Город смерти

На заседании Политбюро Ильич не думал ни о чем другом, кроме как о смещении Троцкого. Но слова неожиданно попросил Бухарин. - Владимир Ильич, я по поводу конгресса. Довольно этой критики немецких левых! Они же, чего доброго, так совсем от нас отшатнутся. Надо немного смягчить ругательства – ведь, в сущности, в их словах есть кое-что верное… - Не будем говорить о пустяках! – властно оборвал его Ленин. - О пустяках? – удивился Зиновьев. – Конгресс в разгаре, и это – одна из важнейших тем. И, действительно, нам не стоит так решительно заявлять о ребячестве КРПГ. Германия кипит, и сейчас не время и не место, чтобы спорить с тамошними революционерами. Ильич побарабанил пальцами по столу. «Вот уж не вовремя встряли» – думал он. - А между тем в своей позиции относительно парламентаризма они не так уж и неправы, ведь недаром Германию называют страной парламентского кретинизма… - И лозунг «никаких компромиссов» вполне соответствует нашему духу, не понимаю, почему Вы так резко критикуете его… - Может статься, они отрекутся от нас, и мы лишимся ценных союзников, а у нас их не так уж много… - Два идиота! – рявкнул Ленин, и все съежились от страха и удивления. – Разве не вам двоим была адресована «Детская болезнь левизны»? Разве вы не поняли того, что там написано? - Очень даже поняли, Владимир Ильич, - осторожно отозвался Бухарин, - но мы не полностью согласны с этой критикой, вернее, даже вообще не согласны… - Не то чтобы вообще, - выразительно поправил его Зиновьев, - но с частью положений можно поспорить. С учетом польской войны нам явно не стоит разбрасываться даже и такими группами коммунистов, Владимир Ильич… Ильич напряженно размышлял. «Пожалуй, эта несообразительность может оказаться нам не на руку. Кто знает, сколько раз они еще «не доглядят», ведь ошибаются не впервые…» - Позовите на заседание товарища Балабанову, - обратился он к секретарю, и тот сразу вышел. - Зачем она Вам? – насторожился Зиновьев. – Вы ведь в курсе дел конгресса… - Сделайте одолжение, товарищи, замолчите хоть на минуту! Ваша трескотня порой становится невыносима. Через несколько долгих минут напряженного молчания пришла невысокая угрюмая Балабанова. - Товарищ Анжелика, - приветливо обратился к ней Ленин, - у меня к Вам только один вопрос. Какова лично Ваша позиция по отношению к КРПГ? - Я считаю, что им стоит подчиниться общей дисциплине. Если каждая организация будет вести себя так же, как они, неминуемо падение рабочего движения. Отказ от парламентской борьбы и участия в профсоюзах только развяжет руки нашим соперникам. - Великолепно. Товарищ Балабанова, я назначаю Вас заместителем товарища Зиновьева в Исполкоме. В чрезвычайных ситуациях Вы будете его заменять. - Благодарю за оказанное мне доверие, - ошарашенно произнесла Анжелика. Зиновьев пытался испепелить ее взглядом. - Можете идти. Когда она ушла, Зиновьев тут же воскликнул: - Владимир Ильич, что это означает?! Она даже не входит в Бюро Исполкома, она совершенно посторонний человек! - Зато гораздо умнее Вас. Дайте мне наконец высказаться. – Гордо подняв голову, Ильич заговорил: - В последнее время работа в Политбюро, ЦК и других органах сильно затруднилась. Я долго пытался найти причину этого затруднения и наконец понял, что виной тому – поведение отдельных товарищей, не подчиняющихся ни партийной, ни вообще какой-либо дисциплине. Один из них – товарищ Троцкий, совершенно дезорганизовавший работу Реввоенсовета. - Я уберегаю всех вас от авантюрного решения, - спокойно произнес Троцкий. - Авантюрного решения?! Победа у нас в руках, нам остается только взять Варшаву, и дорога на запад открыта! Но нет, мы тянем с этим, потому что председатель Реввоенсовета считает данную политику авантюрной. Весь ЦК не считает, а Вы считаете. - ЦК далек от войны и не знает, какова обстановка на фронте. Армии выдохлись, мы не сможем продолжать наступление, да и польские рабочие и крестьяне могут быть настроены далеко не революционно… - Вздорное паникерство! Люди, которые докладывают мне о ситуации на фронте, говорят совсем другие вещи! - Они просто не хотят Вас расстраивать, Владимир Ильич. - Да? Хотите сказать, просто врут? - Можно и так выразиться. - Скажите, а те, кто говорят, что Вы задушили Реввоенсовет, развели аракчеевщину везде, где появились, тоже врут? - Это наглая ложь, - презрительно повел плечами Троцкий. – Я просто поддерживаю дисциплину. - А мне сотни солдат и крестьян пишут с жалобами на Вас. Тоже нагло врут? - Не будем переходить на личности, Владимир Ильич. Я только в очередной раз повторяю, что отказываюсь издать приказ о наступлении на Варшаву. - Наступление состоится в любом случае. Не важно, с Вами или нет. Троцкий насторожился. - Что значит «с Вами или нет»? - Это значит то, что Вы отстранены с поста председателя Реввоенсовета. Мы найдем Вам замену, думаю, там немало толковых людей. - Это самодурство, и ничего более. - Вовсе нет. Я устал постоянно выгораживать Вас перед другими, перед жалобщиками, перед теми, кто не понимает и не принимает Вашего самодовольства и самоуправства. Все вынуждены считаться с Вами, Вы же не считаетесь ни с кем. Партия оказала Вам слишком большую услугу, приняв Вас в свои ряды. Довольно. С сегодняшнего дня Вы больше не состоите в РКП(б). Членство в ЦК и Политбюро с Вас также снимается. - Вы бредите, - нервно усмехнулся Троцкий. – Не дожидаясь съезда, в частном порядке исключать меня из партии и Реввоенсовета… Это самодурство. - От своего решения я отказываться не буду, это я Вам гарантирую. - Правильное решение, - не удержался Зиновьев. – Партийная дисциплина должна неукоснительно соблюдаться всеми высокопоставленными работниками. - Очень ценное замечание, товарищ Зиновьев, вот только зря Вы рот открыли. Все, что я говорил по поводу партийной дисциплины, касается и Вас. И товарища Бухарина, кстати, тоже. Вы уже организовали два нешуточных скандала, теперь хотите спровоцировать третий? - Какие скандалы, Владимир Ильич? – воскликнул Бухарин. – Мы идем в ногу с партией! - И зимой 1918 года Вы тоже шли в ногу с партией, всячески саботируя принятие решения о Брестском мире? Ваши левацкие установки все не дают никому покоя. Только сначала Вы мутили воду внутри страны, а теперь хотите перенести свое ребячество на весь мир. - Это не ребячество, а подлинно революционная тактика! - Получается, что все несогласные с Вами люди, в том числе и я – круглые ослы, ни черта не смыслящие в революции. Если бы, не дай Бог, мы решили бы продолжать тогда войну, нас с Вами бы уже не было, как и России в целом. - Допустим, а что за второй скандал? - Думаю, 1917 год мы все прекрасно помним, правда, товарищ Зиновьев? - Не надо попрекать нас прошлым! – уязвленно заявил Зиновьев. – Надо жить настоящим! - Что я и делаю. Вы опять пытаетесь, как Троцкий в Реввоенсовете, саботировать мои указания. Я даже думать не хочу, к чему это все приведет и какую кашу нам придется расхлебывать, если вы увлечетесь этим левацким бредом и, чего доброго, пропишете его в уставе Интернационала. Самоуправство в Коминтерне никому не нужно, и в особенности мне. Да и работу Политбюро и ЦК вы тоже основательно затрудняете – то интригами, то схоластическим бредом. - Да не было такого! – обиделся Бухарин. - Было, было. В общем, из состава ЦК и Политбюро, а также из партии вы тоже исключаетесь. Замена в Коминтерне вам уже найдена. - Нашли кого поставить… - зло пробормотал Зиновьев, - итальянская шлюха… - В международной обстановке эта шлюха ориентируется лучше, чем вы оба вместе взятые, поэтому я в ней не сомневаюсь. И еще одна важная вещь. – Нахмурившись, Ленин произнес: - Если вы трое не хотите, чтобы на вас обрушился еще больший позор, настоятельно советую вам не соваться в печать и не предпринимать попыток переворота, иначе последует более серьезное наказание. Пока что я приказываю вам троим за 24 часа собрать вещи и убраться из Москвы. И из Петрограда, товарищ Зиновьев. - Куда же нам убираться? – со смехом поинтересовался Троцкий. - Куда хотите, хоть на Луну, но чтобы я вас больше не видел. Это все. Можете идти. Бухарин робко пролепетал: - Но… - Товарищи Троцкий, Зиновьев и Бухарин, покиньте зал заседаний и не мешайте работе Политбюро. Троцкий спокойно поднялся с места, окинул всех презрительным взглядом, немного задержался на Ленине, будто раздумывая: «Всерьез это или не всерьез?», и вышел. За ним последовали донельзя сконфуженные Зиновьев с Бухариным, пытавшиеся умильно заглянуть Ильичу в глаза. Когда за ними закрылась дверь, Ленин почувствовал одновременно смущение и облегчение. Второе все же пересилило.