Перейди мост, прежде чем его сжечь

      Солнце неспешно, по-августовски, выпускало в мир утро. Бледнели далеко внизу пятна фонарей. Отсюда, с самого края высокой крыши, город казался плывущим в небесном океане кораблем. Рассвет обнял Дана, впитал в себя, растворил в перечеркнутых тенях антенн. Башенный кран ближайшей стройки возвышался фок-мачтой, режущей розово-оранжевые рассветные облака.       Хорошо здесь. В близкое небо можно выбросить, выкричать то, что мечется внутри жгучими искрами. Хоть ненадолго, но избавиться от хаоса, в котором тонет адекватность. Дан лег на парапет неширокого ограждения. Курил и смотрел в облака. Вторую ночь подряд он приходил на эту крышу, встречал светлеющее небо.       Первый раз — после разговора с отцом. Он приехал тогда домой один, оставив Машу развлекаться на даче, и неприятный осадок в душе постепенно растаял, пока они с папой пили на кухне чай и под бормотание телевизора болтали о всяких пустяках. Единственной серьезной темой, которую поднял Александр Сергеевич, были планы сына на будущее. Собирается ли тот учиться — без диплома и профессии и жизнь не жизнь… На переводчика, например, — с его знанием языков самое то. Дан задумался. Гораздо больше ему нравилось водить машину, но не в таксисты же идти: ездить он предпочитал в одиночестве. Переводчик — вариант неплохой, если устроиться удачно. Будет же еще наследство, но какую его часть придется вложить в ремонт замка — совершенно непредсказуемо. Дан пообещал папе заняться этим вопросом. Они еще посидели, потом отец пошел собираться в дорогу, а сын понял, что спать ему не хочется, и… ушел обниматься с ветром.       Второй раз — после разговора с Машей. Они встретились на следующий день, потому что встречи не могло не случиться: слишком двусмысленным было расставание накануне. Оба понимали, что нужно расставить точки над всеми необходимыми буквами. Маша села в машину, попросила отвезти куда-нибудь, где поменьше людей, и Дан поехал на Матыру.       Купальный сезон закончился, грибников тоже не было, зато были нежаркое солнце и тишина. Сели на поваленное дерево. Маша подобрала еловую шишку и отрывала по чешуйке, роняя их под ноги. Дан молчал, бездумно следил за полетом озерных чаек.       — Злишься? — спросила Маша — надо же было с чего-то начинать разговор.       Он покачал головой.       — Врешь.       Дан перевел взгляд на нее. Нервничает. Делать ей больше нечего…       — Ты сам виноват. Эта пигалица та-ак на тебя смотрела! — вспыхнула Маша.       — А ты ревнивая, да? — с интересом спросил Дан.       Нет, в самом деле. Машка, для которой само понятие «верность» было чужеродным, как стена для ветра, — неужели она приревновала его? И к кому — к мелкой готке с крашеными волосами…       — Я думала, что нет, — буркнула Маша и отвернулась.       На солнце наползло облако, стало зябко.       Дан почувствовал, как она вздрогнула, и обнял девушку за плечи. Она прижалась к нему, положила на плечо голову. Кудряшки волос щекотали губы.       Он не сразу разобрал ее шепот.       — …лети легко, как птичье перышко…       — Не надо, — поморщился Дан, и Маша удивленно подняла голову. — Я понимаю, что тебе нравится дергать за крючок, на который ты меня когда-то подцепила, — сухо сказал он. — Но… не надо, правда.       — Почему ты такой жестокий? — спросила Маша после долгой паузы, полной шелеста твердых дубовых листьев.       — Я не жестокий, — с досадой ответил Дан и встал. — Я говорю, что чувствую.       Снова зашумела под ветром листва. Холодно, по-осеннему. Это не Марсель и не Средиземное море. Это Липецк, серый даже летом. Здесь не найдешь гальки, чтобы выбросить ее в воду.       Маша тоже поднялась, подошла к нему сзади. Близко-близко.       — Обними меня, — попросила она тихо. — Обмани хоть раз. Обними… как будто любишь.       Дан неохотно повернулся к ней.       Налетел новый свежий порыв, обещая близкий дождь, и кожа на ее плечах и руках покрылась мурашками озноба. Человеку холодно и неуютно… это плохо.       Дан прижал ее к себе, обнял, как тогда, на балконе. Маша спрятала озябшие руки у него на груди и благодарно вздохнула. А он почувствовал под ладонью тепло ее затылка и мгновенно провалился в омут ощущений и чувств, стал чужой растрескавшейся душой. Превратился в воспоминания о ссорах родителей в ее детстве, о том, как в последний раз хлопнул дверью отец, а мать плакала на кухне. О том, как она приходила с работы и маленькая Маша целый вечер слушала жалобы на жизнь и на мерзавца отца — все они такие, вот увидишь, когда вырастешь! О том, как смеялись одноклассники, когда Маша пришла в школу с глупой заколкой в виде божьей коровки в кудрявых волосах; и еще долго дразнили коровой. О том, что парень, в которого юная Маша влюбилась сразу и до гробовой доски, даже не скрывал, что встречается еще с одной девчонкой, такой же малолеткой, как она. А как было весело затащить в постель однокурсника, а потом бросить и видеть его обиженный, непонимающий взгляд! Бесконечные мужские лица, разные возрастом, цветом глаз, формой носа и губ — и одинаково лицемерные, готовые наплевать на жен, невест, девушек. Как легко они ложились с ней в постель! Как непринужденно говорили о чувствах — врали, врали, врали! Они не умеют по-другому. Все они такие.       Дан очнулся, когда судорогой свело руку.       — Прости, — с трудом выговорил он, отпуская ее. — Я не знаю, как тебе помочь. Хотел бы, но… — он беспомощно пожал плечами.       — Не надо. Спасибо тебе, — Маша на мгновение снова прижала его к себе и отпустила. Независимо вскинула голову. — С чего ты решил, что мне нужно помогать? Слава богу, я уже взрослая девочка и справляюсь сама. Отвези меня домой.       В машине они молчали. Маша не стала целовать его на прощание, желать прекрасной жизни, в том числе личной. Просто посмотрела в глаза и вышла, аккуратно прикрыв дверь.       Утро Дан снова встретил на крыше. Курил и смотрел в наливающиеся рассветом облака. Мог ли он помочь Маше? Господи, какой же сложный вопрос… Его настолько оглушила чужая боль, что всю обратную дорогу Дан пытался вернуться в себя, но никак не мог избавиться от не своего. Кажется, он даже не заметил, как Маша вышла из машины. Только на крыше, под ночным небом, лишнее ушло, утекло с сигаретным дымом, и он смог осознать безжалостность клетки, в которой бьется легкомысленная, ветреная Машка, пытается вырваться из западни, в которую ее загнали. Она смеется над мужиками, но за каждую протянутую руку хватается с тайной надеждой… и снова прочная на вид опора рассыпается трухой. Бедная Машка, бедная… Но помочь ей он не сможет. Это снова будет обман, а она презирает ложь, просто ненавидит. Пусть найдет то, что ищет… только бы не было поздно. Он вспомнил дурацкое гадание с карандашами.       Почему из множества вариантов, которые можно было задумать, она выбрала именно смерть? Сработало подсознание? «Так не доставайся же ты никому?» А готка Алина со своими картами? И она туда же!       Глупости, все чушь. Он уже столько раз умирал — последнюю смерть даже зафиксировали медицинские приборы. А сколько еще впереди? За долгую жизнь это бесконечное количество раз.       Вся эта болтовня про смерть — полная ерунда. Попади он сейчас к какой-нибудь деревенской колдунье, та наверняка тоже начнет предсказывать зловещее. Но он уже знает, чего стоит этот треп и с какой стороны подходить к старухе с косой, чтобы эта коса свистнула рядом, в миллиметрах, но промахнулась. Снова. А вот поделиться опытом какой-нибудь медиум наверняка может: у него этого опыта побольше…       Дан сел на ограждение, затылком чувствуя далекую улицу внизу. Утренний воздух холодил спину. Надо найти кого-нибудь, кто может общаться с мертвыми. Такого, как он.       Черт возьми, оказывается, он отвык быть один. Квартира никогда еще не казалась настолько пустой. Быстро, однако, Машка его испортила, хватило десяти дней.       Дан налил чаю и развернул купленную в киоске «Из рук в руки». Совсем как папа, подумал он. Чай и газета. Только интересуют его не политические новости, а объявления из раздела «Услуги».       «Гадалка в третьем поколении…» — «Снимаю порчу, сглазы…» — «Потомственная ведьма предлагает услуги…» Взгляд скользил по объявлениям — неинтересно, скучно, предсказуемо. Дан представил, как выглядело бы предложение его услуг. «Умру за вашего родственника, друга, знакомого… Гарантия результата…» Стало так смешно, что он поперхнулся чаем и закашлялся.       Как же тут выбрать? Две страницы однотипных объявлений, интуиция молчит. Ну и ладно. Дан закрыл глаза и ткнул наугад.       Договориться удалось легко. Нетерпение Дана оказалось в полной гармонии со стремлением потомственной ведуньи Элеоноры оказать ему всяческие эзотерические услуги. Может, глупо идти к шарлатанке — а он был уверен, что никакой магией там не пахнет, — но надежным крючком стал интерес. На интерес Дана можно было ловить со стопроцентной гарантией.       Погода хмурилась, обещала дождь, наплывала ознобными серыми облаками. Потом небо потемнело настолько, что оказалось не дождливыми тучами, а сумрачным вечером, полным недомолвок и странностей. Комната полнилась шорохами и тяжелым сложным запахом, который в конце концов чуть не усыпил Дана. От курившихся по углам трав струился дымок, отражаясь в зеркале — оно стояло на столе и тянуло к себе мерцающий огонек свечи. Прозрачный синеватый шар на тяжелой бронзовой подставке тоже растворял в себе огонь. Смотреть в эту глубину было страшновато, но отвести взгляд Дан не мог — не получалось. Что именно его так завораживало — темнота внутри шара или огненные искры в ней? Вероятно, и то и другое, потому что отдельно друг от друга они существовать не могли.       Шепот за спиной дробился многократным замирающим эхом.       — Смотри…       — …в огонь…       — …увидишь…       — …себя…       Искры внутри шара плавились, собирались в пятна, но на что это похоже, Дан не понимал, как ни всматривался.       — Я не вижу… — с досадой сказал он. Голос тоже расплывался, утекал зябким туманом.       Конечно, когда и что ему давалось легко? Придется, видимо, опять сдохнуть, чтобы что-то получилось.       Слова позади него прозвучали эхом:       — Смерть…       — …рядом…       А, ну да. Неужели он ожидал чего-то нового? Припев этой песни Дан знал наизусть, со всеми его повторами и вариациями.       Дурманом наползла новая волна запаха. В носу защекотало, Дан неожиданно чихнул, и пространство вокруг него дрогнуло, прорисовывая четкие контуры: мягкое кресло — черный бархат с серебряной отделкой, сухие травы на стенах, тяжелые темные шторы, массивный стол. В углах позади него — курильницы на подставках. Горький полынный аромат дурманит сознание. На столе — стеклянный шар, перед ним свеча, а сзади стоит зеркало, и отражение создает очень интересный эффект: огонек свечи сквозь шар мерцает далекой искрой, как будто смотришь почти за горизонт.       — Свеча коптит, — услышал он женский голос и с трудом оторвал взгляд от зеркала.       Напротив, за столом, сидела типичная в обывательском представлении гадалка. Крупная дама далеко не первой молодости, с завитыми крашеными волосами; в густо подведенных глазах на раз прочитывается важность ситуации.       — Порча на тебе, мальчик.       — Порча, — повторил Дан серьезно.       — Да. Видишь, за твоей тенью еще одна стоит?       Он оглянулся. Действительно, странное неровное пятно почти касалось его головы.       — Это смерть, мой дорогой.       Дан бросил быстрый взгляд на обстановку вокруг себя. Неровный свет давали несколько свечей в мрачных черных подсвечниках, расставленных по комнате — по полкам, специальным подставкам, на столе. Другого освещения не было. Свеча перед шаром затрещала, рассыпая искры.       — Плохой знак, — заявила ведунья.       Сильно закружилась голова, и Дан сел, почти упал в кресло. Зловещий полушепот заползал в сознание, усыплял. Знакомый запах, что у нее в этих свечах? Всплыло воспоминание: они с ребятами в казарме вскрывают пакет с травой, отбитой у духов. Очень просто оказалось сложить два и два. Трава в свечах дала полунаркотический эффект, да так, что Дана почти начисто вынесло из реальности. Опасные игры, однако, на его ненормальный организм такие штуки могут подействовать непредсказуемо. Ему предлагали забить косячок — и в армии, и Ворон однажды, — но он так и не решился.       — Порча, значит, — задумчиво сказал он. — Кто же меня так испортил?       Дикая мысль, но вдруг в самом деле какая-нибудь бабка нашептала?       — Над тем миром нельзя смеяться, — сурово припечатала Элеонора. — Если оставить как есть, долго не проживешь.       Дан протянул руку и погасил свечу, резко сжав фитиль. Хватит с него глюков. Из щели между шторами потянуло сквозняком. Вот тебе и тени, и нехорошие знаки, и смерть за спиной… Грамотно расставленные зеркала, травы и свечи с мутными добавками.       — И как снимать эту порчу? — невозмутимо спросил он.       — Дело непростое, — зачастила ведунья, — нужны свечи заговоренные, ритуал долгий, десять дней длится…       — А где взять такие свечи?       Видимо, этот вопрос был частью ритуала, потому что Элеонора ответила мгновенно:       — У меня остались с крайней поездки в Иерусалим. Тебе по триста рублей отдам.       — А надо десять штук?       В глазах ведуньи мелькнуло удивление.       — Угадал. Но тебе сделаю скидку. Вижу, что человек ты хороший, светлый, смерть пока далеко от тебя и не надо, чтобы подходила близко…       Она как будто споткнулась о его взгляд. Темные глаза странного клиента смотрели на нее не отрываясь, и это в конце концов заставило ее замолчать.       — Я, пожалуй, порченым похожу, — усмехнулся парень. — Оставь свечи для кого-нибудь другого…       Наутро голова то ли болела, то ли кружилась, то ли все вместе — результат вчерашнего посещения ведуньи. Да уж, надышался всякой дряни вперемешку с полынью… Дан лежал в кровати, разглядывал потолок и пытался понять, дало ли ему это что-нибудь. Визит к Элеоноре не вызвал даже раздражения от явного развода. Порча, сглаз, смерть, которая то прямо за спиной, то где-то далеко… Кстати, мадам даже не заикнулась о плате за прием, странно. Он просто встал и вышел, а она ни слова не сказала. Я ее напугал, весело подумал Дан. Dans le cul des sorciers et des voyants. Черт, надо бы выпить какую-нибудь таблетку.       Только он поднялся, как позвонил отец. Дан ответил, папа услышал его голос и сразу встревожился.       — Данила, ты что, пил вчера?       — Что ты, пап. Я веду исключительно высокоморальный образ жизни. Даже почти не курю.       — Честно? — недоверчиво спросил отец.       — Честное слово.       — А что у тебя с голосом? Не спал, что ли?       — Голова болит, — поморщился Дан. — Нет, не с похмела. Просто… Таблетку выпью — пройдет. Как у тебя дела?       — Работаем.       — Ты хоть воздухом дышишь? Гуляй, что ли, по вечерам, это полезно. Сбросишь пару килограмм, ты же будущий счастливый молодожен.       — Все ерунду какую-то несешь… Здесь дожди льют… А я зонтик не взял.       — Ты как маленький. Когда вернешься-то?       — Пятого, я же говорил.       — Долго, — вздохнул Дан.       — Ты там только оргий не устраивай, — строго сказал отец.       — Какие оргии, папа, мне скоро нимб из чистки забирать, настолько я примерный ребенок.       Две недели. Пустая квартира, свобода… а что с ней делать-то? Надо бы подумать насчет работы, обещал же отцу, сколько можно на шее сидеть? И вообще проводить целые дни в одиночестве — это повеситься можно. Но сначала надо решить проблему. Раз и навсегда разобраться с не-жизнью, которая не дает покоя. Дан нашел в аптечке «спазмалгон», выпил таблетку. И вдруг понял, что собственные идеи кончились. Колдуны и гадалки не помогут, Танька не появляется, да и видеть ее неохота, откровенно говоря. Нужен толковый человек, который сможет дать здравый совет.       И еще один момент не давал ему покоя, ночью даже приснился странный сон. Дан открыл один из кухонных ящиков и вытащил свечку, которую папа держал на случай отключения электричества. Надо кое-что попробовать. Он заглянул в залитый потеками воска стакан. Ну и абстракция, это тебе не черные подсвечники Элеоноры.       Подсвечники… Он механически включил чайник, потом выключил его, достал из шкафчика банку с кофе. Снова нажал кнопку. Черт возьми… Есть человек, который совершенно точно оценит ситуацию с точки зрения здравого смысла. И этому человеку он совершенно точно может довериться.       Конец августа — время меланхолии. Прощайте, лето и свобода, впереди девять месяцев цирка с конями. То бишь с организацией мероприятий, праздников, поездок с детьми на всякие экскурсии, и самое страшное во всем этом вовсе не дети, как ни странно. Больше всего напрягает куча бумажек, которые надо заполнять по всякому поводу. Если бы Льва Толстого заставляли писать календарно-тематическое планирование, а потом — кучу отчетов о проделанной работе, он бы вместо Анны Карениной под поезд сыграл. Так думала Варя, пытаясь дотянуться до самого дальнего яблока, а ветка, на которой она стояла, угрожающе потрескивала. Не хватало совсем чуть-чуть. Елки-моталки, так и загреметь недолго. Невысоко, метра два, но неприятно. Дома ее ждало написание планов, и этот процесс хотелось отодвинуть как можно дальше. Ладно, еще одна попытка. Варя потянулась к яблоку, и в этот момент звонко гавкнул возле будки Граф.       — Тьфу на тебя! — выругалась девушка, от неожиданности потерявшая равновесие.       Сквозь листву она увидела за калиткой подъехавшую машину. Гости? Замечательно. Правда, она никого не ждала, но есть бутылка красного вина, а закусывать можно яблоками. Всяко приятнее, чем планы писать.       — Кто там, Граф?       Пес подошел к калитке, понюхал сквозь сетку подошедшего визитера, сел и постучал по дорожке хвостом. Кто-то знакомый.       — Заходите, — крикнула Варя с дерева. Упрямое яблоко привязало ее к ветке словно канатом.       Хлопнула калитка. Не веря глазам, Варя смотрела, как по дорожке идет решение ее проблемы.       — Черт возьми… — пораженно сказала она. — Не помню, где посеяла очки изменения реальности, но они все равно работают. Ты очень вовремя, Шумахер. Я опущу ветку, а ты сорви это гребаное яблоко!       Наконец Варька с помощью Дана спрыгнула с дерева, и они с удовольствием обнялись.       — Слушай, снизу ты еще клевее, чем сверху, — заявила она и фыркнула. — Двусмысленно как-то получилось. И фиг с ним. Но мне прямо захотелось переодеться и накраситься.       Варя посмотрела на свои заляпанные штаны, прожженные на коленке.       — Идем в дом.       Она в самом деле пошла переодеться в домашнее, оставив гостя на кухне. Заодно умылась и причесалась. За три года ее бывший ученик превратился в интересного парня. Высоченный… Варя была обычного среднего женского роста, но эта каланча выше ее на голову. Внешне почти не изменился, только черты лица стали резче; взгляд… что-то странное прячется в глазах, это заметно сразу, но что именно? Ожесточенность? Фанатизм? Страх? Она никак не могла подобрать нужное слово. Да, улыбается шуткам, но отстраненно. Как же интересно, что у него в голове! На этой мысли Варя не раз ловила себя еще в школе.       — Только ни о чем не спрашивай, ладно? — поспешно сказал Дан, устроившись на кухонном диванчике. — Я… сам расскажу. Это довольно серьезный разговор. И надолго.       — Ясно, — согласилась Варя и достала из холодильника вино. — Раз серьезный, это пригодится. Ты голодный?       — Нет.       — Тогда открывай. Штопор здесь.       Она сунула ему в руки бутылку, поставила на стол два бокала.       — А где твоя дочь?       — У бабушки.       — Это хорошо…       — Давай, Шумахер, не томи, — попросила Варя, когда Дан налил ей вина. — А то я переживаю уже.       Дан поставил бутылку, покачав головой в ответ на ее жест в сторону второго бокала.       — Не хочу. И без этого мысли кувырком.       — Какой ты торжественный… И беда в том, — серьезно сказала Варя, — что, глядя на тебя, можно вообразить что угодно и это не покажется нелепым.       Дан нервно усмехнулся.       — Это даже не нелепо. Это… вообще за гранью. Но сам я, кажется, уже не вывезу.       Рассказ был странным. Бывший ученик предлагал ей поверить — ни много ни мало — в привидений. В потусторонний мир, который, оказывается, настолько близко, что запросто можно открыть в него дверь. Сухо и безэмоционально говорил невероятные вещи. То есть сдержанным Дан был первое время. Потом Варя заметила, что он вовсе не спокоен: иногда что-то мелькало в голосе, порой вздрагивали пальцы. Казалось, он отчаянно старается не пустить неведомую хтонь, которая всеми силами ломится в закрытую дверь его души. Однажды он закашлялся и надолго замолчал. Варя молча ждала.       Она все отчетливее понимала, что без психиатра парень не справится. Что бы ни происходило в его голове, внешне это «что-то» слишком напоминает диагноз. Это один вариант. А второй — он ничего не выдумал. Но если в это поверить, психиатр потребуется ей. Варя никогда не верила в духов, хотя признавала, что наука может объяснить в мире далеко не все. Но Дан рассказывал вещи, которые категорически не укладывались в ее допущения по поводу экстрасенсорики и всякого такого.       За окном давно стемнело, Варя не вставая протянула руку и щелкнула кнопкой выключателя. Загорелся неяркий светильник на стене. Эта изматывающая исповедь продолжалась уже больше часа. В полумраке кухни голос Дана звучал глухо, темнота в углах пыталась шевелиться, оборачиваясь то кошкой, то сквозняком из приоткрытого окна, а Варя думала о том, что от любого развития событий ей не по себе. Если парень шизофреник, то это просто какая-то вселенская обида на мироздание: зачем уводить такого талантливого мальчишку? Если же — ну, допустим! — это не фантазии воспаленного воображения… не дай бог кому-то пережить то, через что он прошел. Как парень с этим справился-то, бог мой? Умирать раз за разом — от этого и у здорового человека может кукушечка свистнуть. Ведь каждый раз как первый: смерть приходит за людьми без репетиций, поэтому привыкнуть невозможно…       Хотя… Дан появился у нее именно сейчас, потому что не справляется. Теперь она поняла, что в нем всегда было что-то инфернальное. О`кей, попробуем отбросить эмоции и представить, что речь не о призраках и фантомах, а о вполне реальной жизненной ситуации. В такой невероятной истории даже интересно попробовать разобраться. Это тебе не календарно-тематическое планирование мероприятий…       Дан закончил словами «все, теперь можешь вызывать дурку» и закрыл глаза. Было видно, как он устал. Варя подобрала под себя ноги и взяла бокал.       — Ты знаешь, — сказала она, — я все больше ловлю себя на пугающей мысли, что ты не врешь. Придумать такую дичь можно либо накурившись, либо реально… — она постучала пальцем себе по лбу. — На обкуренного ты не похож. А во второе мне просто не хочется верить.       — Спасибо, — слабо усмехнулся Дан, не открывая глаз.       — На здоровье. Давай попробуем приковать твою кукушку к часам.       — У меня не получается. У меня вообще ничего не получается. Даже с этими фотографиями. То да, то нет…       — Знаешь почему? У тебя внутри полный дурдом. Ты не знаешь, чего хочешь. Мечешься то туда, то сюда. То посылаешь потустороннюю хрень, то опять в нее лезешь. Михайленко говорила, что ты можешь все — стоит только захотеть. Так захоти!       Дан открыл глаза.       — Наверное, ты права, — неохотно признал он. — Вокруг такой кавардак… я за ним не поспеваю.       — Во-о-от! Давай от этой печки и плясать.       — Почему, diable, ко мне прикопались эти фантомы?       — А ты хоть раз сказал им «нет»?       Дан молчал, закусив губу. Думал.       — Давай посмотрим, правильно ли я поняла, — продолжила Варя. — Первый раз тебя взяли на испуг. Когда Михайленко появилась после похорон. Так?       — Да… Только слово «испуг» тут… ни о чем. Это… какой-то первобытный ужас… к нему невозможно привыкнуть…       Дана передернуло.       — А потом тебя вынуждали действовать по обстоятельствам, — задумчиво сказала Варя. — Причем обстоятельства подкидывали в виде предложения, от которого невозможно отказаться. Как на выпускном. Так?       — Да уж, — согласился Дан. — Били прицельно. Асю бы я не отдал.       — Ты захотел. И совершил невероятное. Едем дальше. Танька приходила, когда тебе было хреново. Расшатывала психику на раз. Доводила до истерик, и сопротивляться не оставалось сил. Так?       — Вероятно…       — Тебя звали — ты шел.       — Ну… да. Ныл, но шел. Как теленок.       — Ты не теленок, — серьезно сказала Варя. — Тебе надо разобраться со своими желаниями. Есть крючок, на котором тебя держат. Ищи его.       Она достала из холодильника тарелку с сыром, порезала яблоки. Вино с яблоками пошло хорошо.       — Я хочу узнать, куда в тот день поехала мама. Видимо, дело в этом.       — А зачем тебе это нужно? Если действительно за книгой — пойдешь и прыгнешь с крыши?       Дан покачал головой. Ни при каких обстоятельствах он не собирался лишать себя жизни. Даже тогда, на рембазе, мысли о суициде явно были чужими, поэтому он справился с ними довольно быстро.       — Тогда зачем? Чтобы максимально испортить остаток своих дней? Думаешь, круто раздирать себе душу до крови, да? Жаждешь новых ощущений.       Дан отвернулся.       — Они не новые, — хмуро сказал он.       Варя вздохнула и мягко ответила:       — Я помню. Но если ты снова к этому стремишься, то ты мазохист и в прошлый раз тебе понравилось. А в эту чушь я не верю. Пойми, если это было предопределено, то вообще неважно, куда она ехала в тот день. Это случилось бы — не в тот раз, так в следующий. И ты здесь ни при чем. Ты ничего не сможешь изменить. Понимаешь, ты подошел к мосту, остановился и никак не решишься перейти на другую сторону. Потому что боишься, что мост сгорит?       — Да, — подумав, ответил Дан. — Страшно закрывать двери насовсем.       — Хочешь повернуть обратно? За мостом такой же мир, такие же дороги… Есть ли смысл цепляться за прошлое?       Дан взял бутылку и налил себе бокал почти до краев.       — Тебе придется выбрать.       — А можно не выбирать? Сначала поговорить с мамой, потом… как пойдет.       Варя смотрела на него и молчала. Наконец Дан не выдержал и залпом опрокинул в себя вино. Поморщился. Уронил голову на руки. Она подошла, убрала с его виска прядь волос, и Дан на миг прижался головой к ее руке.       Просто… одиннадцатилетний мальчишка в нем отчаянно хочет увидеть мать. И это желание, скорее всего, перевесит все остальное. Вот он, этот крючок.       — Мальчик мой… Тебе нужен человек, которого ты сможешь взять за руку — и все станет хорошо. И это не обязательно мама. — Она подлила ему вина. — Ты прекрасно сможешь управлять своей жизнью. Рисуй разметку и дуй вперед.       — Все, — покачал головой Дан. — Не могу больше. У меня думалка сдохла.       Он взял бокал и кусок яблока.       — Да, хватит, — согласилась Варя. — Но ты, дружок, бросай умирать чужими смертями. А то этак начнешь еще жить чужими жизнями... что гораздо хуже. Ну, как говорится, за адекватность.       Они долго сидели рядом в сумрачной тишине, пили вино. В бокале тонули отблески света от настенной лампы.       — Варь, зажги свечу, — неожиданно сказал Дан.       — Зачем?       — Сейчас покажу. Зажги.       Варя пожала плечами и взяла спички. На подоконнике разгорелся ровный огонек в вытянутом изящном подсвечнике. Дан взял его в руки, поднес к окну, вглядываясь в отражение.       — Выключи свет, — шепотом попросил он.       Щелкнул выключатель, и в ночной темноте заоконья отражение замерцало и рассыпалось искрами. Однако свеча горела ровно.       — Что за чудеса, — поразилась Варя.       — Это я вчера обнаружил. Нужно зеркало или темное окно, как сейчас. Смотри еще.       Дан что-то прошептал, и огонек за стеклом метнулся в сторону, затем медленно вернулся на место. Дан снова шепнул — какое-то короткое слово, огонь дернулся, рассыпался на искры, но фитиль магнитом тянул их обратно, заставляя собираться вместе.       — Что ты ему говоришь?       — Я его пугаю, — сказал Дан, не отрывая взгляда от отражения свечи, — прикинь, он меня боится!       Варя посмотрела на ровно горящую свечу, затем на мечущееся за окном пламя. Искры сыпались заполошно, будто действительно в панике.       — Понимаю, — медленно сказала она. — Видел бы ты сейчас свои глаза…       Дан осторожно поставил свечу обратно на подоконник.       — Что с ними не так?       Варя дунула на огонь. Она поняла, что смотрит из его глаз.       Стало темно. Только во взгляде бывшего ученика плавились отсветы шаманского костра.       Красный «Лансер» затормозил у высотки. Рассвет Дан встретил на крыше.       Что бы он ни решил — Смерть ждет его в условленное время.       Он должен встретиться с ней лицом к лицу.