Принц дождя и Принцесса пламени

Утром, пока Кэти внимательно проверяла, нет ли у Николь жара и точно ли отступила былая лихорадка, вызванная волнением, молодой композитор решил поговорить с отцом. Феликс хотел спросить, как прошла вчерашняя репетиция в его отсутствие, но это было лишь предлогом для более важного разговора. - Папа, а ты не мог бы мне рассказать, как тебе удалось очаровать маму своей музыкой и пением, когда вы только познакомились? – простодушно поинтересовался он. – Какие слова и фразы ты подбирал для разговора, какие мелодии? Это, должно быть, было очень сложно. Эрик задумчиво посмотрел на сына и ответил: - Я ставил себе цель не очаровать её, а просто делать всё возможное, чтобы она была счастлива, даже оставаясь незримым для неё. Голос сердца подсказывал мне, что нужно делать, чтобы глаза Кэти сияли счастьем, а её кроткая улыбка была радостной, а не печальной. Сложность была вовсе не в этом: мне было тяжело от осознания того, что я никогда не буду любим ею. - Мама сперва отказала тебе, когда ты объяснялся ей в любви? – изумился Феликс. - Нет, дослушай – и поймёшь. Именно так я тогда думал. Кем я был? Изгоем общества, одиноким и всеми отвергаемым, вынужденным скрываться в подземелье Оперы, чтобы никому не попадаться на глаза. Разве мог я, глядя на отражение своего обезображенного лица в зеркале, рассчитывать на то, что нежная и прелестная юная красавица Кэтрин не отшатнётся, увидев это? Поэтому я старательно избегал того, чтобы она меня увидела. Я был для неё только голосом Ангела Музыки из старинной легенды, только её невидимым учителем и другом. Моё сердце сгорало от любви, однако я запретил себе показываться Кэти, чтобы не потерять её навсегда. Но когда ей угрожала опасность, я не мог больше оставаться невидимым и вынужден был выйти из укрытия, чтобы спасти её. Я был уверен, что Кэти станет презирать меня, узнав, что я не сказочный незримый дух, а всего лишь человек, к тому же, скрывающий лицо под маской. Но она не отвернулась и не оставила меня. Тогда я впервые за долгие годы почувствовал себя счастливым. Единственное, что омрачало мою радость – эта проклятая маска и то, что было скрыто под ней. Даже после свадьбы Кэти вовсе не сразу увидела меня без маски: я не находил в себе сил показать ей то, как тогда выглядел. Ты всегда видел меня довольно красивым, но я стал таким только по воле счастливого необычного случая, который можно назвать не иначе как чудом, произошедшим благодаря любви. Я был в отчаянии, когда понял, что жена видит моё настоящее лицо, ту обезображенную его половину… Если бы я мог в тот момент убить себя, то, скорее всего, так бы и сделал, потому что мою душу охватила непреодолимая боль. Но Кэти не убежала, не назвала меня чудовищем. Она поцеловала меня. И в тот же миг вместе с её поцелуем моего лица коснулся солнечный свет. У меня закружилась голова. Когда головокружение закончилось, то оказалось, что моё лицо стало красивым. А вскоре у нас появился ты, сынок. - Теперь я ещё больше горжусь, что у меня такие родители, – с улыбкой проговорил Феликс. – Вот это истинная любовь: каждый из вас воплотил в жизнь для другого прекрасную сказку. Есть ли на свете что-нибудь подобное?.. - Запомни, я тебе эту историю рассказал не просто так. Я хочу, чтобы ты знал: когда любишь – все точные планы, стратегии и притворство исчезают; то, что ты делаешь для любимой женщины, ни в коем случае не должно быть твоим спектаклем. Любовь живёт в душе, а не в тонких расчётах, – в этот момент Эрик пристально посмотрел на сына, подчёркивая важность своих слов. После этого оба поехали в театр. По пути Феликс всё время размышлял об услышанном и подумал, как прекрасно было бы когда-нибудь написать оперу, основой сюжета которой станет история любви отца и мамы. Теперь, когда за последние дни он услышал от родителей так много новых подробностей, которые раньше ему не были известны, молодой гений ещё лучше понимал, почему мама и папа не могут жить друг без друга. Также ему не давало покоя ощущение, что что-то важное из сказанного сегодня Эриком ускользнуло от его внимания. Чего-то он не сумел понять из того, что отец хотел ему сказать. Однако в Опере Феликс невольно отвлёкся от этих мыслей, поскольку с увлечением наблюдал за переменами в сценической манере Луизы. Теперь дублёрша уже играла гораздо убедительнее: её интонации стали игривее и смелее, а движения – раскованнее. Конечно, до совершенства ей ещё было далеко, но и это уже приятно обнадёживало. Композитор с удовольствием погрузился в воображаемую реальность своей оперы. После сцены бичевания раба и его щемящей душу арии «О, земная богиня любви, ты жестока!» в результате поворота сцены возвращаются декорации тронного зала, изображающие последствия грандиозного пиршества, перешедшего в вакханалию. Столы кое-где перевёрнуты, по полу разбросаны посуда и остатки еды, на сцене видны уснувшие пьяные полураздетые пары в различных позах. Входит Нарцисс, трезвый, угрюмый, как обычно, и одетый в чёрный плащ с капюшоном, придающий ему зловещий и демонический вид. В коротком ариозо он высказывает, как удручают его недостойное поведение императрицы и еженощные оргии во дворце, продолжающиеся уже в течение нескольких недель, пока отсутствует император. В конце Нарцисс призывает небесные силы поспособствовать скорейшему возвращению Клавдия. Едва Нарцисс умолкает, появляется Мессалина. Фаворит императора почтительно склоняется перед ней. Валерия отдаёт ему несколько приказаний: организовать в Колизее масштабные сражения гладиаторов, выделить из казны деньги на обновление некоторых общественных зданий и системы акведуков в Риме, а также на сооружение новой скульптуры, которая должна изображать императора Клавдия и саму императрицу, подыскать самого лучшего архитектора и скульптора и пригласить к ней на аудиенцию, чтобы она сама могла высказать свои представления касательно будущего сооружения. Её интонации столь спокойны и рассудительны, а приказы столь разумны и полезны как для укрепления императорской власти, так и для простого народа, что трудно поверить, будто Мессалина не знает ничего, кроме развлечений и разврата. Нарцисс внимательно слушает приказания и записывает их в пергамент. Затем молодая правительница приглушённым голосом велит ему убрать пергамент и отдаёт главное распоряжение: подготовить всё для тайного ареста и ложного обвинения Юлии – жены Мнестора. Нарцисс клянётся императрице в своей верности и обещает всё сделать так, как она велит. Он удаляется. Оставшись одна среди крепко спящих придворных, Валерия поёт о своей страсти к Мнестору и намерении избавиться от ничтожной девчонки, посмевшей сопротивляться происходящему и соперничать с императрицей. Разглядывая букет изысканных красных и жёлтых цветов из императорского сада на одном из столов, Валерия нежно прикасается пальцами к одной из лилий, самой большой и красивой, но вдруг замечает в букете ромашку, неизвестно как оказавшуюся там. Императрица вытаскивает этот цветок, повторяет, что ничтожная своевольная девчонка не имеет права притязать на то, что принадлежит ей. Затем коварно усмехается и на тот же музыкальный мотив напевает новые слова: о том, что простенькой глупой ромашке не место среди роз и лилий, ей следует исчезнуть, а если не захочет – умереть. Валерия разрывает несчастную ромашку на мелкие крошки, швыряет их на пол и зло смеётся. Вдалеке раздаётся торжественный звук труб и барабанов, а глашатай возвещает весть о возвращении императора. «Проклятье! Не мог придти попозже или вовсе не возвращаться!» – тихо восклицает его жена и бросается прочь из зала. Убегая, она сталкивает вазу с цветами на пол. Выходит Нарцисс, прежде старательно прятавшийся за одной из колонн, откидывает капюшон, поднимает самую крупную красную лилию и, держа цветок прямо перед собой, сжимает стебель в руке, будто пытается задушить. Звук барабанов и труб усиливается, что свидетельствует о приближении Клавдия. Его верный фаворит прячет лилию среди своих пергаментов. Двери распахиваются, и в сопровождении музыкантов и военачальников входит император. На фоне громогласного торжественного марша военные хором прославляют Клавдия, одержавшего блестящую победу над врагом. Один за другим просыпаются захмелевшие придворные, некоторых из них Нарцисс будит едва ли не пинками. Проснувшиеся присоединяются к хору, но ужасно фальшивят, не могут удержаться на ногах и шатаются, продолжая засыпать. Тем временем Клавдий оглядывает зал, и картина не радует его взор. Разгневанно велев хору тот час умолкнуть, император приказывает немедленно привести тронный зал в надлежащий вид. Слуги принимаются за уборку. Клавдий подзывает своего фаворита и строго спрашивает, что здесь происходило. Нарцисс, потупив взгляд, сдержанно отвечает, что императрице угодно было развлекаться, а затем просит императора не гневаться и с показным восторгом рассказывает об указаниях Мессалины касательно построек в Риме, её планах улучшения и расширения системы водоснабжения в городе и о новой статуе. Император велит фавориту пригласить Мессалину в зал. Нарцисс уходит. Клавдий поднимает с пола цветы, с утомлённым видом садится на трон и приказывает всем покинуть зал. Придворные и военные с поклонами уходят, вслед за ними торопливо удаляются и слуги. Оркестр начинает новую арию Клавдия, исполненную тревожных и горестных мотивов – «Не такой ожидал я встречи». С меланхоличным видом перебирая цветы, император поёт о том, что чувствует себя разочарованным и неприятно удивлённым поведением жены в его отсутствие. Когда Мессалина приходит, то он упрекает её в чрезмерных и необдуманных денежных тратах, обвиняет в неразумности, а затем говорит, что она не имеет права так распоряжаться всем, потому что является только его женой. Валерия, горделиво подбоченясь, с вызовом смотрит в глаза мужу и отвечает, что во время пиров и праздников не только веселилась, но и сумела убедить многих богатых сенаторов сделать крупные пожертвования в казну, благодаря которым и намеревалась реализовать свои задумки, а её главной целью было одно – укрепить преданность народа властям. Вырвав из рук мужа цветы, императрица прижимает их к груди, говорит, что её сердце разбито навсегда, обвиняет Клавдия в неблагодарности. Нарцисс подтверждает слова императрицы о существенном пополнении казны за счёт добровольных пожертвований. Клавдий искренне просит жену простить его, но Мессалина отворачивается и делает вид, что плачет. Огорчённый и взволнованный император уговаривает её вместе с ним принять участие в триумфальном шествии по Риму. Она соглашается. После поворота сцены перед зрителями – городская площадь. Собравшийся народ приветствует императора и императрицу, идущих во главе конной колонны высших военных чинов. По толпе проносится шёпот удивления: впервые вместе с правителем на равных чествуют его жену. Процессия останавливается. Следует хоровая сцена, повествующая о тяжёлых кровопролитных боях и славной победе Клавдия. Аристократы, военные, торговцы, крестьяне по очереди поздравляют императора и благодарят за счастье жить под покровительством его самого и его прекрасной супруги. Для приветствия и выражения похвал властителю приводят также и гладиаторов. Когда Нарцисс приказывает им встать на колени перед великим императором и его женой, один отказывается и остаётся стоять прямо. Это Филоменес. Он не только выжил в своём новом ужасном положении, но и значительно окреп как физически, так и духовно; в нём уже трудно узнать того робкого и боязливого подростка, почти что ребёнка, которым он был в день свадьбы императора. Вдруг один из римских бедняков, единственный сын которого погиб во время военного похода, бросается на безоружного императора с ножом и называет его убийцей. В последний момент мстителя останавливает неистово рванувшийся вперёд Филоменес. Изумлённый Клавдий благодарит отважного и благородного гладиатора, дарует ему свободу и предлагает любую награду, какую тот только пожелает – деньги, дворец, почётную должность, самую привлекательную из захваченных плен красавиц. Тот отвечает, что цена может показаться императору слишком высокой и сперва отказывается назвать её. Клавдий говорит, что ничего не пожалеет для человека, спасшего ему жизнь, и даёт слово исполнить любое желание гладиатора. Филоменес вздыхает, опустив голову, а затем смело выпрямляется и заявляет, что единственная награда, которой он желает – провести ночь с императрицей Мессалиной. В этот момент воцаряется тишина, и занавес закрывается, знаменуя окончание второго действия оперы. После репетиции Феликс набросал кое-какие заметки в своём блокноте и вручил дирижёру переделанную часть клавира: композитор решил внести некоторые изменения в третьем действии, которое предстояло репетировать следующим, и значительно изменил сюжет. Эрик заметил это и спросил: - Ты до сих пор вносишь существенные корректировки? Тот замялся и ответил: - Да, и, откровенно говоря, я опасаюсь, что это не последние поправки. Мне даже несколько минут назад пришла в голову очередная мысль… Пока не знаю, стоит ли реализовывать её. Надо подумать. - Возможно, тебя очень огорчит то, что я сейчас скажу, – Эрик едва заметно вздохнул, не желая расстраивать сына, но чувствуя необходимость вмешаться в происходящее. – Я думаю, что нам всё же придётся отменить постановку или по крайней мере отложить её на некоторый довольно большой промежуток времени. Если ты до сих пор что-то меняешь в сюжете, значит, ещё не выразил в музыке всё, что хочешь сказать. Для того, чтобы полностью реализовать и усовершенствовать свой замысел, тебе нужно время. Твоя опера ещё не готова к тому, чтобы быть представленной публике – это основная причина, заставившая меня принять такое решение. К тому же, ты сам знаешь: мадемуазель Френьер может не справиться с ролью. Она старается, даже делает некоторые успехи, но теперь я точно вижу, что она не успеет достичь должного уровня до премьеры, которая первоначально была намечена на первые числа ноября. - Я соглашусь с вами, господин директор, – добавил дирижёр, единственный присутствовавший при разговоре. – Если посмотреть на ситуацию объективно – а именно это надлежит сделать – то мы не готовы и к намеченной дате не будем готовы. Лучше не рисковать понапрасну и не выставлять на суд публики постановку, пока она до конца не отшлифована. - Что ж, пусть будет так, – едва слышно выдохнул Феликс, внезапно потеряв всякое желание противиться обстоятельствам, и пожал плечами. – Отменить – так отменить. Может, это и к лучшему… Он извинился и тут же твёрдым шагом ушёл из театра, не промолвив больше ни слова и не оглядываясь. Никто не знал, что за углом притаилась Луиза. Девушка слышала, о чём говорят, и едва не плакала, считая себя главной виновной в случившемся. Наивная певица думала, что это из-за её недостаточного таланта перевоплощения Феликс до последнего момента вносит в сюжет всякие изменения и поправки. Она и не подозревала, что это на самом деле вызвано противоречивостью чувств композитора к своей музе и его попытками во всём разобраться раз и навсегда. Луиза решила, что обязана помочь ему, поэтому дождалась, пока уйдёт дирижёр, подошла к Эрику и, втайне удивляясь собственной решительности, попросила разговора наедине. Ангел Музыки согласился выслушать дублёршу и пригласил её к себе. - Не подумайте, что я специально подслушивала, мсье Бертрам, но так вышло, что я слышала ваши слова об отмене постановки, – начала девушка, а затем, сделав глубокий вдох, проговорила: – И я прошу вас: не делайте этого!