Принц дождя и Принцесса пламени

Утром Луиза получила письмо от Феликса, в котором он просил девушку встретиться с ним в полдень в театре и поговорить. Дублёрша боялась показываться кому-либо на глаза после того, как появившаяся в зрительном зале незнакомка, подобная демонице, жестоко высмеяла её, но из уважения к композитору решилась пойти туда. К тому же, тон его обращения был безукоризненно вежлив и приятен, и Луиза почувствовала бы себя невежливой, отказав автору письма в столь учтивой смиренной просьбе. Она пришла к назначенному часу и увидела, что буквально перед ней в кабинет Феликса быстрой тенью юркнула та самая насмешливая злая женщина в красном одеянии. Луиза сейчас успела увидеть её только со спины, но узнала и ванильный аромат духов, казавшийся юной певице развратным и удушливым, и алое платье, на этот раз украшенное чёрным кружевом и придававшее своей обладательнице ещё большее сходство с порождением ада. Растерянная девушка собиралась уйти, но остановилась в отдалении. - Мсье Бертрам ждал вас с самого утра, мадемуазель, и постоянно о вас спрашивал у всех, кого видел, - произнёс проходивший по коридору скрипач из оркестра Оперы. - А кто у него сейчас? – внезапно осмелев, спросила Луиза. – Быть может, мне не стоит сейчас ждать и лучше придти позже? - Насколько мне известно, эта женщина, вошедшая перед вами – давняя подруга нашей примадонны, мадам Бертрам, и большая поклонница её таланта, - задумавшись на мгновение, ответил музыкант. – Подождите немного, я думаю, что она ненадолго, тем более, что мсье Бертрам никогда не забывает о назначенных встречах и, уверен, помнит о вас. Луиза послушалась данного совета и осталась. Дверь в кабинет не была прикрыта полностью, поэтому в пустом коридоре девушка отчётливо слышала женский голос внутри и невольно приблизилась, терзаемая странным любопытством. Едва молоденькая дублёрша подошла ближе, как услышала голос Феликса: - Я прекрасно понимаю вас, мадам, поверьте. Голос моей матери всегда был для вас эталоном красоты и таковым он всегда будет для меня. Но сейчас я не могу поступить иначе – моя новая опера написана для другой исполнительницы, и я не вижу иных вариантов. Только она! Да, я сознаюсь вам, ведь нас больше никто не слышит: тайная страсть вынудила меня пойти на этот шаг. Я люблю прекрасную женщину и именно ей посвящаю лучшее своё творение, именно её хочу видеть на сцене – и никого больше! Я боюсь признаться ей в любви, потому что не хочу тревожить её душевный покой. Если бы вы знали, как мне сложно каждый раз надевать при ней маску холодности, хотя на самом деле в моём сердце пылает огонь. Мне больно быть с ней строгим, боюсь, что моё притворное равнодушие ранит её, но… не смею показать свои истинные чувства. Я измучен, но продолжаю молчать, потому что моя возлюбленная со справедливым гневом оттолкнёт меня, если я признаюсь, ведь я не достоин её верности и душевной чистоты. - Я догадываюсь, о ком ты говоришь, - ответила женщина в алом платье. – Но достойна ли она твоей любви, столь искренней и глубокой? Быть может, эта красавица способна похвастать лишь милым личиком и нежным голосом? - Я знаю её много лет, - возразил композитор. – И всё это время я люблю её! Я люблю её с первого взгляда. Только вам как близкому другу моей семьи я могу довериться. Теперь вы понимаете, почему я не отдал главную роль маме? Не упрекайте же меня больше! - Я понимаю и больше не осуждаю тебя, Феликс, - произнесла его собеседница и поднялась с кресла, зашуршав платьем. – Я знаю, какое чистое и пламенное сердце бьётся в твоей груди, хотя внешне ты действительно всегда холоден. Ты влюблён и поэтому хочешь подарить триумф той, которую любишь – это не преступление! А Кэтрин знает? Я уверена, что она тоже нисколько тебя не осудит. - Нет, мама не знает, - приглушённым голосом отозвался молодой человек. – Никто на свете не знает, кроме вас. Я придумал тогда другую причину. Я соврал… Знаю, что это отвратительно, но у меня не было другого выхода! - Но ведь ты же не будешь молчать вечно? – мягко проговорила женщина в красном платье и приблизилась к собеседнику. Луиза увидела её силуэт сквозь узенькую щель двери. Женщина дотронулась ладонью до щеки Феликса и продолжила: - Если твоя возлюбленная сделана не из мрамора, она не разобьёт тебе сердце. Всё на твоей стороне: молодость, красота, благородные манеры и безусловный талант. Чего же ей ещё желать? - Вы думаете, она может согласиться? – глаза композитора засияли выражением радостной надежды. – Что ж, я решился! После премьеры будет торжественный приём, тогда я признаюсь во всём. Я попрошу её стать моей женой. Если она согласится – не будет мужчины счастливее, чем я. А если же нет… Тогда мне и жить незачем, всё теряет смысл. Луиза была потрясена услышанным. Прежде она никогда бы не подумала, что всегда сдержанный сын директора на самом деле страдает от тайной любви, словно герой романтической легенды. Мачеха девушки был настоящей мужененавистницей, на дух не переносила романы и песни о любви и внушала падчерице собственную неприязнь, но всё же иногда Луиза замечала за собой, что исполняемая ею на уроке партия Джульетты или Маргариты не вызывает никаких неприятных чувств, которые должны были бы возникнуть. Сейчас она невольно пожалела Феликса и погрустнела, потому что была добра и не любила, когда кому-то было плохо. - Бедный мсье Бертрам, оказывается, он влюблён и боится в этом признаться, - прошептала наивная девушка, тихо отдалившись от двери. – Должно быть, его возлюбленная очень жестока, словно та дама, которая бросила свою перчатку ко львам и холодно велела влюблённому в неё рыцарю принести эту вещицу обратно. Я бы никогда так не поступила! Дублёрша почувствовала, как к её горлу подступает комок, и едва не заплакала. Ей было жаль этого человека, оказавшегося таким несчастным. Внезапно она вспомнила начало разговора, которое ей было слышно не очень отчётливо, вспомнила слова Феликса: «Моя новая опера написана для другой исполнительницы, и я не вижу иных вариантов. Только она! Да, я сознаюсь вам, ведь нас больше никто не слышит: тайная страсть вынудила меня пойти на этот шаг». Внезапно Луиза ощутила головокружение, догадавшись об истинном смысле сказанного. «Если петь в его новой опере должна именно я, - с ужасом подумала юная дублёрша, - Значит, это он меня любит! Это я причиняю ему боль и заставляю страдать! Боже всемилостивый, теперь я всё понимаю. Я должна сделать всё, чтобы он вновь был счастлив»! Тем временем из кабинета вышла Валерия Литвинни, притворив за собой дверь, и направилась дальше по коридору, выразительно постукивая каблуками. Луиза опомнилась, ощутив шлейф аромата ванили, исходивший от этой женщины, и, предварительно постучав, вошла к Феликсу. Он приветствовал её как обычно и заговорил. Девушка заметила бледность его лица, которую прежде, казалось, никогда не замечала, а голос молодого человека показался ей взволнованным, несмотря на то, что всё было как всегда, без малейших перемен. Фантазия начинала брать верх над действительностью, и Луиза не сопротивлялась этому. Она искренне пообещала композитору, что сделает всё возможное, лишь бы исполнить свою роль хорошо, и завтра же репетиции будут продолжены. Когда Феликс галантно поцеловал ей руку на прощание, то девушка внутренне затрепетала. Прежде никто этого не делал, и незнакомое новое чувство будоражило её сознание. Из театра певица почти что бежала, и в её воображении чудесным образом звучал бархатный голос молодого мсье Бертрама, произносивший вновь и вновь: «Я люблю прекрасную женщину и именно ей посвящаю лучшее своё творение, именно её хочу видеть на сцене – и никого больше! Я боюсь признаться ей в любви, потому что не хочу тревожить её душевный покой. Если бы вы знали, как мне сложно каждый раз надевать при ней маску холодности, хотя на самом деле в моём сердце пылает огонь». Феликс, оставшись один, пошёл в гримёрную Кэти и хотел сказать, что Луиза пообещала вернуться. Гримёрная была пуста, но не заперта, очевидно, Кэтрин вышла ненадолго. Её сын подошёл к зеркалу. Казалось, что его голова сжата тисками и охвачена огнём. Он чувствовал, что совершает ещё более недостойный поступок, разыгрывая перед наивной глупышкой Луизой этот чудовищный спектакль. Ему было совестно, и от волнения голова болела всё сильнее. Отступать было некуда – игра начата. Жестокая игра с мыслями и чувствами другого человека. Композитор взглянул в глаза своему отражению и произнёс: - Что ты делаешь, несчастный безумец? Во что ты превращаешься? Да, всё ради искусства, но всё же… Зло ради блага?.. Гадость ради красоты? Ты красив, все это знают, но в зеркале сейчас отражается уродливое чудовище! Мужчина с размаху стукнул кулаком по столику, а потом схватил тяжёлую бронзовую статуэтку ангела и с ожесточением ударил ею в зеркальную гладь. Неприятный звон осколков внушил ему ещё большее душевное смятение, а исказившийся внешний вид статуэтки – суеверный страх. Одно из крыльев ангела отбилось, но более пугающая перемена коснулась лица – на одной из его половин появилась отвратительная гримаса, словно у торжествующего хохочущего демона. Феликс тихо застонал, потому что это напоминало ему его собственную душу, окончательно расколовшуюся надвое, словно от удара молнии. Услышав за спиной шаги Кэтрин, он резко обернулся и посмотрел на неё с затаённым страхом, словно вор, застигнутый на месте преступления. - Прости пожалуйста, мама, я случайно разбил твоё зеркало, - проговорил молодой человек, горестно опустив голову, - И статуэтку тоже. Со вчерашнего вечера я только всё разбиваю и разрушаю, как вырвавшийся на свободу дьявол! Женщина ласково прикоснулась к плечу сына, успокаивая его, но он отпрянул, словно от удара электрическим током и, попятившись назад, направился к выходу. На пороге он с отчаянием произнёс: - Я теперь словно эта статуэтка! Кэти попыталась удержать Феликса, но он вырвал свою руку из её ладоней, выронил статуэтку и бросился бежать. Певица подняла изувеченного бронзового ангела и задрожала, увидев изменившийся лик, предвещавший неминуемую беду.