Могла бы хоть автограф попросить!

Однажды, дождливым хмурым вечером, когда у иных страшно начинала болеть голова, а все остальные же просто старались остаться дома, закутаться в плед и впасть в анабиоз, Глеб стоял у открытого настежь окна и с какой-то отстраненной грустью смотрел на проплывающие по мокрому серому небу тяжелые темные тучи. Мужчина был погружен в какие-то свои, сугубо личные мысли. Впрочем, ни о чем конкретном он не думал, позволяя разуму пускаться в свободный полет. Вдруг Глеб услышал тихий шорох, на грани слышимого, а после мягкий перезвон струн. Полилась грустная, немного сказочная мелодия. То усиливаясь, то сбиваясь, она щекотала нервы и брала за душу. Что сказать, это очень импонировало настроению. Самойлов обернулся. Нина лежала на кровати и играла на гитаре. Это было совсем не так, как она училась сама, не так, как учил ее он. Присмотревшись внимательнее, Глеб увидел направленный строго мимо потолка мечтательный расфокусированный взгляд и грустную усмешку на губах Нины. Стало ясно, что девушка импровизирует. И почему-то стало абсолютно понятно, что она через минуту и не вспомнит что и как она играла. Стало безмерно жаль, ибо это действительно звучало очень красиво. Но Глеб чувствовал, что запомнит, обязательно запомнит эту мелодию, а лучше - запишет. На бумаге ли? Искать ручку и тетрадь сейчас опасно и долго. Волшебство может закончиться быстро. Глебсон усмехнулся и, достав из кармана телефон, просто включил диктофон. Прошло несколько минут перед тем, как Нина отложила гитару и, будто бы осаждая саму себя, саркастично усмехнулась. - Ну и бредятина, - с болью в голосе прошептала девушка. Глеб посмотрел на нее, как на полоумную. - А мне понравилось, - мужчина присел на кровать рядом с Ниной, - Меня вот что интересует, ты когда собираешься играть хоть сидя, как все нормальные люди? Девушка смерила Глебсона хитрющим взглядом: - А мне и так хорошо. А что? Самойлов усмехнулся и погрозил девице кулаком. - И какой же веский аргумент сможет тебя убедить? И вообще, совсем распоясалась уже! Нина рассмеялась: - Так накажи меня! Кто бы мог подумать, что Глебсон воспримет эту фразу, как руководство к действию? Нина сопротивлялась, пытаясь вырваться, кусаясь и царапаясь. Но все же, девушка постепенно сдавалась, всякий раз позволяя Глебу делать то, что он хочет, но не давая расслабиться. Это было похоже на игру, на хорошую театральную постановку. Впрочем, именно это и имело место быть. Глеб заламывал девушке руки, срывал с нее одежду, ограничивал ее движения. Но он делал это максимально мягко, стараясь не причинять боли. Нина брыкалась, металась по кровати, силилась освободиться, но в то же время вполне сознательно не пользовалась теми моментами, когда можно было вырваться. Девушка, при желании, могла бы бороться за свою свободу более эффективно. Но она хотела сейчас не мнимой свободы. Она хотела Глеба. В конце концов, девица оказалась обнаженной и привязанной к кровати. Глебсон посмотрел на все это и в голове его промелькнула мыслишка в духе: "Твою ж мать! Что я творю?!" - Это не аргумент, - с вызовом произнесла несколько запыхавшаяся Нина. - А что тогда аргумент? - Глеб казался немного растерянным. - Ты знаешь, - девушка смерила Глеба самым трагичным и одновременно самым блядским своим взглядом. - Как будет угодно, - Глеб усмехнулся, - Будем делать из тебя послушную девочку. И это был не просто секс. То была будто прожитая жизнь, раскрашенная яркими воспоминаниями, где свободолюбивая и непокорная девушка стала законной добычей темного господина. Он укрощал ее крутой нрав, а она проникала тем временем в глубины его души. И уже свободная от пут, сама по доброй воле целовала его руки, падала перед ним на колени и... любила его всем сердцем. И каким бы постановочным это не казалось на первой взгляд, все чувства были искренними. Глеб и Нина любили друг друга. И весь мир теперь будто испарился у них на глазах и свелся к одной небольшой комнате с окном, кроватью и гитарой у стены. Теперь, все непременно должно было сложиться хорошо.