Синее небо блеснуло в глазах, Рвался отчаянно... Не долетел. Крылья сломал разом вспыхнувший страх. Навзничь упал. Не простившись. Сгорел. Дан Морнэ. Зови
Глава 1
К концу первой рабочей недели Дан понял, что вымотался сильнее, чем на тренировках. Сами по себе ящики оказались не особо тяжелыми, и было их за ночь по три-четыре, не больше, а иногда и совсем ничего не привозили; но раненая рука начинала ныть уже после второго. Она нудно и настойчиво напоминала, что врач велел держать ее в покое. И под лопаткой иногда стреляло, заставляя останавливаться и пережидать. Но Дан старался не зацикливаться на вывертах организма, и тот вынужден был смириться. А может, просто окреп от физической нагрузки. Скоро можно будет и за справкой идти… Тяжелее было не спать. Уборщица Тамара, обладавшая неисчерпаемыми запасами жалости и дешевого растворимого кофе, делилась с ним и тем и другим. Потом кофе перестал помогать, а одинокая жалость, лишившись поддержки в лице пластиковых стаканчиков с темной, резко пахнущей бурдой, никак не спасала от желания сесть в каком-нибудь укромном углу и закрыть глаза. Открыть через час — уже стало бы легче. Но насчет этого менеджер Кирилл, его непосредственный начальник, предупредил сразу и строго. Будешь спать на работе — штраф. Терять хотя бы часть той небольшой суммы, которую Дан должен был получить в конце месяца, он не хотел. Поэтому приходилось терпеть. Да и сидеть особо было некогда. Работа находилась почти всегда — на чернорабочего скидывали все подряд, а отказывать Дан просто не хотел. Ему в принципе было все равно, чем заниматься, — необходимость делать что-то руками отвлекала и прогоняла сонливость. В четверг Виталик попросил помочь починить проводку за сценой. Что-то там погорело, накрылась одна из розеток, а к пятнице все должно было работать: еженедельная вокальная программа собирала немало любителей фолка. Виталик паял провода, Дан по его команде втыкал штекеры в дырки и проверял контакт. С Виталиком они сдружились быстро. Дан ходил с ним за компанию курить, и иногда, хоть и нечасто, тоже брал сигарету. Если не было посетителей и работы, его отпускали пораньше, часа в два. Но «Кирпичи» были довольно популярным местом, и такое случалось редко. Отсыпался Дан днем, после школы. Ходить на тренировки с целью посидеть на трибуне перестал, вместо этого падал на диван и моментально отключался. Надо было проснуться до прихода отца с работы и сделать хоть какие-то уроки. Потом он собирался в «Кирпичи». Папа возмущался, что сын возвращается так поздно, и все грозился пойти посмотреть на это «вечернее» место работы. Дан отмахивался — да ладно, не переживай, — и в конце концов Александр Сергеевич смирился, хоть и ворчал иногда. В пятницу Дан, перекидав ящики, сунул в холодильник фрукты, вымыл по просьбе Тамары пол в подсобке и сел за не очень надежный пластиковый стол там же, раздумывая, стоит ли попросить еще кофе или ну его к черту. За его спиной открылась входная дверь. Он не оглянулся — решил, что это Тамара заглянула проверить чистоту пола. Однако голос оказался хоть и женским, но незнакомым. — Привет. Вот теперь Дан обернулся. Невысокая изящная молодая женщина с шапкой коротких русых кудряшек, очень улыбчивыми серыми глазами и мягкой линией губ — она стояла, облокотившись о притолоку, и с любопытством разглядывала его. — Здрасьте, — от неожиданности схамил Дан. Женщина засмеялась. Интересно, сколько ей лет? Под тридцать, наверное. Вряд ли меньше. Это предположение родилось больше от уверенной манеры держаться и какой-то зрелости во взгляде, чем из-за внешности. — И кто ты та-акой? Она чуть-чуть, еле заметно, растягивала букву «а», словно запиналась иногда, и это придавало ее речи странное очарование. — Так, — махнул рукой Дан. — Здешний юнга. Разнорабочий по призванию. Каблучки процокали от двери. Женщина села прямо на стол рядом с Даном. Стол качнулся, но выдержал. — А-а я здесь пою иногда. По пятницам, — она покачивала ногой в изящном полуботинке. — Ты куришь? — Почти нет. — Жа-аль. Хотела у тебя сигарету попросить. — А курение петь не мешает? — удивился Дан. — Нет, — усмехнулась она и посмотрела на него с интересом. — Тебе сколько лет? — Шестнадцать. Она чуть прищурилась, словно хотела лучше его рассмотреть. — Ладно. У Костика стрельну сигарету. Поднялась со стола, каблуки простучали обратно к двери, и Дан пожалел, что не обзавелся пачкой «Кэмела». Бармен Костик ему и раньше не особо нравился, а теперь стал еще неприятней. Противный тип. А еще ему стало интересно, как она поет. Виталик на своей крохотной сцене включал аппаратуру, отстраивал микрофон. Рядом стояла Данькина новая знакомая и негромко что-то говорила ему. Дан в противоположном углу зала задумчиво разглядывал стул, с которого только что чуть не свалился мужик в полном расцвете сил и упитанности. У стула расшаталось крепление между спинкой и сиденьем, и Дан подозревал, что этот мужик его и расшатал. В принципе, дел-то было на две минуты — подкрутить винты. Отвертка и прочие инструменты хранились в подсобке, но по пути туда его окликнул Виталик. — Дан, пошли покурим. — Ща, стул закручу. — Потом закрутишь, пойдем. — А если кто сядет? — возразил Дан. Народу в зале собралось довольно много, певица явно была здесь популярна. — Ну забери его с собой, делов-то. На один стул не обеднеют. — Я с ва-ами, мальчики. Он и не заметил, как она подошла. Улыбчивый прищур серых глаз снова прошелся по Дану. — Ты иди переодевайся, Маш. Начинать пора. Взгляд переместился на Виталика. Теперь глаза были широко открыты, в них плясало озорство, и она стала похожа на старшеклассницу. — Ла-адно. Она фыркнула, снова посмотрела на Дана и вдруг подмигнула ему. — Заходи в подсобку, платье поможешь застегнуть. — Иди-иди, не трогай пацана, — усмехнулся Виталик. — Тебе жертв мало, что ли? Пошли, Дан. — Да-ан, — протянула Маша и проводила парней мечтательным взглядом. — Чего ты в нем нашла? — пренебрежительно бросил из-за стойки бармен. — Он же пацан. Школьник, — скривился он. Маша щелкнула зажигалкой. — Этот школьник через па-ару лет будет девок штабелями укладывать. А тебе, Костик, этого не дано. Бармен неискренне улыбнулся. — Почему? — Тебя природа обделила. Маша бросила зажигалку на стойку. — Чем это? — набычился бармен. — Харизмой, Костик, харизмой, — улыбнулась она и пошла переодеваться. За столами не осталось ни одного свободного места. Маша взяла микрофон, подмигнула Виталику и повернулась к зрителям. Над залом поплыл аккорд, поднялся вверх, под самый потолок. Маша запела. За столами стало тихо, смолкли разговоры и звон посуды. Она всегда пела не просто в пространство, а адресно, цепляя взглядом глаза зрителей, — то одни, то другие, неважно — мужские, женские, все равно какого возраста. Плотный немолодой мужчина взял бокал с пивом — и в этот момент взгляд позвал его с собой, требовательно, неудержимо; он поставил бокал на стол, но она уже не смотрела на него, ушла дальше, в сторону, следующая ступенька, и еще — и вдруг вернулась назад: в проеме открытой служебной двери стоял этот мальчик, Дан, старшеклассник с непростым взглядом. Она хотела, очень хотела зацепить и его, посмотреть прямо в глаза и поймать ответ, но он не смотрел на нее. Нет, не так — смотрел, но не видел. Дан остановился у двери, когда включилась музыка. Было любопытно — что же она все-таки поет? И замер. Голос превратил негромкий шум зала в порывы теплого степного ветра, одуряющий запах горькой травы — откуда? Безжалостное шаманство не оставляло выбора, властно забирало с собой в бескрайнюю степь с серым, низко нависшим небом. «То ли ветер шумит, то ли птица надо мною взмахнула крылом…» Голос завораживал, подхватывал и нес дальше, к снежным вершинам на горизонте. «Только перышко в небе кружится над давно опустевшим гнездом…» Он видел степь сверху, глазами птицы, потерявшей перо, потом стал пером, а оно — частью голоса-ветра, холодного, вьюжного; перо спряталось среди снежных хлопьев, стало невидимкой в окружении метели. «Лети легко, как птичье перышко, лети домой…» Голос оборвался резко, песня закончилась. Отзвучало под бескрайним небом эхо, и Дан очнулся. На легкомысленную Машку он теперь смотрел совершенно другими глазами. Остальные песни он слушать не стал. Дома Дан увидел на своем столе повестку в суд. Пятое октября, вторник, девять утра. На следующий день он пошел в Ледовый. Безжалостная Наталья Алексеевна не пустила его даже на ОФП, но он туда и не стремился. Ему нужно было только увидеть Асю. Она обрадованно улыбнулась и тут же помрачнела. Тихо спросила: — Тебя тоже вызвали? Дан кивнул. — А без нас никак нельзя? — безнадежно спросила Ася и вздохнула. Ответ был ясен и так. — Все это пройдет, — попробовал утешить ее Дан. Но она не утешилась. — Не хочу, чтобы бабушка ходила. Такие нервы… — Не говори ей. — Она повестку видела. И мы несовершеннолетние, без взрослых нельзя… Дан тоже вздохнул. — Я бы тоже предпочел, чтобы отец не ходил. Но увы… Отец не просто видел повестку, он сам вытащил ее из почтового ящика. И сразу распереживался. Увидев встревоженный взгляд сына, попробовал пошутить, что «наш суд — самый гуманный суд в мире», но шутка получилась неуклюжей, да и запах валокордина выдавал его с головой. — Ладно, — сказал Дан. — Давай встретимся у парка в полдевятого. Вместе пойдем. Ася кивнула.