Принц дождя и Принцесса пламени

- Да… Невероятно, – вполголоса ответил Феликс и вздохнул. – Боюсь, дальнейшие поиски бессмысленны. В любом случае, благодарю вас за помощь, мсье Ленгтон. - К сожалению, пока благодарить меня, в общем-то, не за что. Надеюсь, что колечко вашей сестры всё же найдётся. Передайте ей мои пожелания скорейшего выздоровления. По пути домой я непременно буду как можно внимательнее смотреть под ноги и, если обнаружу вашу пропажу, то немедленно принесу вам. До встречи, мсье Бертрам, – юноша снова элегантно поклонился. - Да, спасибо. - Если я понадоблюсь, то вы знаете, где меня найти. Двери моего дома для вас всегда открыты. Силуэт Клода ещё долго виднелся на старых кладбищенских тропинках: юноша шёл очень медленно и действительно с пристальным вниманием рассматривал пожухлую траву, в которой могло лежать потерянное кольцо. Феликс вновь вгляделся в надгробный портрет на могиле виконта и произнёс: - Наверное, собака вела по правильному следу, и кольцо там, с тобой. Я бы этому не удивился. Ему сделалось противно от мысли о том, что для проверки этого предположения пришлось бы разрыть могилу, вскрыть гроб… и, вероятно, увидеть кольцо на пальце тонкой костлявой руки скелета. Феликс отказался от такой идеи, поскольку понимал, что, даже если начнёт, вряд ли сможет довести это дело до конца – столь скверным и кощунственным оно ему казалось. Да и Кэтрин вряд ли одобрила бы данное мероприятие, не говоря уже о Николь. Молодой человек решил не рассказывать родным о своём страшном подозрении, хотя ему нелегко было вернуться к сестре с пустыми руками. Она ни в чём его не упрекнула, но от этого ему было не легче. Стоя у окна в профиль к брату, Николь проговорила: - У меня уже прошло головокружение и слабость, я хотела тебя попросить проводить меня туда… Но, наверное, тогда ты опоздаешь на дневной дилижанс, я лучше пойду одна. - Я не уеду, пока ты не будешь чувствовать себя действительно лучше. И уж точно никуда не отпущу тебя одну! – возразил Феликс, подходя к ней. – Ты выглядишь уставшей и бледной, сестрёнка. - Ты тоже, – девушка повернулась к брату и взяла его за руку. – У тебя руки, словно лёд! Пойдём к камину, тебе необходимо согреться. Позволь мне немного за тобой поухаживать. Николь аккуратно поправила ему воротник, пригладила его растрепавшиеся волосы и улыбнулась. - Я должен был заботиться о тебе, защищать и оберегать, а вместо этого… Господи, что же теперь делать? – молодой человек привлёк сестру к себе и обнял её. - Здесь уже ничего нельзя сделать. Наверное, так и должно было случиться. Я незаслуженно оскорбила того, кто любил меня, – Николь вздохнула с обречённым видом и прижалась лбом к плечу старшего брата. – Я виновата и наказана за это, жестоко наказана. Но уже ничего нельзя изменить. Я ничего не могу сделать. Единственное, на что я могу надеяться – что встречусь с Раулем там. Я буду молиться об этом. А до тех пор – ничего. Её голос звучал отрешённо и удивительно спокойно – с тем равнодушным холодным спокойствием и смирением, которое звучит порой в голосе безнадёжно больного человека, понимающего, что ему не найти облегчения от своих страданий до самой смерти. Но всё же данное спокойствие обманчиво, это лишь скрытая попытка человеческого сознания защититься от неумолимой и жестокой действительности, потому что можно привыкнуть ко многому – но не к боли. Феликс почувствовал это, догадался, что на самом деле его сестра находится во власти безумного отчаяния и боли, а отнюдь не спокойствия. Ему было хорошо знакомо это внешнее хладнокровие, за которым прячется неистовое пламя. Он сам нередко чувствовал себя раскалённым куском гранита, скрывающим свой жар за глыбой льда. «Периоды внешнего спокойствия у неё будут чередоваться с приступами отчаяния и безысходности, – подумал композитор. – Я не должен оставлять Николь одну. Когда её охватит с новой силой тоска и раскаяние, то она может… может что-то сделать с собой. Я не должен этого допустить. Она постоянно должна быть под присмотром. Если моя сестрёнка думает, что встретится с Раулем де Шаньи после смерти, то может попытаться убить себя!». - Пойдём в гостиную, думаю, мама волнуется, – произнесла девушка. – И твоя возлюбленная уже заждалась, пока ты обратишь на неё внимание. - Она меня не любит и приехала сюда не из-за меня, – ответил Феликс и запнулся, только теперь заметив, что его необдуманные слова, вызванные ревностью, очень неприятны для сестры. Но он вовремя спохватился и добавил: – Валерия хотела поговорить с тобой и с мамой. Я не говорил ей, куда отправляюсь; она не знала, что я здесь. Наверное, она уже уехала. Что ей здесь делать? Современной Мессалине скучно в такой глуши. Красоты природы её не волнуют, ей ближе шумный блеск торговых рядов огромного города… Он стремился хоть как-то отвлечь Николь и впопыхах готов был говорить, что угодно. Впрочем, в любом случае эти двое бывали гораздо более откровенны друг с другом, чем с кем-либо. - Перестань, братишка, я хоть и младше тебя, но не слепая и не сумасшедшая, – юная наяда грустно улыбнулась и с едва заметным лукавством искоса поглядела на Феликса. – Ты просто до сих пор на неё сердишься и ревнуешь. Знаешь, а ведь Рауль называл её так, как ты сейчас назвал – Мессалиной девятнадцатого века. - Правда? – композитор вздрогнул и пристально посмотрел в глаза сестре. – Откуда тебе это известно, если ты только теперь узнала, кто он такой на самом деле? - В своём прощальном письме Рауль попросил у неё извинения за то, что при жизни даже в мыслях почти никогда не называл по имени и дал это ироническое прозвище. На прощание он назвал её более дружественно, тепло и нежно – Валери. Может… Может, тебе тоже стоит попробовать? И вдруг тогда она перестанет оправдывать своё прозвище? – Николь замолчала на мгновение. – В самом деле, Феликс, ты сказал, что она к тебе равнодушна. А разве может тебя любить женщина, которую ты так скверно называешь? Разве она станет вести себя иначе, если ты сам ждёшь от неё только сладострастия, легкомыслия и порочной самовлюблённости? Современная Мессалина – о чём ещё может говорить такое унизительное второе имя, как это? - Сестрёнка, боюсь, ты слишком наивна сейчас. Я уверен, она сама не возражает против своего прозвища и даже находит его не унизительным, а приятным для себя, как и многое другое… Ладно, не стоит об этом, пойдём. - Но всё же, прошу тебя, подумай о моих словах, – тихо сказала девушка. – Не повторяй мою ошибку, не будь слишком категоричным. Сейчас тебе легко говорить всё это, но, если ты потеряешь её, тебе будет вдвойне тяжело и больно вспоминать такие минуты, потому что ничего нельзя будет исправить. Смущённый и тронутый, Феликс ласково прикоснулся пальцами к мягким распущенным волосам Николь и ответил: - Хорошо, сестрёнка, я подумаю. Вдвоём они вошли в гостиную. Как ни странно, Валерия была там, уже снова с безупречным ярким макияжем, неуместным в дневное время и в домашней обстановке, и помогала Кэти готовить целебный чай для Николь. - Наконец-то, – мадам Бертрам улыбнулась детям. – Николь, милая моя, как ты себя чувствуешь? - Уже лучше. Даже голова больше не кружится. Но в душе… я и не знала, что могу быть такой злой и жестокой, что могу делать другому так больно. Я была убеждена, что не способна на это! - Иди ко мне, доченька, – Кэти взяла Николь за руки. – Я вижу, что ты измучилась, но переносишь всё с большим терпением. Успокойся, мой ангелочек, ты всё же не виновата в том, что случилось. Просто ты была напугана тем старым дневником Рауля. У тебя не было дурных намерений, ты вовсе не злая и не жестокая. - Почему ты так уверена в этом? Я сама не могу за себя поручиться после всего, что случилось. Я совершила гадкий поступок, это я знаю. Но почему – даже я пока не могу понять. Почему ты думаешь, что я не такое злое создание, каким сейчас вижу себя со стороны? - Потому что ты умеешь видеть и чувствовать красоту окружающего мира, я всегда учила тебя этому. Если бы это было не так… то Рауль никогда не полюбил бы тебя. И ещё я это знаю уже потому, что ты моя дочь: если бы в твоём характере было что-то действительно злое и ужасное, то это проявлялось бы с детства. Но сердце у тебя нежное, и душа чистая. Кому же это знать, как не мне, Николь? Ты совершила ошибку, но осознала её и, надеюсь, не повторишь отныне. - Мамочка! – девушка порывисто обняла Кэти. – Как жаль, что я не такая, как ты! Ты лучше меня, лучше во всём. Ты действительно ангел! - Нет, Николь, я вовсе не ангел, я не идеальна. Я просто человек – со своими мыслями, чувствами, мечтами, сомнениями и ошибками. Не думай, что я никогда не ошибалась, никогда не делала того, о чём потом жалела. Нежный голос и ласковые слова мамы окутывали душу Николь теплом и светом, словно проблеск солнца в ненастный день. - Ты прекрасная женщина. Теперь я понимаю, почему папа так любит тебя и дорожит тобой. Потому что ты самая лучшая! – сказала она и вдруг встревожено воскликнула: – Боже мой, сегодня ведь суббота? Мама, разве тебе не нужно сегодня исполнять партию Инессы? - Меня заменит мадемуазель Френьер, моя дублёрша. Сегодняшний день у неё получается чрезмерно загруженным, она в театре с самого утра и до глубокой ночи, но мы дадим ей дополнительный выходной. - Мне очень жаль, что ты из-за меня пропустила свой спектакль. - Если понадобится, то я отменю свои выходы хоть на неделю, хоть на месяц вперёд. Папа заменит часть спектаклей балетами, а в других вместо меня по-прежнему будет петь Луиза. - Сегодня ей пришлось нелегко, – вполголоса произнёс Феликс. – Рано утром была репетиция «Мессалины», которую вместе меня контролировал отец. Интересно, как всё прошло… А потом Луиза должна была весьма старательно добиваться наилучшего исполнения партии Инессы: там есть сложный эпизод-вокализ, изобилующий перечёркнутыми мордентами и короткими восходящими форшлагами. Надеюсь, что он удался ей хорошо. - Значит, вы оба сегодня всё пропустили из-за меня, – печально проговорила юная наяда. – Нет-нет, я так не хочу. Пожалуйста, давайте все сегодня же вернёмся в Париж. Я чувствую себя вполне нормально, чтобы отправиться в дорогу. Мы ещё успеем на последний вечерний дилижанс. Её брат мысленно удивился, что девушка не собирается идти на кладбище перед отъездом, но ничего не сказал и согласился. Было довольно поздно, когда Кэти с детьми вернулась домой. Эрик уже давно ждал их. Феликс хотел сказать любовнице, что сегодня не придёт к ней, однако итальянка в некотором смысле опередила его и прошептала: - Думаю, сегодня ночью тебе лучше быть у себя дома. Мне пора. Хотя он всё равно не собирался быть с ней, но её равнодушные слова огорчили его. Он ответил, что придёт завтра, и проводил её до экипажа. Николь попросила разрешения у Эрика поговорить с ним наедине. Ангел Музыки тут же согласился. Той ночью они долго разговаривали. По просьбе дочери Эрик рассказал ей всё о тех событиях жизни их семьи, которые были связаны с Раулем де Шаньи. Девушка внимательно слушала отца, иногда задавала ему вопросы, а потом обняла его и, не выдержав, тихо заплакала. - Успокойся, моя дорогая, не надо, – ласково говорил Эрик, утешая дочь и осторожно вытирая подушечками пальцев слёзы с её бледных щёк. – Не надо плакать, не терзай себя, моя куколка. Мне так больно смотреть на твои слёзы. Если бы я мог тебе чем-то помочь… - Папа, пожалуйста, давай сыграем вместе кое-что, – сказала она, немного успокоившись. – Ты исполнишь главную партию на скрипке, а я аккомпанемент на фортепиано. Хорошо? - Если ты хочешь, то сколько угодно. Это была та самая старая нотная запись, лежавшая вместе с рисунками Николь. Произведение состояло из двух частей и было написано в форме концертино для скрипки и фортепиано. Первая часть была воплощением тихой, но безудержной скорби и слёз, непреодолимой утраты и горя. Вторая же согревала сердце светом веры в чудо и ощущением настоящего чуда, счастья и красоты. Играя, девушка невольно снова начала плакать, но смогла закончить мелодию. - Я так люблю его, папа, – прошептала Николь, и её узкие хрупкие плечики вновь стали вздрагивать от душивших её рыданий. – У меня уже пекут глаза, но это всё ничего не значит в сравнении с тем, какими слезами истекает моя душа! Я поступила плохо, но если бы я знала, что мои нынешние мучения искупят тот дурной поступок и позволят мне вновь увидеть моего любимого хоть на мгновение, то я всё бы вытерпела без жалоб и стенаний. Если бы я только знала, что страдаю не зря! - Ты правда любишь его? – негромко спросил Эрик. – Любишь Рауля де Шаньи? - Да. Я знаю, что он тебе очень не нравится и у тебя есть основания плохо думать о нём, – приглушённо ответила девушка. – Но я-то знаю его совершенно другим человеком – преданным, добрым и ласковым! Вернее, знала. Ты осудишь меня за то, что его люблю? - Нет, моя милая. Если ты его любишь – то это значит, что он действительно изменился к лучшему и достоин твоей любви, – Ангел Музыки поцеловал дочку в висок, нежно обняв её. – Может, сыграть для тебя ещё что-нибудь? Хочешь? - Очень, – Николь улыбнулась ему и устроилась калачиком в кресле. Эрик играл волшебно – музыка не только очаровывала и успокаивала девушку, но и внушала ей надежду: Николь почувствовала, что её молитвы не останутся неуслышанными, и высшие силы подскажут ей, что делать, помогут, укажут путь. Ласкающая, мягкая мелодия скрипки постепенно убаюкала Николь. Ангел Музыки на руках отнёс дочь в её комнату. Юная наяда заснула, и во сне к ней постепенно стали возвращаться душевные силы. Дом семьи Бертрам погрузился в тишину. Все этой ночью спали крепко после пережитых волнений и усталости. Только Феликс не спал, томимый вынужденным одиночеством и мечтами о любви своей капризной и непредсказуемой музы.