкубаторы сорок лет назад появились, — не унимался старик. — Да, социальное напряжение перед войной росло, но бойня не началась бы без первого брошенного камня. И я утверждаю, что это… — он снова ткнул в экран, — …заставило их бросить тот камень. Бетам по природе не свойственна агрессия! Они появляются на свет созидать, а не разрушать! — Угу, — хмыкнул я. — Такие все душки. Леннартов вон четвертовали в шестьдесят шестом. Злые диски, по-вашему, уже давно не делали. Или коммуны перед казнью случайно старое кинцо посмотрели? — Леннарты навалили горы трупов! — обосновал старик. — Месть. — За вину родителей ребёнка заживо поджечь? — Не оставлять вражеского семени! — Пуля в лоб проще. Но его мучили. Для забавы. Арон тоже влез: — Папин старший брат-бета в добровольческую дивизию ушёл. Живорождённый. — Иногда достаточно толчка! — не сдавался старик. — Разногласия в семье, ссоры. А в коммунах примут и поймут. И вот молодой бета становится жертвой агитаторов. Принадлежность к группе единомышленников способна разрушить любые установки и навязать новые! Задетый за больное Халлар тоже заспорил: — Это что же за агитация такая? Их любили в семьях, растили, воспитывали. А они выбрасывают совесть на помойку и идут расстреливать одноклассников бывших? — Вы недооцениваете силу стадного чувства! Толпу можно натравить на кого угодно, поводы найдутся: селян на горожан, горожан на селян, на гомосексуалов, атеистов, защитников природы… Пусть живорождённых нельзя распалить искусственно, но когда бок о бок с ними идут в бой поделки под воздействием этой программы… Ярость заразна! — Да бросьте вы! — Халлар перебил его, начав злиться. — Какая-то мутотень в этих фильмах, может, и есть. Но раздуть можно только злобу, которая уже имеется. Я столько раз видел, как ваши «созидатели» убивали. Они делали это с радостью. Хрен с ним, я поверю в психоэсперименты. Но не надо сваливать всё на козни пропагандистов и выставлять бет жертвами! Я понимал гнев старейшины. Выгораживая коммунов, дед покусился на основу, какую-то глубинную сердцевину, что-то, до сих пор заставляющее Халлара подниматься навстречу новому дерьму каждое утро. Ведь просто же всё: бей, души, трави врага — вон там коммуны, здесь — клан. Там чёрное, тут белое. А дед — как давай серым хреначить во все стороны! Я и Арон поддержали Халлара: — Мы давно не сила. Что же они теперь нас с детьми в покое не оставят? — Ага. Стреляют в нас до сих пор. — С места согнали. Слышали про операцию «Грабли»? — Вот-вот! Если б не Дарайн, мы бы от опровцев не ушли! Меня вот сюда ранили. — Столько сил, денег тратят. Это по-вашему — «плевать»? — А я думаю, в этом есть смысл… — вмешался Бернард, и мы разом заткнулись. Нельзя было не заткнуться. Ну, правда, какая-то хня на уровне инстинктов! Иначе не объяснишь, почему патлатый чухан с клочковатой бородой и сиплым голосом вызывал желание почтительно опустить голову. — Я с бетами в другой обстановке сталкивался, — сказал Бернард. — На фронте мы их ярости не удивлялись, там это естественно. А за годы в Институте… если честно, я всё это время считал, что попал в плен к фанатикам Сорро. И Министерство Репродукции с ними в сговоре. Думал, нужно просто выбраться и сообщить полиции. И преступников покарает Верховный Суд согласно конвенции о защите прав и свобод. — Он грустно улыбнулся. — Так вот, если теперь рассудить… Там, в Институте, начмеды и охрана только одного меня мечтали со свету сжить. И вовсе не за то, что я альфа. А за то, что я делал. Как бы мы сами относились к бешеному зверю, который убивает наших друзей? Конечно, возненавидели бы. Я задумался: смысл в этом реально был. Да, для них мы «гормонозависимые недоумки». Но если бы меня поймали и везли убивать, разве я обращался бы к пленителям: «уважаемый товарищ»? Если бы меня насиловали, разве бы не проклял? Если бы Тар не взорвал вагон РИС и не поджёг бензовозы, начали бы опровцы операцию «Грабли»?.. Так. Стопэ. Отсюда недалеко и до крамольного: если бы довоенные альфы не притесняли поделок… Кажется, из меня ещё не выветрилась навязанная фильмом самоненависть. — Придурки! — произнёс Арон. — Чего ж они ещё ожидали от альфы с категорией «ВА»? Скрывать восхищение в голосе он не находил нужным. И почему я не удивился? Попав под очарование Бернарда, омеги и ароны, наверно, тают и млеют. Смущённый всеобщим вниманием, Арон замялся, заблеял, оправдываясь: — Ну… я хотел сказать… если уж они посадили в клетку волка… то глупо винить его, что он прутья грызёт… и кормящим пальцы откусывает. Не его вина, что он волк. Он не может перестать быть собой. Вот… Он украдкой покосился на Бернарда — не обиделся ли тот на «волка». В чём-то Арон был прав, но в главном ошибался: «ВА» — это не прирождённый душегуб, а тот, кто ведёт других в бой. Бернард его ляпа тактично не заметил. — Остальные звери в клетках были смирными, — объяснил он Халлару, — и никто их не третировал. Их кормили, чистили, дрессировали… поощряли. — И считали зверями, — буркнул Халлар. — Бет много лет учили так думать. — Уверенностью Бернарда можно было сваи забивать. — Нам методы идеологической обработки ещё на первом курсе в военном читали. Вспомните: о сексозависимых зверях стали говорить, писать, снимать фильмы задолго до войны. С помощью газет и телевидения можно любую дичь постепенно превратить в норму! Беты не подозревали, что их мнение формируют искусственно. Халлар съязвил: — Теперь и коммунов защищать будешь? Рыцарь в белом плаще. — Столько лет прошло. Зачем искать виновных и сводить счёты? — прохрипел Бернард. — Какая разница, кто и почему бросил первый камень? Живорождённых среди бет меньше четверти. Если остальных тогда действительно зомбировали, нужно исправлять всё, что они наворотили! — Исправитель… — Халлар глянул на Бернарда, будто на малыша, который расхвастался, как пойдёт бить драконов. — Ты не понял, Холлен? Нас десятки против миллионов! Как ты собрался что-то исправлять? На снисходительный тон Бернард не обиделся. — Я понял, господин Тэннэм… — ответил он смиренно. — Но вы не просто так рисковали собой, когда пришли за нами. У вас ведь есть план? Мы же не будем прятаться по подземельям вечно! Какая цель у повстанцев? — Сейчас — просто выжить. — Халлар устало вздохнул. — Продолжить род… Старик подтвердил: — Другие цели нам не по зубам. — …наши дети, внуки и правнуки… через годы… смогут отомстить, — завершил Халлар. В возникшей тишине слышалось, как дышит во сне Рисс. Шокированный Бернард уставился на старейшину, который напряжённо засопел под зелёным прессом. Перевёл взгляд на деда, на Арона, на меня. Я пожал плечами: ну, а как ещё, Чума? Самим не по зубам, дед верно говорит. — Отомстить? — спросил Бернард осторожно. — За гибель миллионов? Судя по тону, идея такого размаха была ему не близка. Более того — противна. Я почему-то ожидал, что ему не терпится расквитаться с коммунами. Но пострадавший от них больше любого из нас, Бернард идеями о мести оказался возмущён. Вот те на! Поэтому Халлар ответил, глядя в глаза мне: — Извести их всех. Под корень. Я кивнул, соглашаясь. Выбора нам беты не оставили. В клане любой младенец знал, какой у нас план. Скрытность. Выживание. Зачистка два-ноль. По правде, деталями я не заморачивался — как там, в будущем, наши потомки всё провернут. Моя задача — растить армию мстителей. Халлар сказал, нужна армия — значит, будет. До сих пор я справлялся неплохо. — Даже так! — Старик в смятении потёр лоб, глянул на старейшину удивлённо. — Новая бойня… Видать, оценивал, подходит ли такая судьба для потомков его внучка. Они-то с ним вряд ли собирались что-то предпринимать, тараканы бункерные. Но как иначе? Как? Разве это не главная цель для любого уважающего себя альфы, по чьей гордости коммуны топчутся сапогами тридцать шестого размера? Однако Бернард с его склонностью переть против течения так не думал. — Подозреваю, что вы не объективны, господин Тэннэм, — он снова сморозил что-то заумное. — Я справедлив, — ответил Халлар упрямо. — Однобокая у вас справедливость. Когда коммуны мучают ребёнка за вину родителей — они злодеи. А сами хотите уничтожить целое поколение бет за вину другого поколения? — Или мы, или они! — Халлар развёл руками. Бернард по-прежнему говорил с ним предельно вежливым тоном: — Почему вы думаете, что нет других вариантов? Этот — ведёт в тупик! Перебьём их, а что потом? Беты всё равно будут рождаться. Станем убивать каждого третьего новорождённого? Или резервации для них создавать — рассадники новых протестов? Хотим мы или нет, нам с ними жить на одной планете. То, что происходит сейчас — это против нашей природы! Три пола предназначены дополнять друг друга. У каждого своя роль. Думаю, среди бет найдутся те, кто тоже это понимает. Искать надо не способы друг друга истребить. А пути к миру! Я рот раззявил, забыв поглаживать лежащего у меня на коленях Рисса. Бернард нёс несусветное, недопустимое, мятежное! Но, приправленное его зелёным гипнозом, как убедительно это звучало!.. Хоть щипай себя, чтобы очнуться. Мир с коммунами! Мир! Старейшина всё-таки вспылил: — Вернись на землю, Холлен! Срали они на наш белый флаг! Они хотят добить нас! — Значит, нужно их переубеждать. — Бернард задумался. — Предложить выгоду. Им-то ваши нападения тоже нежелательны. — Кхарнэ! — Халлар схватился за голову и глаза подкатил. — Хоть наизнанку вывернись, ты не заставишь их признать, что мы достойны жизни! Никто с нами разговаривать не будет! — А кто-нибудь пробовал? — спокойно спросил Бернард. — Повстанцы пытались выйти на диалог? Халлар аж онемел. Сказал бы такое кто другой, я бы понял: не в себе бедняга, слишком часто по кукушке выхватывал в коммунских застенках. Но это брякнул Бернард, у которого всегда открыты глаза, и на всё есть своё мнение, отличное от общего. Он каждую секунду знал, что делает, зачем и почему. Его здравомыслие не сломало ничего: когда после пыток его тащили в «одиночку», он запоминал дорогу, готовя новый побег. «Всё возможно» его второе имя. Каких-то пару часов назад он на моих глазах уболтал альф, которые бздели из клеток носы высунуть, идти биться с охраной! И теперь снова обыденным тоном предлагал шагнуть за флажки. Туда, где мы даже не думали, что там ходить можно. Халлар нас учил с детства, что быть альфой — это воздать врагу стократно за каждую слезу омеги. Усомниться в этом — всё равно что утверждать, будто небо коричневое. Халлар никогда ни в чём нас не обманывал. Но оказалось, что другие взрослые альфы могут считать иначе. Да и Халлар не безгрешен. Он может… Кхарнэ! Он может даже в этом ошибаться! Бернард, оказывается, не ненавидел бет! Он относился к ним, как к расшалившимся детям, которые жёстко накосячили, когда нагляделись фильмов про убийства. Его презрительное «импотенты» — не больше, чем отеческое «раздолбаи». А детей родители журят. Виновных, особенно зачинщиков, наказывают. И прощают. Потому что дети: мелкие, шкодные и тупые ещё. Так кто же Бернард? Придурок, у которого коричневое небо? Или тот, кто понимает, какова настоящая роль альф? Истинная, природная, которая остаётся прежней даже в нашем, изуродованном войной мире? В раздумьях я уставился на свою ладонь, что лежала на щеке Рисса. Пальцы подрагивали мелко-мелко — неконтролируемый тремор, который нарастал с каждой секундой. Вот же срань! Опять начинается. Мой организм успокоился в уютной дедовой берлоге, решил, что я наконец-то в безопасности. И запустил послебоевой отходняк. Я поспешно сунул ладони под голову Рисса. — Заставить-то их можно, — с притворной скромностью нарушил тишину старый Салигер. Халлар обернулся к нему с досадой: ну что там за новая чушь? — Я говорю, на время можно заставить коммунов признать, что мы достойны жизни, — пояснил старик. — К сожалению, в долгосрочной перспективе это мало что даст. — А-а-а… Дамил… — вспомнил я. Дед говорил, что его опыт по психическому воздействию на бету в коротких шортиках удался. — Я взломал программу с заражённых дисков, — сообщил он самодовольно. — Получилось разложить её на составляющие и заменить визуальные и звуковые образы. Вместо убийств и крови я внёс изображения, которые должны были вызвать противоположный эффект. Расположить бету к нам, понимаете? Почти год работы! Самое сложное было — определить, что именно вызовет у беты симпатию. Инкубаторские, тем более послевоенные поделки с альфами и омегами вообще не сталкивались. Знаете, где мне удалось найти решение? В истории мифов и преданий «эры смуты»! — Завели новые термины, — с печалью заметил Бернард. Дед вздохнул: — Правление альф теперь считается эпохой дикости и сумбура. Уничтожены большинство научных работ, где исследовались отношения полов. А что не уничтожено, то дискредитировано. «Личностный анализ» Файлара и Гэмбла я нашёл среди фольклора! — Опасные отсылки? — поинтересовался Бернард. Дед завёлся — видно, подняли его любимую тему — замахал руками: — Сама главная идея — подрывного характера. По Файлару и Гэмблу, образы отца-омеги и отца-альфы архетипичны. Эм-м-м… если проще: желание родительской заботы может не осознаваться, но эта потребность врождённая и присуща каждому… — …даже поделкам! — подхватил Бернард. — О чём и говорю: пошли против своей природы. — Именно! — обрадовался чему-то дед. — Истину можно низвести до мифов, но сама особенность психики никуда не денется. Инкубатор передаёт её наряду с прочими. И неважно, что само понятие родителя поделкам чуждо. Образы заботливых отцов всё равно влияют на их эмоциональное состояние! Это я и использовал. — Потрясающе! — восхитился Бернард. Дед продолжал вдохновенно распинаться: — А в качестве звукового фона лучший результат показала колыбельная-вокализ. Вибрации омежьего голоса… — Ближе к делу, будьте добры, — попросил Халлар на грани вежливости и раздражения. Как и я, он не понял ни фигашечки. Дед встрепенулся, вспомнил, что они с Чумой тут не одни. — Так вот, э-э-э… исправленную программу можно встроить в любые видеофайлы. Я подбирал содержание, исходя из предпочтений масс: популярные фильмы, научные передачи, новостные сводки. Когда пленные приходили в себя в норе, они оказывались в приятной обстановке — вы видели ту комнату. И на экране шло что-то для них интересное… Не скрою, результатов не было долго. Я уже думал, ничего не выйдет. Но в один прекрасный день очередной пленник пошёл на контакт! — Старик сиял, распустив хвост, счастливый от своего изобретения. — При общении с альфой вместо испуга и злобы он демонстрировал сострадание! Архетипичные образы родителей работают! Я сидел бараном: если честно, и близко не въехал, что он там намутил с этим видео, и что это всё значило. — Не понял… Бета посчитал вас отцом, что ли? — Халлар тоже запутался. — Нет! — Дед, похоже, удивился и даже смутился такой тупостью своего гостя. — Нет, конечно! Я к Дамилу и не заезжал… поначалу. С ним общался только Хитэм. Говорю же: архетипы — элементы бессознательного. Бета не буквально принимает альфу за родителя, нет. Он не видит картинок и не слышит колыбельную. Он смотрит передачу о каких-нибудь… свойствах металлов. А программа незаметно создаёт для него положительный образ альфы. Вместо врага и хищника альфа предстаёт перед ним как источник заботы и защиты. Как близкий. И отношение к близкому соответствующее. — Угу… — Халлар почесал лоб. — То есть вы его заперли, а он там сидит и улыбается? Гипноз типа? Старик с бахвальством покачал пальцем: — О, не-е-ет. Он вовсе не улыбается. Разве вы станете улыбаться близкому, которого другие ваши близкие хотят убить? Программа включает отношения с альфами и омегами в шкалу ценностей беты. И его эмоции вовсе не внушённые. Он действительно искренне жалеет, что случилась зачистка. Ему до глубины души стыдно за действия коммунских дивизий в те годы. Он реально опечален, что в их якобы идеальном обществе альфы и омеги вынуждены скрываться, грабить и похищать граждан! Он чувствует себя виноватым и счастлив хоть чем-то нам помочь! — Ловко… — Халлар наконец-то оценил дедовы штучки. Так я и думал. Когда старик в тоннеле заикнулся о бете, который оказывает им услуги, я ещё тогда догадался, что услуги он оказывает добровольно-принудительно. Это ж Салигеры. Заморочили коммуняке башку, как и нам всем… Моя дрожь рвалась изнутри, медленно кралась вверх по позвоночнику. Кудряшки Рисса подрагивали оттого, что под его головой я прятал ладони. Кхарнэ, тут и укрыться некуда. Неудобно-то как. Столько омег — и я такой со своей трясучкой. — И чем он вам помогает? — заинтересовался Арон. — Гоняет в ларёк за сигами? — Мы не рискуем выпускать его, — покачал головой дед. — Даже находясь под воздействием программы, он опасен. С него не возьмёшь слово альфы. А обещание никому не говорить о нас он может и нарушить. Из лучших побуждений! Захочется ему убедить свою коммуну, что альфы дружелюбны — и в итоге он нас выдаст. К тому же, как я говорил, в долгосрочной перспективе программа представляется малоэффективной. Если более трёх суток не показывать Дамилу обработанное видео, лояльность он утрачивает. Становится агрессивным, угрожает. Мы снова для него «тупые животные». Со временем, после долгих бесед с Хитэмом, Дамил всё же стал сохранять лояльность и более трёх суток. То есть возврат к естественному партнёрству альфы и беты возможен… теоретически. Но нужны годы живого общения, чтобы нейтрализовать враждебные установки, привитые бетам с детства. До осознанного партнёрства Дамилу далеко. — Знач, в ларёк не гоняет, — подытожил Арон. Он примостился на краю кровати, у Рисса в ногах. Косая улыбка придавала Арону лихой вид. Не к месту он в хаханьки ударился. Дед о серьёзных вещах разговор ведёт, а он тут… Впрочем, видно уже-не-малька насквозь. Остроумием блеснуть хочет, обратить на себя внимание. Бернарда, если я не ошибаюсь. Час от часу не легче. Старик продолжал: — Но так как Дамил всё же хотел чем-то поддержать своего друга-альфу, Хитэм попросил его помочь с удовлетворением сексуальных потребностей. Сколько можно рисковать, похищая всё новых студентов? Значит, всё-таки… — Но почему он до сих пор живой? — Кажется, я уже задавал этот вопрос. — От орального секса ещё никто не умирал, — ответил дед. Арон фыркнул, Халлар кисло усмехнулся. Да уж, Хит Салигер — отчаюга, каких поискать. Это ж как беззаветно надо полагаться на дедову программу, чтобы доверить коммуну самое драгоценное! Говорят, большинству бет свойственно добиваться совершенства во всём, что они делают. На месте Хита я бы, наверно, тоже оставил его в живых. К своим неизвестно скольким годам я думал, что перепробовал в сексе всё. Оказалось, не всё. Ведь как любопытно… Арону тоже было любопытно: он задумчиво уставился в пол, прикусив губу, отчего стал похож на Кериса с плаката, что у Хита в дрочильне. А вот Бернарда понесло в другую сторону. — Погодите-ка, — прохрипел он. — Теперь я не пойму. У вас в руках такое орудие власти! Это же фантастика! Если найти способ, можно подчинить себе всех поделок Саарда! А вы используете это знание, чтобы получить от беты минет? Серьёзно? Его обвиняющий тон вернул меня из дум о коммунских ласках, аж совестно стало. — Я понимаю ваше нетерпение, господин Холлен, — ответил старик. — После многих лет в плену вы жаждете действия. Но не всё так просто. Уверяю вас, мы рассматривали множество вариантов использования изменённой программы. Всё упирается в способ передачи и ограниченное время действия. — В городе телеканалы работают? — Бернард и правда вовсю бил копытом. Каналы тут точно работали. Газеты писали, что с саардской Центральной телебашни транслируют сигнал на двадцать шесть округов — пятую часть суши. — Это ничего не даст, — отмахнулся старик. — Даже если прорваться в эфир, передачу увидит небольшой процент населения. И что нам делать с их трёхдневной лояльностью? Бернард увлёкся: — Обновлять её! Показывать снова! — И долго мы сможем удерживать телебашню? — возразил старик. — В полицию живорождённых не берут, но среди полицейских найдутся бойцы, которые не смотрят передачи. Сжав трясущиеся пальцы, я сидел и честно пытался вникнуть, о чём речь, только без толку. Причём тут телебашня? Ну покажем мы дедовы художества по телику сразу всем бетам, а какой в этом прок? На хрена нам коммунский минет? У нас омег хоть отбавляй. Меня трясло уже всего, сбивая дыхание. От макушки до ног, облепленных сырыми штанами, что ещё после каныги не просохли. Хотелось уединиться: терпеть не могу, когда на меня такого смотрят. — Пустое это всё, — подал голос старейшина. — Бескровно не получится, Холлен! Тот заспорил, конечно: — То, что никто не пытался, не значит, что это в принципе невозможно. Нам семнадцать лет внушали, что из Института нельзя сбежать — и вот… Я поднялся, аккуратно подложив под голову Рисса подушку. — Простите, мне надо… Нет, Арон, ты оставайся. Спрятав руки в подмышки, я оставил за спиной занятный конфликт. — Ты сначала в ситуацию вникни, Холлен, потом будешь фантазировать, — бурчал старейшина. — Пойди вон поешь, покури. Помойся, что ли… В коридорчике, ведущем к общему залу, я столкнулся с Гаем. Выражение офигения так и не сошло с его лица. Беглого взгляда Гаю хватило, чтобы определить моё состояние — не впервой, но от комментариев он удержался. — Сто сорок три, — сказал мне потрясённо. — Отец-Альфа всемогущий! — Чего? — Сто сорок три омеги! — Гай сглотнул. — В самом соку, молодых десяток всего. Он ликовал, разгорячённый полным залом сладких задниц за спиной, предвкушая долгие ночи в боксе; и что прощайте, бои; и что Крил наконец-то будет его; и что реальность волшебно подстроилась под его ненасытный темперамент. Гай и мечтать о таком не смел. Потому ещё не прикинул то, что прикинул я. Что альф всего двадцать, и если добавить тех, кто отправился в новое убежище, выходит почти по девять течных в месяц на каждого, кроме меня с Таром. А течь они будут совсем не по очереди. Такое никому физически не потянуть. Во что превратится жизнь наших омег, которые привыкли, что за них альфы бьются? А всех надо не только повязать, но и одеть, и накормить, а потом и детей от них… — А вы чо там? — спросил Гай, кивнув на дедову спальню. Я пожал плечами, протискиваясь мимо него. Чо, чо. Нашла коса на камень. Фермер топит за битву, солдафон — за мир. Один застрял в прошлом, другой умахал крыльями в будущее, где все в белом и добрые. Мне вот и сегодняшних проблем с головой хватает. По залу дедовой норы плыл душный сироп омежьей приманки. Шибал по мозгам похлеще таровского пойла из фляжки, замедлял время, разгонял сердце. Если даже я, меченый и неприступный для соблазнов, поддавался феромонной атаке, что говорить об остальных! Кто-то алчно вперился в работающий телик; кто-то яростно пилит ножовкой пыточный браслет; другой скребёт морковь для рагу; «супер», забравшись в кресло с ногами, прячет лицо в пушистом шарфе с альфьим ароматом. Тихие шепотки, невозмутимые лица… И висит над залом одна общая мысль, жжёт единое чувство — горячее и острое, жадное и нетерпеливое. Кажется, сами стены этой норы пропитаны тоской по ласке после многолетнего одиночества. Сжав плечи и ни на кого не глядя, я спешно прошмыгнул через зал. В полутёмной курилке с бетонным полом воняло табаком — здесь только что смолил кто-то. Ровным рядочком выстроились в нише окурки. Я двинул дальше: туда, где меня не потревожат всякие куряки. Закрыв за собой дверь, опустился на холодный пол, обхватив себя руками, покрытыми гусиной кожей. Положенная рядом светоуказка осветила кучу серого пепла. Общество горелых коммунов всяко лучше расспросов: чего да почему? Унылые бетонные стены давили своей тяжестью, будто всю красильную фабрику, что стояла над бункером, нагрузили мне на плечи. Трепетала каждая мышца — расслабить нереально, пресс начал ныть от напряжения. Зубы мерно выбивали дробь, лёгкие рывками гоняли спёртый воздух. Так жёстко меня никогда не колбасило. Потому что я никогда в жизни так не боялся, как сегодня. Если сейчас вспомнить: не столько в бою трусил, как в тот момент, когда двери изолятора отрезали меня от Рисса, и я несколько минут был уверен, что моего милого больше нет. В коридорчик за дверью кто-то снова припёрся курить, велась беседа: альфий бас, омежьи мягкие голоса, один с чудно́й певучей интонацией — кажется, западный акцент. Потом долго было тихо, а я всё грел жопой ледяной бетон и уговаривал себя, что сейчас, сейчас. Ещё чуть-чуть — и отпустит. Лишь бы не зашёл никто. Надежды не сбылись: скрипнула дверь. — О! Дарайн! — Арон растёкся в придурковатой улыбке. Вот же… Очень ты мне сейчас тут нужен. — Дарайн, дружище! — Он плюхнулся на бетон рядом со мной, почти касаясь плечом. — Давай с тобой посижу, пока твой товарищ Совершенство лицо о подушку мнёт. Я спрятал пальцы ещё глубже в подмышки. Дрожь каталась по мне внутри, будто там ползали гигантские жучары, отрядами снизу вверх и обратно. С трудом удалось смирить прыгающую челюсть. Арон будто не замечал моего состояния. Я скосился на него: улыбка реально придурковатая, морда какая-то пьяная. Да его пёрло! Мы сейчас все слегонца не в себе, вот и Арона из равновесия вышибло. От победы, от пережитого на крыше страха, от радости, что жив остался. Меня трясло, его пёрло. Выковыряв из носа фильтры, Арон отшвырнул их в кучу пепла и затянулся вдохом. — М-м-м… «некусайка» сраная. Где взяли такую мощную? Ты и в луже купался, а не пахнешь совсем… Слышь, Дарайн… Я уже говорил, что меня за всю жизнь никто, кроме тебя, не волновал? Только не это. Его пёрло сильно. — Арон, не надо опять. — Никто, чесслово! — Он зашептал пылко: — Но этот зеленоглазый со шрамами… Он про-о-осто секс. У меня аж бубенцы… — Давай без подробностей! — Ревнуешь? Хоть чуточку? — Остынь. Нашёл время, блин. — Как думаешь, если предложу соснуть у него, соблазнится? Он небось голодный — аж пиндык. Ему пофиг, с кем, как этому Хитэму! А? Кхарнэ, и сбежать некуда. В его шальных глазах дрыгались дюжие черти. Зрачок расползся, выдавив собой синеву — тонюсенькая каёмка осталась. Будто наркоты какой хапнул. Дурында. Ты косеешь от желания, Арон. Но расслабляться не время и не место. Вот-вот подступит агрессия, а через пару часов бубенцы твои начнёт ломить от боли. И почки, и вообще всё нутро — только и сил будет, что лечь, свернуться и перетерпеть, кусая пальцы. Да ты и сам знаешь. — Сходи водички попей холодненькой. Только подальше сходи. — Не-е-ет! Я не могу, Дарайн! — его знойный шёпот обжёг мне шею. — Не могу! Вы чо со мной делаете? Вы чо меня — довести хотите? Да у меня горит, кхарнэ, всё! Ты на меня щас руку положишь — я спущу! Я спущу на хрен! Вот положи! Он заёрзал, притираясь к моему плечу, затрясся, дыхание — в клочья. Я отполз на жопе, зашипел: — Пшол вон! Ща залеплю! Да оставь же меня в покое! Он отстранился, скорчился страдальчески. — Дарайн! Я заткнулся, всё, умолк! Бо-о-оже!.. — заскулил изнывающе. — Только не прогоняй! Не гони! Я… я… можно, я… Он тянулся ко мне, дрожащий, но бздел коснуться. Ну, довольно! Подхватив светоуказку, я поднялся; Арон дёрнулся следом, вцепился в штанину. Пришлось вмазать — чуток, не в силу. — Нет… стой, Дарайн! — умоляюще зачастил он. — Пожалуйста… только раз… потрогай один разочек, никогда не попрошу больше, клянусь, мне очень нужно, Дара-а-ай-н-н-н-н… Я уже уматывал оттуда на всех парах, да куда угодно, только чтоб там не слышен был этот полурык-полустон бедолаги. Вот за что? За что его так, а? За что, Альфа, Великий ты Отец, старый ты божественный ублюдок?! Мразь небесная, ненавижу!.. И куда мне было податься? В дрочильне на ложе Хита Гай одиноко шуршал страницами «Альфатраха». — Не могу там… — пожаловался мне. Я его понимал. За дверью слишком жаркая атмосфера. Над головой Гая призывно глядел с плаката Керис. Как же хотелось в его умиротворяющие объятия! Домой. Чтобы не было ни выстрелов, ни опасностей, ни аронов. Прости, Керис, прости меня за него, если сможешь. Но этот сын у вас с Халларом не получился… Я готов был сунуться хоть в ванную, но там тоже оказалось занято. Из приоткрытой двери пахнуло влажным паром и душистым мылом. Белое эмалированное корыто занимало почти всю комнатушку, в уголке сиял надраенный унитаз. Блестела хромом целая система поручней для инвалида. На кафельном полу на полотенце сидел кто-то из альф, опустив на колени бритую налысо голову. Голый, в каплях воды, в руке зубная щётка. Рядом на полиэтиленовом пакете валялись какие-то мокрые серые клочки. Волосы? Альфа вяло поднял голову, и только по якорю на плече и шрамам на груди я узнал Бернарда. Без кудлатой бороды и гривы он стал выглядеть лет на десять моложе. Но казался измученным вусмерть. Я спросил: — Ты чего тут? — Устал, — прошептал он. Купание разморило его; зелень глаз потускнела, не разила насквозь до печёнок. Неудивительно. Сегодняшний день был для Бернарда больше насыщен событиями, чем все семь месяцев в «одиночке». Побеги, драки, подводный заплыв в каныге, споры до хрипоты… собеседника. Он не семижильный. — Вот… — Бернард поморщился, неловко держа зубную щётку израненной рукой. — Зубы не могу почистить. Паста слишком резкая, рецепторы в шоке. Привыкли, что всё без вкуса. — Пойди хоть поесть попробуй. — Я улыбнулся сочувственно. — Омеги тебе без специй сварят. Он покачал головой. — Потом… Боюсь, если начну, не смогу остановиться. Я лучше… Не поверишь: хочется побыть одному. Что ж, я очень даже верил. Слишком внезапно его выбросило обратно в жизнь. Кивнув Бернарду, я закрыл дверь ванной. За кухонным столом подъедали вкусности Салигер со старейшиной, не переставая трещать даже за едой. Омеги суетились вокруг, подносили новые блюда. — …безнадёжно. Крысы неуправляемы, — вещал старик, дирижируя вилкой. — Они подчинятся только грубой силе… Хотя, теоретически, их мог бы обуздать кто-то с непревзойдёнными заслугами. Некто, имеющий признанный авторитет, вроде того, каким обладает господин Леннарт. — Забудьте, — проворчал Халлар. — Из него лидер, как из говна пуля. Он смерил меня понимающим взглядом — молча. Старейшина тоже знал о моей «заячьей» болезни. Сделав бесполезный круг по норе, я вернулся к началу. Оставленный в дедовой спальне Рисс мирно дрых, подложив ладонь под щёку. Лежит себе тут и в ус не дует, попка моя любознательная. Я примостился на полу, так, чтобы касаться его тёплых коленок. Если и могло что-то меня успокоить, то это нежный аромат истинного. Кхарнэ, я же до него и не жил толком. Как вспомню — вроде вполне доволен был, дрался за жрачку и омег, вязал всех подряд, целовал деток. Глупец. Я тогда понятия не имел, насколько яркими могут быть цвета. Какими насыщенными — вкусы. Как от беглого взгляда омеги может бросать то в жар, то в холод, как на качелях. Рисс взял и ворвался в тусклую повседневность, разрубив жизнь на «до» и «после». И тот крохотный кусок, который «после», по накалу, по взлёту, по глубине — оставил далеко позади все годы «до». Я, наверно, и сам задремал рядом с Риссом. Разбудили крики из зала. — Где он? — орал кто-то. — Что вы с ним сделали? — Где Льен? — это рычал Тар. Рисс всё ещё спал. Подорвавшись с места, я бросился в зал. У входной двери в бункер Тар тряс за грудки Хита Салигера. С колтунов на голове коротышки брызгало, шахтёрский фонарик сполз со лба, закрыв ему глаз. Хит был мокрый насквозь, натекла лужа. Ладонь прижимал к животу — под пальцами на футболке алела кровавая клякса. — Хитэм, детка, со мной всё в порядке, — послышалось сзади. Дед выехал из курилки в сопровождении Халлара. — Господин Леннарт, вы обещали… Тар гневно оттолкнул коротышку, тот грохнулся спиной о стену. — Леннарт? — Он уставился на Тара в ужасе, поправляя фонарь на лбу. Дед подкатил ближе, объезжая омег, что расступались перед инвалидным креслом. — Да, детка. Ты умудрился похитить омегу Леннарта-младшего. — Почему он не с тобой? — взревел Халлар. Хит затравленно обвёл взглядом нору, полную нежданных гостей, попятился от Тара. Зыркнул на кучу наших стволов, сваленных недалеко от входа. Нет, чувак, даже не думай. Зажимая рукой живот, Хит проковылял к старику, рухнул перед ним на колени, с тревогой схватив за морщинистую руку. — Деда… ты цел? — Не волнуйся. Я сам привёл их, — ответил старик успокаивающе. — Они нас приняли в свою общину. Хит тяжело вздохнул, глянул на него с ласковым укором: — Сделал по-своему… — Ты ранен? — дед кивнул на его изгвазданную кровью футболку. — Это не омега, а чёрт какой-то… — скривился Хит. — Ножом пырнул и сбежал. Я за оружием пришёл. — Он проверил наручные часы. — Шестнадцать минут осталось. Ай да Льен! Ну что ему стоило хоть немного побыть обычным смирным омегой? Сидел бы уже с нами. А теперь… кхарнэ! Ловцы там эти, крысы какие-то, опровцы с шакалами! Хит поднялся, морщась от боли, прошагал мимо Халлара к одному из шкафов и рывком открыл дверцу. Я присвистнул: в обычном бельевом шкафу коротышка хранил целый оружейный магазин! Знакомый изгиб гладкоствольного «беркута», шакальи «мухи», пневматические винтовки, ассортимент травматики, лимонки ППГ… Коротышка снял с крючка пистолет, обычный ПЛ, шустро принялся накручивать глушитель. — Брат! Подожди! — Я рванул к двери бункера, поймал Тара за ворот разгрузки и захлопнул дверь, которую он уже распахнуть успел. Дурик вырвался из моей хватки, злобно оскалился. — Ты не знаешь, где его искать! — воззвал я к разуму и ткнул пальцем на коротышку. — Он знает! Надо идти с ним! Потерпи минуту! Хит, закатав футболку и шипя сквозь зубы, всаживал одноразовый шприц с анестетиком в дырявое пузо. Погано Льен тыкнул, прямо над печенью. Рядом доктор Тормод распаковывал санпакет; какой-то омега поднёс бутыль со спиртом. Подкатив к шкафу-арсеналу, старик деловито начинял патронами запасной магазин. — Держи! — Гай бросил мне АМ-300, надевая на плечо ремень винтовки. — Ты останешься, — тормознул Гая Халлар. — Нельзя здесь дожидаться, иначе с завтрашнего дня голодать начнём. Найдём фургон и будем вывозить их. А, кроме Гая, вести фургон некому. Значит, на поиски Льена идём втроём. Я с тоской оглянулся на накрытый стол: так и не пришлось поесть, с утра голодный. В кишках обиженно заурчало. — Береги Рисса, — дал я наказ старейшине. Он пообещал: — Буду беречь, как своего. — Как своего — не надо. Халлар поспешно отвернулся, его заметно передёрнуло. Дебил я — ляпнул, не подумавши. — Возвращайтесь в «Дубовую рощу», — сказал он. — Вегард с вами свяжется. Нас будут ждать семь дней, я помнил. Хит Салигер наверняка знает, как быстро и безопасно выбраться из каныги за город. Успеем. Напутственно хлопнув нас с Таром по плечам, встревоженный Халлар отошёл к омегам. Бернард, наконец-то чистый, одетый в распахнутую рубаху и те же оранжевые штаны, подошёл пожать нам руки. Свет ламп блестел на его бритой голове, на голой груди сиял жетон. Как бы я хотел, чтоб это Чума повёл нас по бесконечным саардским тоннелям не пойми куда. С ним рядом всё местное крысосборище казалось бы безобидной чепухнёй. Но Бернард свою омежью стаю не бросит. Арон попрощаться не явился. Как пить дать, дрых сейчас рядом кучей коммунского пепла в липких от спермы штанах. Конечно, безответственно с его стороны, но любому напряжению есть предел. И если Халлар отправляет меня в «Дубовую рощу», значит с Ароном мы не увидимся больше никогда. Халлар оставит его где-то здесь, в Саарде. Возможно, в этой самой норе. И последними моими словами, которые запомнит Арон, будет презрительное: «Пшол вон». Он мне «люблю», я ему «пшол». Как-то не так это всё должно быть… Даже некогда подумать, как должно… Обняв своего «деду», слегка заштопанный Хит Салигер с полными карманами боеприпасов робко остановился передо мной и Таром. Я счёл нужным представить нас: — Я Дарайн. А его тут, похоже, каждый воробей знает. Взглянуть на знаменитого маньяка прямо Хит не решился. Сверился с часами: — Пора. До следующего сброса отходов девять минут. Надеюсь, плавать умеете? Недавно перетрясший все мои внутренности страх снова лизнул спину гигантским ледяным языком. Тар-утопленник с синим лицом и розовой пеной на губах «Переоценил возможности». А какие они, эти мои возможности? Знать бы… На меня, героя-спасителя, глазели сто сорок три омеги плюс Чума, и было поздно идти на попятную. Я молча вышел вслед за Таром и коротышкой в тоннель и захлопнул за собой тяжёлую кодовую дверь.