***
28 мая **75, Гриард, штрафной изолятор Нам и фонаря завалящего не оставили — где справедливость? Бросили обоих в потёмках. Моя светоуказка поблымала и погасла; свою Тар выставил на экономный режим и придавил подошвой к полу: воткнуть тут некуда. Хилый лучик еле осиливал мрак. Дебилоид в шапке сидел замёрзший и прижухший, больше драться не кидался. Устроился на голом камне у шелестящего Бура в другом конце карцера и возился во рту. Вытаскивал пальцы, внимательно разглядывал кровь на свет. Зуб я ему выбил, что ли? Так и надо мудиле. Взбаламутил коммунов, а нам страдай. Утро у меня началось дерьмово. Я ведь сделал в Ласау всё, что было в моих силах. Пусть бы кто-нибудь попробовал сделать больше. Я ждал хотя бы одобрения, но едва вернулся домой, только-только успел помыться после вылазки и перевязать раны, как Халлар меня — в карцер. И слушать не стал. Из-за моей выходки с Льеном-заложником, не иначе. Ну, и из-за ранения Арона. Я бы тоже на месте Халлара за сына вызверился. Пока мы четверо суток в укрытии под Санебом прятались, мальцу хреново стало, затемпературил, рана покраснела. Вроде Гай всё спиртом дезинфицировал, когда пулю доставал… Нам по-хорошему стоило посидеть там ещё дня три, но я загибался от желания оказаться с Риссом наедине, поэтому сказал ехать: Арону, мол, помощь Абира нужна. Ничего, в лазарете его вы̀ходят, все омеги сюсюкать будут вокруг койки. Меня бы кто пожалел. Я потёр ноющее плечо. Ох, и тяжёлый у Тара удар! Мне ещё от этой вылазки недели две отходить: ожог едва затягиваться начал, ступни в бинтах. С той сраной плитой спину сорвал, не так повернёшься — стреляет. Не в лучшей форме, в общем. Но Тара увидел, и зло взяло. Хотел огреть его разиков пять-шесть поверх шапки, ну заработал же, тварь. Да хрен. Сам попал под молот. С Таром мы всего раз бились, ещё во время первой течки Льена. Я забыл уже, какой он медведяра. Оказалось, у него тоже ко мне претензии. Подробности наших злоключений в Ласау разнеслись по клану вмиг. Арон сдал, кто ж ещё? Язык у альфёнка длинный, в мозгах туман от анестетиков, а слушателей вокруг его койки хоть отбавляй. Арон, конечно, не хотел меня подонком выставлять, ляпнул не подумавши. Но теперь весь клан шушукал, что координатор первой группы, сам Большой Дарайн, прятался от коммунских стволов за омежьей спиной. Да, там, в ангаре, я сплоховал. Забздел, растерялся, поддался импульсу. Недостойно альфы, пятно на моей репутации наравне с отстреленными пальцами Льена. Повод осуждать меня для Вегарда, Райдона, других альф, которых в том ангаре не было. Это не им надо было принимать единственно верное, хоть и рискованное, решение. Я не считал себя слишком уж неправым. Я единственный из координаторов, в чьей группе никогда никто не погибал. Способ важнее или результат? Но у Тара было другое мнение. Это вам не царапина на пузе Льена, из-за которой он Вегарду нос когда-то сломал. В Ласау я рисковал жизнью его омеги. Вот Тар и налетел на меня, как пикирующий сапсан. От неожиданности я пропустил пару замахов, да и раны отняли сил, так что влететь мне могло хорошо, если бы третья группа нас не растащила. Халлар не придумал ничего лучше, чем спустить нас обоих с обрыва, «чтоб остыли». Мы уже больше, чем надо, остыли; тут, внизу, возле воды, жуткий дубак. Я хоть в куртке, а дурик в рубашке на футболку. Я пытался объясниться. Всё-таки Тар, охотник опытный, должен был понять. — …гляжу — у него гранатомёт на плече. Нас бы всех покрошили там… И Рисса моего, понимаешь? Ты-то понимаешь? Он молчал, как всегда, только спросил, Льен в дороге ел или нет. Запал нашей схватки погас, и в тусклом свете я разглядел то, что не заметил сразу. Недавно подбитую скулу Тара (до меня кто-то постарался), тёмные круги под его глазами, впалые щёки. Жёлто-чёрные синяки спускались из-под его брови, пересекали щёку и шею и прятались под воротом футболки. Я заметил, как осторожно он двигается, усаживаясь удобнее, как бережно прижимает локоть к рёбрам, кутаясь в рубашку. Значит, чёрным он был везде. Кто сейчас в Гриарде? Третья группа? Тар, помнится, рвался научить альф своим правилам и запретить совать член в его омегу. Что ж, Лэй, Ронник и Айсор ещё могли такое схавать, но у Райдона не тот характер, вряд ли даже договорить дал. Похоже, Тар попал под танк. Лишняя причина до Райдона докопаться. Ишь, с каким довольством меня в карцер спускал, гад. Я этой сволочи одноглазой тоже пару пинков под дых задолжал. Не мог скидку сделать больному на голову? Да я и сам хорош… Можно было сразу просечь, что на Таре старая футболка болтается, а раньше по швам трещала — он ест вообще? И красные глаза с полопавшимися прожилками можно было заметить, и изгрызенную ладонь, по-прежнему замотанную грязной тряпкой: так и не пошёл к Абиру. Тар заметно сдал, и с каждой секундой всё меньше получалось на него злиться. — Что, зуб тебе выбил? — Я уже почти раскаялся. — Яжык пжокусил… — Он вытащил пальцы изо рта и сплюнул кровью в Бур. — Хорошо, что Льен остался цел. Но не так надо было группу защищать. — Да ну? А как же надо было? — Стрелять из-под «Челдона» из АМ-300. Берцы без брони, им бы ступни оторвало. Болевой шок, деморализация. И добить. Оп-па. Так вот как постоянно чувствует себя Тар. Вот как чувствовать себя идиотом. Счастье, что больше никто его слов не слышал. А сам он не подозревал, что сейчас опустил меня ниже плинтуса. Сидел с той же гордо-невозмутимой мордой, будто не битый ни разу. Грёбаный король, ничто его не проймёт. Только пальцы выдавали, вечная его привычка перебирать ими, когда рука ничем не занята: сожмёт кулак — разожмёт. По скорости этого процесса можно было понять степень его нервозности; сейчас пальцы сжимались где-то раз в секунду, почти максимум. — Почему Арон сказал, что опровцы ищут именно меня? — спросил Тар. — Альфы Вегарда тоже грабили инкассатора и в Биншаарде были. Значит, ему ещё не сказали. Я поднялся и вытащил из-за пазухи злосчастный фоторобот. В опровской папке таких было несколько, остальные сейчас, наверно, на столе у Халлара. А этот я прихватил, чтобы заставить Тара сожрать его, когда начищу ему морду. Да с мордой как-то не срослось. Я развернул фоторобот и протянул Тару. Тот внезапно подскочил, рванул его у меня из рук. — Откуда у тебя портрет отца?! Грёбаный король исчез: раскрылся окровавленный рот, глаза — по пятаку — жадно уставились в бумажку. Тар зашипел, видно, больно стало от резкого движения, медленно уселся обратно на камень и выкрутил светоуказку на максимум, чтобы рассмотреть. — Это твой портрет, — разочаровал я. — У коммунов в документах был. — Неправильно нарисовано. Отец усы носил. — Оглох? Это ты. Невозмутимая маска уже вернулась. Тар ласково погладил бумажку: — Он был красивый. Настоящий сильный альфа. Омеги от одного его взгляда текли… Я не такой. Что правда, то правда. Хотя мордой Тар, похоже, в батю уродился, с омегами у него не заладилось. Кольнула забытая зависть: мне бы тоже хотелось заявить, что мой отец был настоящим сильным альфой. Конечно, я бы не стал сочинять про него басни о стадах течных омег. Самое грустное, что Тар не умел врать и действительно верил в своего идеального папашу, который в последние годы жизни был просто убийцей без цели. И с этой его слепой арданской ненавистью сделал такими же мясниками мужа и ребёнка. Я постарался утешить: — Ты… это… себя недолюбливаешь. — Я себя ненавижу, — спокойно сообщил Тар. Возможно, он и правда ненавидел себя за то, что родился с мозгами инопланетянина. Но, видно, слабо ненавидел, потому что всё равно не переставал барахтаться. Я присел рядом с ним на расстоянии руки, чтобы случайно не коснуться его и не нервировать лишний раз. — Вон внизу подпись, видишь? «Леннарт младший, 20, 188». Коммуны по крови и внешность определяют, и возраст, и рост. Они сравнили твою кровь с образцами крови последних разыскиваемых альф и поняли, чей ты сын. Знаешь, бро, как называют твои атаки с «танатосом»? Возвращением Ассасина. А коммунского полковника, который уничтожил его родителей, теперь самого казнят за то, что баловался с горящими альфятами и одного особо шустрого просрал. На Тара не подействовало. С благоговением поцеловав фоторобот, он аккуратно свернул его и сунул в карман рубашки, к сердцу. Замотанная тряпкой ладонь легла сверху. Он решил, что раз отец его, то и картинка принадлежит ему, и, похоже, возвращать не собирался. Ну, лады, отец так отец, хрен с ним, дурнем. — Кто-то идёт… — Тар задрал голову к нависающему обрыву, прислушался и разочарованно вздохнул. — Это не Льен. Я навострил уши, но ничего, кроме шелеста воды, не услышал. Однако мы охотились с Таром с детства: он, сидя в подземном укрытии, различал, когда по трассе за два километра от нас катят грузовики, а когда легковые. Сюда определённо кто-то шёл. И это был не Льен. Тар дёрнулся: — Он точно ел? — Сказал же — ел. Весь серпантин ореховой скорлупой заплевал. Не потечёт он сегодня. Льен ещё и все протеиновые батончики пожрал из опровских сухпайков. Ему что? У него с аппетитом порядок. — Он, наверно, про меня плохое говорит? Пальцы замелькали ещё быстрее. Не по себе стало от его обречённости. Язык не поворачивался сказать, что Льен о нём вообще не говорит. После нашего спора в фургоне упёртый омега на меня зуб точил: я же грозился посягнуть на его неприкосновенную жопу. Все четыре дня, что мы провели в укрытии, Льен болтал со всеми, кроме меня, и сушил на полу нарванный в степи парник, чтобы не сгнил в рюкзаке. Имя Тара даже не звучало. Я успокоил: — Плевать, что он говорит. Просто жди и не делай ни-че-го. Пожалуйста. Я прослежу, чтобы за стенами Гриарда ни один альфа его не тронул. От этого зависело благополучие не просто моей группы, а всего клана. — А… в Гриарде?.. — ляпнул Тар и отвернулся к воде. Чего?! Нет, ну нормально? Может, мне ещё для него Льена на ложе придерживать, чтоб не ёрзал? Под моим недоумевающим взглядом Тар стянул шапку и нервно зачесал бошку. Покрытый рубцами затылок поблёскивал на свету, как масляный; чужеродным наростом торчало сморщенное от шрамов ухо. Целая половина головы, где росли волосы, была обрита наспех, с царапинами. Наверняка сам брил. Раньше Льен это делал. Начесавшись, Тар натянул шапку обратно на уши и объяснил убито: — Если Льен захочет бой, погибнет Райдон… Я не справлюсь, он слишком сильный. Он повяжет Льена, и я его за это убью. Точно Райдон его отметелил, понял я. Вера в свои силы на нуле, тут не только пальцами задёргаешь. И я не ослышался: Тар просил помочь. Бессовестно это. Бой на то и бой, чтобы омега достался лучшему. — Не изводись, не будет боя, — уверил я. — Как только замечу, что Льен жрать не может, приволоку его в твой бокс. Тару показалось недостаточно. — Поклянись. Детьми. Стукнуть его, что ли? — Никогда не проси отца клясться детьми. Моего слова мало? — Я… я не знаю. — Он опять схватился за голову. Хоть и туповатый, но надёжный и талантливый альфа чах буквально на глазах. Самоуверенности там изначально было не густо, сейчас её и след простыл. А теперь и гордость полетела в топку. Слыханное ли дело, чтобы альфа так унижался: просить для себя омегу отбивать? Мне уже самому пришлось почуять эту мощь, которая давит, ломает, заставляет терять себя самого. И сейчас не оставляло ощущение, что глядя на Тара, я вижу себя, просто он дальше ушёл на этом пути полной зависимости. Ты вроде такой весь из себя перец, но омега тебе нахмурился — и получи по душе плетью, омега просит: …от голода умирают. Разве Гай умирает? — и куда девается вся твоя перечность и крутизна, ты в лепёшку для него разбиться готов. Выбирай: против себя идти или против него, так и так покоя лишишься. Но с собой ещё договоришься, а без омеги жить — никак не можно. И если бы я вдруг — Отец-Альфа, убереги меня — оказался на месте Тара, то и просил бы, и скулил, и унижался, и забил бы на гордость и чужое мнение. Потому что истинный только один бывает, и смысл вообще всего — в родном омежьем аромате и в имени его, четырёх священных буквах. Да, терять контроль над самим собой… кисло это как-то. Только сейчас я услышал шаги наверху. На далёком потолке пещеры, приближаясь, закачалось пятно света. Кто-то подошёл к краю обрыва, и оттуда, слепя глаза, засиял луч фонаря. — Дар, ты там? Всю кислоту последних размышлений как ветром сдуло. На душе защекотало, забилось, огонь потёк по телу от сердца, стало жарко даже на дне карцера. Я подскочил: — Здесь! Пришёл, мой лапушка. Ну и пусть два часа прошло, но он пришёл, а значит, я ему нужен. Занят, наверно, был, иначе нашёл бы меня раньше. В радостное полыхание втёрлась колючая обидка: я вспомнил, что Рисс молча стоял на мосту и смотрел, как внизу третья группа нас с Таром разнимает. Меня скрутили двое, Райдон заломил мою руку и нарочно пнул, беспомощного, в солнышко. Рисс хоть и далеко стоял, но видел, как я задыхаюсь от боли, однако с его стороны я не уловил ни капли сочувствия ко мне и ничего, похожего на гнев к Райдону. Обидка прошмыгнула и исчезла. Конечно, Рисс растерялся там, на мосту, он впервые увидел, как бьются друг с другом альфы. — Халлар собирает совещание, — пропел он с обрыва. — Попросил тебя позвать. Льена попросил, но он не пошёл. — Луч переполз с меня на Тара, Рисс определил: — Новый альфа. Почему он на тебя напал? Новый? Я только сейчас понял: со всеми этими происшествиями Рисс Тара ещё не видел ни разу. Из группы я Тара выставил, потом он с Вегардом на вылазках пропадал, потом нас понесло в Ласау на нашу беду… Я улыбнулся: — Мы с ним уже помирились. Познакомься, Рисс. Это тот самый Тар Леннарт. Из-за которого Льен отказался сюда идти. — А-а. Тот альфа, который идиот? Кхарнэ. Надо с Риссом изучить тему оскорблений уместных и неуместных. — Мой уровень интеллекта выше среднего, — привычно отозвался Тар, с детства задолбанный насмешками. Он дул на руки, отогревая их, даже вверх не посмотрел. Неужели не интересно взглянуть на моего Рисса? Ну и пусть его не видно за светом фонаря, но хоть чердак поднять можно? С тобой омегу знакомят. Да пошёл он к чертям! — Верёвка справа висит, кидай, — крикнул я Риссу. Брошенный моток зашуршал, расправляясь. Тар тоже поднялся, я тормознул его: — Э-э, нет, ты сиди. Про тебя разговору не было. Какая тебе разница, где ждать? Только не пробуй сам вылезти, лады? Переломаешься. По мне, так пусть бы он тут сидел до самой течки Льена. Тар послушно уселся на камень и зябко запахнул рубашку. — Без верёвки не вылезти, — вздохнул, — я в прошлый раз пробовал. Высота семь метров двадцать девять сантиметров. — Прям ровно двадцать девять? Он удивился вопросу: — Где ты стоишь — там ровно. Левее — семь метров и двадцать три, пол же кривой… Ты правда не видишь? Хвастает тут своими способностями. — Рот вымой, в кровище весь, — сказал я снисходительно и взялся за верёвку. Чем выше я поднимался к Риссу, тем сильнее чувствовал его волнение. То ли он так соскучился за те пару часов, что я просидел в карцере, то ли возвращение в Гриард перечеркнуло наше отчуждение. Фиг поймёшь, в чём дело. Рисс ждал меня на краю обрыва с прежним счастливым предвкушением, как было это раньше, до убийства пастуха. И когда я добрался до верха, он сам бросился мне на шею. — Дар… ты… так пахнешь… Самое драгоценное в мире сердце билось под моей ладонью. Я отражал всё, что чувствовал Рисс, а чувствовал он неожиданно сильно: сейчас я был для него единственным альфой на свете, самым любимым, нужным и желанным. Будто сбылась мечта, и он ответил на огонь привлечённого альфы, горящий во мне. Очень похоже было на тот удар, что я испытал, когда впервые держал его на руках в поезде и вдохнул запах истинного омеги. На миг показалось, что вот оно — чудо: я тоже почему-то стал для Рисса истинным альфой. И я впился в его блестящие в полутьме губы, почти уверенный, что вот-вот Рисс почувствует: я — то-что-надо. Именно сейчас удар и грянет… Вот сейчас… Не грянул. Всё испортил я сам, не надо было целовать. Мягкий омежий рот, язык, ласково встретивший мой, его зубки, гладенькие и сладкие от съеденного недавно яблока — мне после четырёхдневного воздержания много ли надо? Загудело в голове, фокус навёлся на Рисса, и я уже едва помнил, что куда-то собирался идти. Меня начало плавить; я рывком стащил куртку и швырнул вниз, Тару, — сам её мне порвал, вот пусть теперь донашивает. Я не уловил момент, когда волшебное чувство почти привлечённого омеги исчезло, ничем не закончившись — башка уже плохо работала на вход. Нас с Риссом обоих накрыло и подмяло одной и той же бурей, источник бури был определённо моим. На руки его — хвать, и к боксу по длинным пустым переходам. С сочащихся стен натекли лужи — так прямо по ним, плевать на сапоги промокшие, на боль — подошвы ещё не зажили толком. В боксе — Рисса на ложе бросил, фонарь — на сундук, светом к стене, чтоб не слепило. Развернулся — а полностью голый Рисс уже лежит на спине, согнув ноги, и размазывает блестящее масло под втянутыми яичками. А там призывно темнеет… Разве так можно со мной? Я — к ложу, только штаны успел приспустить. Кожа Рисса — шёлк, бёдра прохладные, а внутри гладко, нежно и жар безумный. Я качнулся раз, вдавился в жар до упора и замер, запустив пальцы в его жёсткие кудри за ушками. Рисс молчал — лицом к лицу, глаза в глаза, ближе некуда; он, как и я, на грани. Сокровище моё, подарок небес непонятно за что. Его зрачки подкатились, ресницы дрогнули, я качнулся снова и тут же кончил, краем сознания ощущая, как дрожит подо мной кончающий Рисс и дышит мне в рот яблочной сладостью. Он притянул меня за ягодицы, приглашая к сцепке, но я выскользнул из него, как только вернулся самоконтроль. Наспех сбросил сапоги, стянул штаны и безрукавку, путаясь в вороте, и снова прижался к расслабленному Риссу. Целовал, нежил его расписанную татушками шею, коричневые кругляшки сосков — сморщенные и торчащие от ласки, и доверчиво выставленные подмышки, где в волосках запутался острый аромат истинного омеги. От него всё плыло вокруг, я плыл, мозги размягчались. Рисс подставлял под ласку смуглые рёбра и необычный пупок с вертикальным шрамом от щипцов инкубатора. Я вылизывал его пряную дырочку с солоноватым привкусом моей спермы, а набухший узел ныл, требуя ввернуть его внутрь или хотя бы просто погладить. Прикоснёшься им к шершавой простыне — как наждаком по живому. Ныли и переполненные затвердевшие яйца — и больновато, и сладко, потому что знаешь, что сейчас будет самый смак. Обожжённый бок тоже отзывается болью; бинты, которыми Абир заботливо перемотал меня, сыреют от нашего пота. Не дождавшись прикосновений, узел понемногу спадает, и я больше не могу ждать: переворачиваю Рисса на живот, раздвигаю половинки и ввинчиваюсь в него с усилием. Входит трудно — узел расслабился не до конца, для Рисса наверняка болезненно, но он с нетерпеливым пыхтением сам насаживается на член. Всхлипывает, шепчет что-то неразборчиво, комкая простынь сильными пальцами, а потом — о, да, он стонет, и я чувствую, как он счастлив. И за эти стоны, за его сочную тугую норку и капельки пота на разрисованной спине не жаль мне ни альфьей свободы, ни гордости, да ничего не жаль, всё сейчас променял бы. Я просто хочу трахать его в душном полумраке бокса, исступлённо лизать его щёку и шею и двигаться вперёд-назад, чувствуя его толчки навстречу. Остальное — гори оно всё. А когда мы снова кончаем, и узел наливается, сцепляя нас, нет уже ни боли, ни меня, ни Рисса. Только то, чему и слов не подберёшь. Рай… — Слезь с меня, Дар. Ты тяжёлый. Бок ритмично дёргало, хлюпало под отсыревшими бинтами: рана открылась. Неудивительно. Абир предупреждал: поаккуратнее с резкими движениями. Теперь опять к нему идти. Я сполз с Рисса и решил: не-е-е, нахрен эту перевязку, бобик сдох. Глаза сами закрывались. Пригрёб малыша поудобнее, готовый уютно уснуть, но он вывернулся из рук. — Вставай, ждут нас. Расслабленности в нём — ни следа: деловито прыгнул в трусы и уселся на ложе, натягивая носок. Будто не он только что визжал тут от счастья. — Подождут. Поспи со мной, солнышко. В жопу Халлара. Ишь, додумался: меня — и в карцер. — Дар, я не хочу спать. Поднимайся. Если не пойдёшь, один пойду. От его нахмуренного взгляда раны ещё сильней заболели. Замечательно. Моя собственная группа будет совещаться с Риссом, но без меня. Правильно, зачем им в Гриарде координатор? Тут их не от кого спасать. Не глядя на меня, Рисс натянул серую майку. Меньше получаса назад я почти поверил, что стал его истинным альфой. Ага, размечтался. Кхарнэ, на его месте любой омега, даже такой пофигист, как Эргил, хотя бы поинтересовался, почему у меня бинты в красном. Они же инстинктивно чуют, что после вязки альфа от таракана не отобьётся. — Сил нет идти, — признался я. — Дай часок, лады? Ложись, побудь со мной. — Мне скучно с тобой лежать. Днём только дети спят и ты. — Щёлкнул ремень на джинсах, полностью одетый Рисс прикрутил стоящий на сундуке фонарь на минимум. — И, Дар… если тебе так обидно, лучше засыпай скорей, потому что я твою обиду чувствовать не хочу. Успокоил. Второй раз он напрямую сказал, что наша эмпатическая связь ему в тягость. Если ещё оставалась во мне эйфория после вязки, теперь её и след простыл. Только усталость чугунная навалилась. За мою жизнь ни одному омеге не пришло в голову не то что упрекать, а даже иронизировать над тем, что после минета у меня сдыхает батарейка. Это же физиология. А тут не просто минет — полноценная сцепка была. Я не виноват, что нуждаюсь в отдыхе. В другое время я бы выдал Риссу достойный ответ, но сейчас половиной сознания уже пребывал во сне. И даже там, во сне, чувствовал себя стрёмно. Мне вот никогда не было скучно на Рисса смотреть — ни днём, ни ночью. А ему, значит, со мной скучно… лапушке моему… солныш…***
Проспал я недолго, меньше часа. Открыв глаза, глянул на время и сразу привычно «поискал» Рисса. Малыш ощущал интерес, любопытство — положительные, хорошие чувства. На сраном совещании у Халлара скучно ему не было. Кровь на боку засохла, слиплась коркой вместе с бинтами. Заживёт, фигли. Я натянул штаны, безрукавку и сапоги. Провёл по волосам — нечему там лохматиться, Керис постриг меня недавно машинкой под «двоечку». Выключив фонарь, я вышел из бокса. Из тупичка пищали в телике мультяшные голоса и слышались шорох и чавканье: бензин там переводили целыми днями. Удобно омегам — не надо думать, чем малышню занять. Дверь я прикрывал как можно тише: я, конечно, обожал своих детей, но сейчас не готов был к их весёлой атаке. Всё, чего хотелось — это найти Рисса и вдохнуть его аромат. И пусть весь мир подождёт. Да, полная зависимость. Прихвостень. Кхарнэ. Из дыры в Большом зале виднелось лазурное небо раннего вечера. Под нижними мостками я услышал пыхтение. Внизу, в паре метров подо мной, райдоновский Гери мутузил моего Сайдара. Мелкий танчонок был заметно сильнее, ещё бы — старше на полгода. Сынок брыкался бодро, но хрипел: танчонок умудрился перетянуть ему горло цепочкой от светоуказки, что висела у Сайдара на шее. Вряд ли нарочно, какой там в три года злой умысел? Альфята только пробуют свои силы. Я остановился, облокотился на перила. Меня драчуны не замечали, не до того. И что не поделили? У обоих — ни слезинки, зато безграничной ярости хватило бы на десяток взрослых. Лицо Сайдара начало багроветь. Сынок задыхался; мне стоило усилий оставаться на месте. Казалось, самому дышать — кощунство, когда он там… Давай же, борись, детка! Увлечённый наблюдением, я не сразу услышал шаги. Сквозняк донёс знакомый альфий дух, от которого по спине прошёл предупреждающий холодок и напряглись мышцы. Откуда-то из глубины нутра поднялась первобытная злоба, которой я с детства не мог найти разумную причину. В метре от меня облокотился на перила Райдон, тоже наблюдая за схваткой. Сайдарчик исхитрился ткнуть противника в ухо светоуказкой. Гери отпустил цепочку, согнулся от удара в живот. Тут же, без передышки, бросился в атаку, неудержимый, маленький недомедведь. Затрещали лямки комбинезончика, Сайдар айкнул, проехав задом по камню, но продолжал сжимать кулаки. Райдон криво ухмылялся детской потасовке, глаз довольно поблёскивал. На месте второго глаза его лицо пересекал широкий белый шрам от середины лба до мочки уха. Кхарнэ, когда беты видят его рожу вблизи, наверно, от страха коньки отбрасывают ещё до того, как пуля прошьёт сердце. В детстве Райдон заматывал жуткий шрам тряпкой — стеснялся. Но после первой же вязки — с Абиром — вышел из бокса без тряпки и больше никогда её не надевал. По голове Райдона топорщился недавно стриженный ёжик; на здоровенной шее вздувались жилы. В отличие от Гери, это был взрослый могучий медведь, одетый в неизменный камок. И как всегда, меня бесил его самоуверенный вид, бесили ноты превосходства в голосе и тяжёлый альфий запах. Просто так, без причины, бесил весь Райдон. А он не смотрел на меня даже, стоял себе молча, и я видел, что его распирает от гордости за сына. Как и меня. — Продрыхся? — обратился он ко мне. — Все разошлись уже. Разумеется, на совещании у Халлара допёрли, почему я не явился. Мне до уссачки любопытно было, о чём Халлар им тёр, хотя бы в общих чертах. Но Райдон ждал моего вопроса, чтобы попрекнуть халатностью: типа, все дела решают, а я омеге за щёку даю. Не хотелось подыгрывать. К тому же, трескотня с одноглазым в итоге привела бы к драке — проверено. А мне пока рано было отвечать ему на пинок в солнышко, пусть сначала бочина заживёт. Вот только… — Ты с Таром зачем же так?.. Райдон скривился: — Кхарнэ. Давай не надо. Ему тоже не хотелось сейчас заводиться, хотя какой-то безумный инстинкт настойчиво сталкивал нас лбами. Но мы же не Гери с Сайдарчиком, в самом деле. Мы с Райдоном не выносили присутствия друг друга, хоть тресни. Началось ещё с тех времён, когда Халлар сваливал из пещеры на несколько дней, чтобы добыть нам, мелкопузым, хавчика, и оставлял меня за старшего. Райдон ни в какую меня старшим не признавал. При Халларе промолчит, но едва тот из штольни выйдет, на моё «старшинство» Райдон забивает болт, ещё и остальных против меня настраивает. Его я не мог по-братски, как других альфят, попросить что-то сделать или прекратить делать. Только с боем. А Танком его не просто так прозвали. Да, каждый раз в итоге оставался на земле он, но стоило мне это дохренища сил и нервов. Я знал, что он сильнее меня, и он это знал — что все мои победы случились лишь потому, что он не видит слева, каждый раз меня спасали доли секунды на замах... И, едва подтерев кровавые сопли, Райдон находил новый повод лезть на рожон. Халлар, конечно, просёк такое и понял, что толку не будет. Два медведя в одной берлоге не уживаются. Подозреваю, что разделение на группы старейшина придумал именно из-за нас, чтобы мне не приходилось ещё и на охоте выбивать из Райдона подчинение. Потому как с этой задачей я так и не справился. Став постарше, мы с Райдоном научились уважать друг друга. И пришли к молчаливой договорённости не пересекаться вообще ни по какому вопросу. По большей части это удавалось: у каждого своя группа, свои дела. Но эти омеги… Их так просто не поделишь. Я знал, Райдон не может простить ни мне, ни себе беременность Сино. В том бою я, как всегда, уложил его. И в итоге уложил самого Сино, да. Но теперь-то нам нечего делить. Внизу вовсю клубила пыль. На подмогу Гери из тоннеля под нами выскочили двое танчиков постарше, четырёхлетних. У Сайдара не осталось ни шанса. Его светлый хохолок уже еле виднелся из-под кучи разноцветных штанишек. Теперь сынку не зазорно было и на помощь позвать, но, кроме сопения и треска оторванных пуговиц, снизу не раздавалось ни звука. Адреналин, ясен пень. Танчики могли и до серьёзной травмы запинать. Я покосился на Райдона: мол, глаз протри, твои косячат. Воспитывать их собираешься? Он хмыкнул, прыжком перемахнул через перила и, приземлившись возле пыхтящего клубка, небрежно вытащил из него Сайдарчика за комбинезон. Вот теперь сынок заревел. Задёргался негодующе, повиснув на лямках. По красной мордахе потекли слёзы. Как же так — додраться не дали! Райдон подал его мнe: — Похоже, это по наследству передаётся. Может, и правда наши дети тоже бесят друг друга? Хотя я был уверен: его омежки, когда подрастут, будут с моими альфятами поприветливее. Гораздо. — За Льена не ссы, — сказал неожиданно Райдон сквозь детский крик. — Не трону я его. И мои — никто не тронет. Что мы, совсем отморозки? Понимаем. Такого я не ожидал. По хорошему, стоило по-братски сказать «спасибо», и, честно, я что-то такое сказать и собирался. Но вместо этого кивнул победно: — Умница. Язык не повернулся поблагодарить. Потому что Райдон. Конечно, последнее слово за мной он не оставил: — А Жареный Зад пусть мне на глаз не попадается. В следующий раз кости переломаю. Этот «тяф» был не в мой адрес, так что его спокойно можно было проигнорировать. Тару и так незачем к нему приближаться. Я обнял Сайдарчика и направился на верхний уровень, отнести его Альвиру. Теперь можно было не косить под суровейшую суровость, потому что отсюда видно было, как Райдон берёт ревущего Гери на руки и бережно зализывает ушко, поцарапанное в бою светоуказкой. К коленям Райдона льнули двое старших, его лапища гладила их по стриженым головам. А за мою шею цеплялся Сайдарчик, мокро сопел мне в майку. Я успокаивающе целовал пахнущий молоком висок: мой боец, папина гордость. — Проверяй, светоуказку не сломал? А то как ходить будешь?.. Ты молодца у меня, сына. Хорошо дрался.