Динамическое равновесие

2. Они приходят в Капитолий после полудня, к самому совещанию, срочно созванному генералом Донэган. Чарли внимательно смотрит по сторонам, стараясь не упустить ничего мало-мальски важного, держит руку поближе к оружию и следует немой тенью за Себастьяном Монро. Происходящее не нравится ей совершенно, так и хочется поколупать ногтем, поцарапать, чтобы техасско-серая краска слезла, обнажая истину. Монро нервничает, и это заметно невооруженным глазом: держится прямо, на губах ни тени улыбки, чуть что ― ненароком осматривается, точно как Чарли, подмечая детали. По двое рейнджеров у каждого входа, в зале шумно, и голоса руководящей верхушки сливаются в неясный, почти пчелиный гул. В высокие окна заглядывает слепящее, по-летнему теплое, солнце. И в его лучах волосы Донэган отливают карминным. Кейтлин Донэган не нравится Чарли с самой первой встречи (еще во время бойни у Уиллоуби): темно-рыжие волосы, тонкие, кривящиеся в усмешке губы. И январская стужа в глазах. Кейтлин Донэган не нравится Чарли, и она даже не пытается этого скрыть, наблюдая из-под полуопущенных ресниц за заседанием. Смерть ― конечно, естественная! ― генерала Фрэнка Бланшерта выбивает из колеи и пугает. И Чарли знает, что раньше, до отключения, если что-то хотели скрыть, то часто выдавали убийство за суицид или сердечный приступ. А в данном случае ― как раз последнее. Если верить Монро (а она ему все-таки верит), то Бланшерт был, конечно, стариком, но крепким. Чего стоит только его еженедельное развлечение с плетками, шлюхами и стоп-словом «орешек». Чарли не вслушивается в заседание, ни к чему ей это: Монро и сам разберется. Но раз он притащил ее с собой, не обращая внимания на ехидство и «а как же сидеть дома и не вякать», значит нужно быть вдвое ― втрое! ― внимательнее и осторожнее. А потом Монро и Донэган уходят в ее кабинет. И это самые долгие два часа в жизни Чарли: она вздрагивает от каждого шороха, ожидая выстрел. *** Они возвращаются домой на закате, и по лицу Монро нельзя понять, о чем он думает, хотя Чарли, конечно, пытается, даже задает десяток вопросов, получая вместо ответа «заткнись». И она правда затыкается, хотя очень хочется ударить его по морде, может, даже нос сломать или хотя бы синяк под глазом оставить. На память. ― Все плохо? ― спрашивает Чарли вечером, когда неизвестность становится невыносимой: скребется помойной кошкой, раздирая в лоскуты остатки спокойствия. Монро сидит за столом, сцепив руки в замок, и не спешит ответить. ― Нужен Майлз? ― Нужно виски, ― выдыхает он наконец и закрывает глаза. ― Мы трупы, Чарли. *** Монро уходит еще до рассвета, заглянув к уже проснувшейся Чарли в спальню и сказав то, от чего кровь стынет в жилах, а сердце сжимает проржавевший обруч. И она долго смотрит в окно, наблюдая, как на стремительно светлеющем небе исчезают звезды. Ночь сдается, уступая главенство дню. В доме царит непривычная тишина, нарушаемая только мерным тиканьем старых часов с медными стрелками да тихим шепотом-эхом, доносящимся, кажется, из-под пола и из-за стен. Чарли быстро проверяет и перезаряжает пистолет, пересчитывает пули и собирает в рюкзак самое необходимое. Монро сказал, если он не вернется к вечеру ― нужно бежать. *** Он приходит поздно, почти ночью, и если бы Чарли следовала просьбам или приказам, то была бы уже на полпути к Уиллоуби. Вместо этого она сидит в его кабинете, сверля взглядом лежащий на столе пистолет, и прислушивается к тому, что происходит вокруг: к шипению огня в камине, завыванию ветра за окном и тихим шагам дворецкого, зажигающего в доме свечи. Если бы Чарли следовала приказам, то в самом деле она с самого начала была бы сейчас не здесь, а с матерью и Майлзом: строила план побега из-под опеки, подбирала слова извинения для записки и, быть может, крутила роман с каким-нибудь парнем. Монро приходит поздно, и Чарли уже готова сама пристрелить его. Он опускается в кресло, откидывая голову назад, и закрывает глаза. ― Ну что? ― спрашивает Чарли, стараясь, чтобы голос звучал если не равнодушно, то хотя бы спокойно. Но сердце предательски колотится, и каждый удар отдается в кончиках пальцев. ― Разговаривал с коронером. Бланшерта отравили. Когда все закончится, думает Чарли, она его точно пристрелит. Просто чтобы не волноваться впредь, не чувствовать этого мерзкого царапающего ощущения под ребрами, где сука-страх обустраивает себе гнездо. ― Что сказала Догэган? ― облизнув губы, спрашивает Чарли. ― Если это я ― она меня вздернет, ― усмехается он, как бы намекая: пусть только попробует. На Монро покушались чертову прорву раз, а однажды даже закопали живьем (пусть и считали, что нет), что ему до угроз какой-то рыжей бабы, думает Чарли. ― Но это же не ты, ― говорит Чарли, поднимаясь из-за стола. ― Я бы поступил по-другому, ― пожимает он плечами и открывает глаза, встречаясь взглядом с Чарли. ― Не так тонко, чтобы все знали. Яд ― это удар змеи, так поступают трусы. Монро не слишком похож на труса, но и Чарли тоже, потому она подходит к нему и мягко сжимает ладонь, переплетая свои пальцы с его. ― В чем дело, Чарли, пора сходить с ума и делать глупости? ― Ты сам сказал, что мы уже трупы, ― говорит она. ― Ты сам сказал, что из всех в мире я выбрала Монро. Она всегда выбирает Монро в самом деле. ― Всегда, — задумчиво отвечает он. Чарли кивает. Будет обидно, если он все-таки рассмеется или оттолкнет ее, обидно и очень стыдно, достаточно, чтобы достать пистолет и выстрелить ему хотя бы в руку. Но Монро не смеется, только смотрит на нее, как будто решает что-то для себя (и для нее), а потом поднимается на ноги и ведет за собой. Они оба знают, чем все закончится: кто-то умрет, и хорошо, если не оба. Так что ни к чему терять время, думает Чарли. Времени вовсе нет. Зато у нее есть множество замечательных ― действительно замечательных! ― идей, как сделать ночь и, быть может, то, что будет после, немного лучше. Первая: запереть дверь, повернув ключ на два оборота, и бросить его куда-то за спину. В этом доме и без того слишком странные замки, чтобы не думать о безопасности. Вторая: стянуть кофту с себя, а затем и с Монро. Третья: целовать везде, куда получается дотянуться. И пусть сердце колотится, как безумная кошка, ударяясь о ребра, и кровь шумит в ушах, лихорадочно шепчет, что глупости все это и нужно бежать, пытаясь спасти себя. Потому что спасти обоих уже не получится. Она внимательно смотрит на Монро, проводит ладонью по его щеке, царапая пальцы о щетину, и понимает, что никого спасти уже не получится на самом деле. А потому нет смысла и пытаться. Она обнимает его, стремясь запомнить каждую песчинку-секунду, каждый вздох и каждое касание. Монро целует ее запястье, где навсегда останется шрам-клеймо. Чарли всегда выбирает его ― это даже на коже написано. Все границы и условности стерты, к чему теперь искать мел и обновлять линию, если можно цепляться за Монро, ронять его на постель и садиться сверху. Проводить пальцами, вырисовывая линию носа, подбородка, ключицы. Проводить пальцами, а затем и языком, зализывая давнишние раны, и оставлять новые, кусая, потому что слишком нежно ― не для него. ― Чарли, ― шепчет ласково Монро и оставляет на ее шее метку-засос. Как будто одного клейма мало. Вдох, выдох и никакого спасения. Сбитое дыхание, влажные губы, полуопущенные ресницы. Монро впивается в ее губы безрассудным, шальным, почти звериным поцелуем. И клейма действительно становится мало. Чарли смотрит на Монро сверху вниз, сжимая бедрами его талию, и чувствует себя главной. И взрослой. И ― его. Когда все заканчивается (или все-таки начинается), она закусывает губу, чтобы не закричать, но по комнате все равно разносятся протяжный стон и хриплое, сбитое дыхание. Рано утром, едва ли не ночью, Чарли поднимается с кровати, стараясь не потревожить Монро, и подходит к окну. На небе слишком много звезд и тонкий серп луны, на деревьях слишком мало листьев, а земля ― светится. Светлячки. *** Его зовут Марк Ричардс, ему двадцать три: выгоревшие на солнце волосы, непонятного цвета глаза и будто приклеенная к губам улыбка. И Чарли он не нравится сразу. Хотя бы потому, что это новый охранник, приставленный к дому, чтобы «предотвратить покушение на второго генерала», а Монро выставил вон еще троих, отправив записку Донэган, что если пришлет хоть кого-то, то он будет стрелять на поражение. Чарли, намазывая тосты джемом, азартно предлагает арбалет и стрелы: бесшумно и ничего не докажут, в саду достаточно клумб, чтобы не оставить следов. Марк Ричардс не нравится Чарли, и, наверное, все дело в том, что он неуловимо, но настойчиво напоминает Денни: голосом, движениями, даже походкой. Но через мгновение она уже отгоняет глупые мысли и кивает на предложение Монро отправиться в Капитолий. «Все свое тащу с собой», ― думает она позже, сидя на скамье в холле и болтая ногой. И это даже в какой-то мере логично: в минуту опасности он с геройским видом выбросит ее в окно и велит бежать, а сам будет отстреливать врагов, пока шальная пуля не угодит ему точно в лоб. Насчет окна Чарли, конечно, сомневается, потому что прыгать со второго этажа ей ни капельки не улыбается, но общее течение мыслей Монро понятно. Мимо проходит обеспокоенная Донэган, и Чарли помимо воли напрягается, но старается не подавать вида, озорно подмигивая молоденькому веснушчатому пареньку в форме охранника, тот расплывается в улыбке. Монро появляется неожиданно и сразу рядом ― телепортируется, что ли? ― злобно зыркает на мальчишку, хватает ее за локоть и тащит за собой к выходу. ― Не оглядывайся, ― бросает, почти не размыкая губ. И Чарли не хочет знать, что у нее за спиной. *** ― Тебе нужно вернуться к Майлзу и Рейчел, ― говорит он вечером, и Чарли отвечает, что черта с два она куда-то поедет. В Остине, конечно, творится феерический пиздец, в Капитолии рыщут в поисках предателей, а на улицах на порядок больше рейнджеров, чем прежде. ― Это Догэган? ― спрашивает она. Монро качает головой, бросая взгляд на дверь. Донэган, понимает Чарли, конечно, чертова сука устроила чистку после смерти Бланшерта, единственного союзника Монро. ― Так плохо? ― Хуже, детка, намного хуже. Когда он засыпает, Чарли долго лежит глядя на потолок, по которому бродят неясные кривые тени, и считает ненастоящие пули. Одна. Две. Три. И сразу миллион. Решение приходит само собой: простое, ясное, как день, легкое. Вот только ни Монро, ни кто-либо другой за такое, конечно же, не простит. Она сама себя не простит на самом деле. Чарли медленно, стараясь его не потревожить, поднимается с постели и, набросив на плечи халат, выходит из спальни. В саду прохладно, и ветер тут же пробирается под легкую ткань, по коже бегут мурашки. Но Чарли ― нет, конечно, не ей, а Монро! ― нужны союзники. ― Здравствуй, ― негромко произносит Чарли. *** Неделя, затем следующая, а потом еще и еще проходят в неизвестности и немом ожидании. Чарли держит скрещенные на удачу пальцы, следуя за Монро немой тенью, и ждет, когда же разразится ливень. Небо остается ослепительно голубым, на нем ни облачка, только в воздухе пахнет озоном, как после грозы. Чарли держит скрещенные на удачу пальцы и вспоминает отрывочные слова какой-то молитвы, о которой давным-давно рассказала ей Мэгги. Мэгги, отец и Денни теперь далеко, их никакими молитвами не спасешь, хоть верь в Бога (или богов), хоть нет. И Чарли не верит, но все равно молится, так спокойнее. «Никогда не оглядывайся, детка», ― любит повторять Монро с прищуром и даже улыбается натянуто, будто все в порядке и над ними не занесен меч, а из-за любого угла не может вылететь пуля. А потом в Остин приезжают Майлз и Рейчел. И становится не до небес, потому что мать понимает все с первого взгляда.