Как на ладони

Джи­му и не бы­ло хо­лод­но, но гло­ток ог­ня при­ходит­ся как нель­зя кста­ти, раз­но­сит по те­лу спо­кой­ствие и что-то по­хожее на об­легче­ние. Так дей­ству­ет ли­бо мис­ти­чес­кая пе­лена, ок­ру­жа­ющая ал­ко­голь, ли­бо са­мые за­уряд­ные хи­мичес­кие про­цес­сы. Что из это­го бо­лее ве­ро­ят­но – слож­но по­нять. С точ­ки зре­ния пер­вой вер­сии, пок­ро­витель­ству­ющих ал­ко­голю бо­гов не так уж и ма­ло, а ес­ли вспом­нить, сколь­ко ещё бо­лее мел­ких су­ществ, вос­хва­ля­ющих ог­ненную во­ду и веч­но пь­яных к сво­ей ра­дос­ти – с ума мож­но сой­ти, как в не­кото­рые вре­мена во всё это ве­рили. Не ве­ка да­же, а ты­сяче­летия, за ко­торые ал­ко­голь срос­ся с че­лове­чес­твом хре­бет к хреб­ту. Ес­ли ког­да-то на зем­ле ос­та­нет­ся пос­ледний че­ловек, на заре сво­ей эпо­хи он бу­дет не ис­кать се­бе по­доб­но­го для про­дол­же­ния ро­да, а бу­хать. Да­же ес­ли упот­ребле­ние ал­ко­голя пре­тит его со­ци­аль­ной на­туре или ро­ли. Ко­неч­но, ес­ли вод­ка, вис­ки, те­кила, конь­як, ви­но или брен­ди ещё бу­дут су­щес­тво­вать. Та­кие ак­си­омы, что впи­тыва­ют­ся с мо­локом ма­тери – пь­яный, зна­чит ве­сёлый и взрос­лый. В си­лу это­го ли пос­ледние ве­ка упор­но зак­ры­ва­ют­ся гла­за на то, что это не ал­ко­голь - это яд, и дей­ству­ет хоть мед­ленно, но впол­не се­бе уве­рен­но, от­равляя ор­га­низм. Бла­гого­вей­ное от­равле­ние. Тру­сость и храб­рость в од­ном фла­коне. Та­кая мысль зас­тавля­ет Джи­ма сме­ять­ся, зап­ро­киды­вая го­лову и зак­ры­вая ли­цо ру­ками, хо­тя вслух он ни­чего и не про­из­но­сит из сво­их пу­та­ных раз­мышле­ний. На­вер­ня­ка этот са­мый Се­басть­ян уже при­думы­ва­ет, как бу­дет луч­ше пос­ту­пить – прих­лопнуть его или сдать в пси­хуш­ку. Пос­ле та­ких но­вос­тей немуд­ре­но съ­ехать с ка­тушек. За­то с та­ким при­тор­но-тя­гучим име­нем не прис­та­ло уби­вать лю­дей и иметь во­ен­ную осан­ку, рав­но как и мно­жес­тво бе­зоб­разных шра­мов, ко­торые кон­турной кар­той рас­черчи­ва­ют смуг­лую ко­жу, и хо­чет­ся ра­зуз­нать ис­то­рию каж­до­го. Мо­ри­ар­ти го­тов спо­рить, что по­говор­ку при­дума­ли имен­но для та­ких слу­чав. Что те­бя не уби­ва­ет – де­ла­ет те­бя силь­нее. Сде­лал ли его силь­нее си­дящий нап­ро­тив блон­дин или три де­сят­ка глот­ков вис­ки из его за­пасов? Уди­витель­ный на­питок, да­же не по­пытал­ся ра­зод­рать его гор­ло. Ско­рее все­го, это го­ворит о ка­чес­тве. - Ну, и как ты? – ос­то­рож­но-нас­то­рожен­но ин­те­ресу­ет­ся си­дящий нап­ро­тив че­ловек. Фра­за юр­кой змей­кой па­да­ет на пол, тут же ус­трем­ля­ясь к но­гам под­рос­тка, ко­торый со­вер­шенно без­различ­но пе­реша­гива­ет че­рез этот не­хит­рый ин­те­рес. - В нор­ме. Джей­мс по­жима­ет пле­чами и ос­тавля­ет на сто­ле бо­кал, об­хва­тывая толь­ко что по­чатую бу­тыл­ку за тон­кое гор­лышко и под­ни­ма­ет­ся с мес­та, нап­равля­ясь вон из кух­ни. Ес­ли это и есть та хва­лёная ис­те­рика, то про­тека­ет она где-то глу­боко внут­ри. Слов­но под сол­нечным спле­тени­ем раз­винчи­ва­ет­ся люк, а под ним чёр­ная ды­ра. Не­замет­ный лаз в по­тус­то­рон­нее из­ме­рение и на­пол­ненная до кра­ёв энер­ги­ей без­дна. Там, без сом­не­ния, по­ко­ит­ся труп его па­паши, а над ним три­над­цать цве­тущих и бла­го­уха­ющих по­лей, пло­доно­сящих кровью и болью. И, не­сом­ненно, че­лове­чес­ким от­ча­яни­ем. Об­ре­чен­ностью. Он и сам об­ре­чён. Ес­ли зак­рыть гла­за, это мож­но по­чувс­тво­вать. Темно­та под ве­ками скры­ва­ет все эти кар­ти­ны – там прос­то вык­лю­чили свет, но это не спа­са­ет от чувс­тва при­сутс­твия. От зна­ния то­го, что кро­ет­ся в этой тем­но­те. И Джей­мсу там у­ют­но, сре­ди ос­колков сво­ей собс­твен­ной ре­аль­нос­ти, а чу­жие пронзи­тель­ные гла­за… что ж, они то­же уже ус­пе­ли стать его частью. С та­ким же ус­пе­хом, буд­то он на­чина­ет ви­деть за­тыл­ком (а мо­жет, это все­го лишь хва­лёная ан­ти­ципа­тия) он зна­ет, что его прес­ле­дова­тель идёт сле­дом, бес­шумно и не­от­ступ­но. Шаг в шаг. Как знал, ког­да его про­вожа­ют до биб­ли­оте­ки и ког­да от шко­лы до до­ма. В парк. Или ве­чером до ма­гази­на. По­думать толь­ко, он – Джей­мс Мо­ри­ар­ти – был не­отъ­ем­ле­мой частью жиз­ни это­го нез­на­ком­ца. Без зна­комс­тва, без по­вода. По его собс­твен­но­му же­ланию и без осо­бого вы­бора со сто­роны са­мого Джи­ма. От осоз­на­ния по все­му те­лу про­ходит ещё бо­лее хо­лод­ная дрожь, чем от зим­не­го вет­ра, ког­да он вы­ходит на бал­кон и об­ло­качи­ва­ет­ся на за­леде­нев­шие пе­рила. Толь­ко вот все воп­ро­сы, ко­торые хо­чет­ся за­дать че­ресчур, глу­по зву­чат да­же в сво­ей собс­твен­ной го­лове. И, чёрт возь­ми, не­поз­во­литель­но их оз­ву­чивать. По­тому что он бу­дет выг­ля­деть, как глу­пый маль­чиш­ка, как вы­пав­ший из гнез­да пте­нец. Не­опыт­ный и ве­реща­щий ко­мок нер­вов, и ни­чего бо­лее. Джим по­водит пле­чами и плавно дви­га­ет бёд­ра­ми, раз­ми­ная спи­ну, да­вая ал­ко­голю сво­бод­но раз­бе­жать­ся по те­лу. - Ты всегда такой непробиваемый? - голосу светловолосого парня почти удается его провести своим безразличием. Почти. Когда человеку наплевать, он не спрашивает. - Нет. Просто тут даже сказать нечего. Я имею в виду, какая разница? - Мориарти вскидывает руки к небу, и из бутылки выплёскивается добрая треть содержимого, на что ему совершенно наплевать, потому что какая-то пробка, о которой Джим не знал до того момента, пока она не испарилась, и заслонки, сдерживающей слова внутри, не стало. - Какая, к чёртовой матери, разница, что я думаю обо всём этом? И какая разница, в порядке ли я? Блять, да я сейчас максимально не в порядке! Я, кажется, только что замочил каких-то уродов, у меня раскалывается голова, и в довесок мне сообщают, что отныне у меня нет своей жизни. Потрясающе. Обожаю, когда меня перекраивают по каким-то идиотским шаблонам. И ладно бы это были шаблоны законности и порядка, к ним я хоть привык уже, но... Теперь мне заявляют, что я должен всю жизнь положить на благо какого-то мудозвона. Или сдохну. Или сдохну, прожив безобразно-отвратительную жизнь. Потрясающие перспективы просто. И всё это, от начала и до конца, полный отстой. Вот что я думаю, если тебе так интересно. Несмотря на свой прорыв, он даже не думает поднимать глаза на стоящего рядом человека, стараясь оставить его как можно дольше для себя бесплотной тенью и взглядом из толпы. Так, по ощущению, было бы правильнее. Чем больше не обращать внимания на бездну, тем выше шанс, что всё обойдётся без приглядываний к его собственной тушке рентгеновских глаз. Чувство беспомощности мало чем отличается от чувства злости – одно перетекает в другое, как сливочное масло меняется на сковородке, и Джим чувствует себя таким же маслом, плавящимся в совершенно иное состояние, при титанической непоколебимости остального мира. Фонари источают такой же приторно-медовый свет, а вокруг притянутый снег кружится маленькими мотыльками-танцовщицами на освещённых помостах. Как было ещё при Диккенсе, вероятно. И с такой точки зрения совершенно глупо жаловаться на жизнь, даже если тебя по щелчку пальцев лишают её. – Ты выбрал не того человека, Себастьян, для всего этого дерьма, - холодно произносит парень, разворачиваясь и направляясь обратно в комнату. Для себя он решает кое-что чрезвычайно важное, определяющее всю жизнь в такой непростой период. Маленький стимул, чтобы смириться с текущим положением дел. Когда-нибудь и он сам так щёлкнет пальцами, и мир содрогнётся, если уж сейчас ему плевать. И, пожалуй, не столько ради мести, сколько ради захватывающего зрелища и чувства превосходства. - Я так не считаю. Хочешь поговорить об этом? - Неа, - тактично поправляя сбившуюся футболку, цедит Джеймс, удобно устраиваясь на кровати, среди сбитых одеял и чужого великолепия чувствуя себя почти так же уютно, как дома. - Время покажет. А пока что ты просто бесишь меня. У тебя лицо зануды, ты в курсе? - Кто бы мог подумать, буду знать. Наверное, это потому что подросток глушит мой виски и истерит, а у меня никаких навыков няньки. Так что я лучше подожду, пока ты протрезвеешь. И, может быть, мы сможем поговорить нормально. - А зачем? Научишь меня всем этим хитрым штукам из разряда как убить сто человек за десять секунд и не запачкать руки? Судя по всему, ты тот ещё аккуратист, - он пьяно смеётся, расслабляясь в первый раз за весь вечер, и делает очередной большой глоток зажигательной смеси с яркими древесными нотками. - Научу. Всему, что потребуется. - И охрана, так? - Потрясающая память, Джеймс. Джим даже не думал, что может так показательно и звучно фыркать, выливая всё пренебрежение в один едкий звук. Его память была чрезмерно и удручающе хороша. Так, что это было скорее проблемой. - Нам следует установить какие-то рамки, верно? Например, ты больше не раздеваешь меня, или ещё что-то в этом роде. - Этом роде? - Именно. - И что это вообще значит? - Что… Вся эта двусмысленность мне не по душе. И тактильного контакта это тоже касается. И всего в таком же духе. Всё произносится на одном дыхании, пока Джеймс с величайшим интересом рассматривает витиеватый узор на обоях, прямиком над ухом своего новоявленного наставника. Маленькая чёрная родинка на внешней стороне ушной раковины отвлекает и сбивает с мысли. Сложно оказывается в таком состоянии сохранять привычную скорость движений реакций. Мир становится чередой плёночных кадров, и какие-то достаточные важные алкогольное опьянение выманивает из мозга, как прожженный шулер деньги у зевак на вокзале. Особенно сильно этот вывод бросается в глаза вместе с Себастьяном, взгляда которого он так старательно избегал весь вечер. Стальные, с голубым отсветом, с насмешливым прищуром, почему-то в момент вспыхивают над ним, гипнотизируя своим огнём. На секунду Джиму даже кажется, что во всем действительно виноват гипноз. Эта сила медленно толкает в грудь и отбирает почти допитую бутылку. Остаток содержимого плещется на донышке чрезвычайно звонко. Точно так же, как и единственная оставшаяся в голове мысль – происходит то, чего не должно происходить. Себастьян действует быстро, резко, вжимая его тело в жесткий матрас своим собственным, сминая губы в грубом поцелуе и пресекая каждую попытку отстраниться. Подчиняя и устанавливая своё первенство и право командовать над его придавленной к простыням тушкой. В рот проникает не только его язык, но и вкус крови, который заставляет Джима бороться из последних сил сохранённого рассудка. Он до тянущей боли сжимает пальцы на жестких светлых прядях, стараясь отстранить голову мужчины от себя, но выходит крайне паршиво. Средство, испокон веков применявшееся для выражения любви, сейчас превратилось в средство доминирования. Чертовски унизительно для первого поцелуя. - Что ты творишь, мать твою? – зверея, шипит Джим, замирая и неотрывно, почти не мигая, смотрит в лицо своего преследователя, почти не рассчитывая на ответ. - Всего-навсего маленький урок хороших манер. То, что тебе стоит зарубить себе на носу. Ты не командуешь мной, а устанавливать свои рамки и правила будешь где-нибудь в другом месте. Понял меня? - Предельно. - Отлично. Я рад, что мы поняли друг друга. Твои шмотки, должно быть, уже просохли. Так что одевайся, и я отвезу тебя домой.