Помилуй, Боже, грешников.

Утро раннее, птицы за окном заливаются пением слащавым. Многое можно было бы отдать, лишь бы заткнуть их громкие глотки, лишь бы воцарилась тишина желанная, и не раскалывалась голова от трелей звонких. Но нет такой возможности. Пернатые создания расселись на дереве под окнами, перепрыгивают с ветки на ветвь и чистят свои крылышки. Вторит им колокольный звон, разносимый на далекие расстояния, и неизвестно, по какому он поводу. Если птицы от беззаботности щебечут, то в церкви могут и покойника отпевать. Или зря преследуют страшные мысли? Нет. Нельзя сейчас о покойниках думать, к несчастью, к беде. Словно во зло, умолкают потихоньку пташки. Только звон теперь слышен. Боязно. Федьку третий день к ряду лихорадит, простудился где-то или другую хворь подхватить умудрился, да не отпускает болезнь только, сильнее стискивает хватку, глубже в тело ослабленное вонзает острые зубы. Жар дурманит, едва удается держаться в сознании более часа, обволакивает и душит. Кажется, будто он куда-то ныряет, в горячий омут, в топь проваливается, а перед глазами все алое-алое, будто купается в волнах крови. Чьей же? Нет, не так все, не чувствуется вины перед убитыми, а ежели и омыт Федор чьей-то кровью, только своей. Как бы ни было, дурное ведение. Ломит кости от горячки, как если бы их выкручивали, но как облегчить страдания больного? Как помочь тут? Басманов дышит сипло, охрипшим голосом что-то причитает невнятное и стонет изредка, когда особенно тяжко. Голос его отныне не веселый, растерялась уверенность. К вечеру отступает ненадолго мука. Открываются глаза, что кажутся от усталости темнее обычного, лицо осунувшееся растерянным выглядит, и может тогда он хотя бы воды попить, забываясь сразу же настоящим сном. К утру все заново. Птицы разлетелись в стороны, спугнутые шумом. Жена сидит у кровати Федора, с лаской перебирает спутанные волосы, стараясь хоть чем-то его успокоить. Ладонь ее прижата ко лбу, и кожу обжигает одним прикосновением. Дай Боже, чтобы поскорее миновало все, пошли Господь выздоровление. Прислушивается она к бормотанию, закусывая бледные губы. Четко слышит, что зовет в бреду кого-то Федор, но делает вид, что не разбирает имени. Всем, коли спросят, расскажет, что ее звал, супругу любимую. Нечего на мужа наговаривать, а сама она как была верной, так и до гроба таковой останется. Звон прекратился. Федора вместе с тем будто холодной водой окатили, вынырнул он из той пелены красной. Смотрит Варвара в окошко на синее, чистое небо. Нет, ничего не слышала, не прозвучало имя царя ихнего в этом доме. А если так... женская сущность берет свое в ее мыслях, и невольно совсем думается то, за что корить себя после будет. А если звучало все-таки, то пусть Иоанн сам в следующий, не дай Бог, раз с болезненным сидит, день и ночь у его кровати. Коротким поцелуем Варвара чела касается, встает и уходит молча. Чужд ее душе встревоженной блаженный перезвон колоколов.