Сказки на ночь

Неделя, отделяющая одну историю от другой, кажется слитой воедино. Дни не отличаются друг от друга, серым потоком сменяя друг друга, как идентичные часовые на своих постах. А странные вкрадчивые сказки Ричарда – смазанная финишная черта. Знак о том, что прожита ещё одна неделя. Сделана ещё одна безуспешная попытка отвлечься. Можно даже подвести промежуточные итоги, только отличия будут заключаться исключительно в незначительной перемене погоды за окнами его квартиры. Себастьян осознаёт всю неправильность такого образа жизни, но всё равно не может ничего сделать с затянувшимся трауром. Чтобы проводить в дальний пусть старика Огастеса, ему хватило пары часов. А для того, чтобы проститься с Джеймсом, не хватило и года. Мысли, как заведённые, носились по кругу и не находили точек соприкосновения с реальностью. Наверное, потому что за всё то время, что он провёл с Джимом, он не смог осознать его как существо, подверженное смертности. Мориарти всегда был «не от мира сего», и убедить себя, что возможно просто вышибить ему мозги или свернуть шею, или подсыпать яд в утренний чай, мужчина так и не смог. Защищал его столько лет, и так ни разу не смог уложить эту мысль у себя в голове. Непостижимая глупость. Но всё становилось предельно просто с приближением выходных. Туман, царящий в голове, оставался за порогом уютного до зубовного скрежета жилища Ричарда, как только Моран его перешагивал. Один рывок внутрь, и мир меняется. Сонное царство обволакивает запахами благовоний – разных, но военный не различает эти тонкие ароматы, вспоминая только, как такой запах смешивался с запахом крови, когда он участвовал в одной миссии по зачистке повстанцев в небольшой деревушке, когда ещё был сержантом. «Национальный колорит», как говорил командир. Некоторые детали стираются из памяти, некоторые западают надолго. Но это нечто такое, чем он не смог бы поделиться даже с Джимом, не то что с его бледной копией. А Рич действительно бледный. В жестах, движениях, мыслях. Во всей своей жизни он просто не дотягивает до идеала. Его скучный спасительный круг, раскрывающийся только когда рассказывает. Иногда странные, иногда глупые сказки. Они все были хорошо отсортированным мусором – шелухой, рыбными чешуйками, поблёскивающими на солнце редкими удачными моментами. Но иногда проблёскивали алмазы. Нечто, заставляющее Себастьяна выкинуть из памяти тяжелый опыт и изъеденные ржавчиной воспоминания и раствориться в витиеватых, обретающих силу и власть словах. Это никогда не длилось всю историю, но редкие проблески, такие «погружения»… именно за этим он и приходил каждый раз. Многие действия в его жизни стали отточенными до автоматизма. От последовательности действий при приготовлении кофе с чёрным перцем до сборки своего оружия и утреннего распорядка. Визиты к Бруку уже носили такой же характер. Так же привычно мужчина подмечал вопиющие отличия одного близнеца от другого, необходимого как воздух. Пожалуй, он хотел однажды угадать в Риче Джеймса, его манеры, повадки и образ мыслей, что было просто невозможно. Только редкие интонации. Такие же редкие, как и те моменты, когда сказки, рассказанные на ночь, брали за шкирку и уволакивали в свой мир, где законы простого человечества и самого полковника уже не действовали. В этот раз обходится без выпивки. В квартире актёра так жарко и удушливо-влажно, так пахнет этими чёртовыми палочками, угольками, тлеющими в самых разных уголках помещения и испускающими дух закручивающимися дымовыми клубами, в свете уличных фонарей похожих на золотистых медуз, что Моран серьёзно сомневается, что у него хватит сил дослушать до конца эту сказку. Остаётся надеяться только, что она будет не слишком длиной. Маленький металлический ночник-подсвечник с россыпью детских пятиконечных звёзд слабо разгоняет мрак, оставляя световые отпечатки на каждой поверхности, что попадается на пути. Себастьян молчит, оставляя при себе мнение насчёт изменений в комнате Брука, когда ложится на покрывало и выжидает, пока его сказочник настроится на нужный лад. Иногда ему нужно несколько минут, а иногда он начинает говорить ещё от двери, в то время как Моран мог и вовсе молчать. Сегодня происходит именно так. Он не сказал Ричу ни одного слова. Ни приветствия, ни вопроса о содержании или названии нового рассказа. - Всё случилось слишком рано, чтобы быть зафиксированным в истории хоть как-то... И тем не менее скользкие признаки до сих пор маячат на периферии сознания миллиардов людей. Ричард неловко взмахивает руками, перед тем как щёлкнуть выключателем последнего электрического источника света - настольной лампы. Движение настолько нелепое, что Моран думает о том, что Брук репетировал его всю эту неделю ровно с того момента, как он вышел отсюда в прошлый раз. Наверняка так и было. - И что же случилось, сказочник? - военный тихо фыркает, выказывая недовольство слишком долгим ожиданием. Нервы стали ни к чёрту. Джим говорил, что каждый уважающий себя человек должен хоть раз сойти с ума. "Иначе и жить незачем", - охотно подсказывает память до боли знакомым голосом. Более надрывным и острым голосом, чем у Ричарда, тёмным силуэтом забирающегося на кровать и занимающего своё законное место в подушках. Так он безумно похож на совёнка со своими встрёпанными волосами. И совершенно не похож на брата. Ни жестом, ни характером, ни голосом. - Люди лишились последнего наместника богов... Нет, обо всём по порядку. Слишком давно, чтобы события того времени достигли нас в своём доподлинном виде... Так давно, что не у всех животных тогда были имена, а собаки ещё понятия не имели о своих отличиях от волков, когда всё живое, в том числе и люди, жили по негласным правилам мира зверей, тогда Бог, сотворивший всё это из первородного чёрного хаоса, осознал беспомощность человека перед хищниками самого разного калибра. С огромными клыками и острыми, как бритва, когтями, ядовитыми жалами, и на своих четырёх лапах против двух человеческих ног, истинные хозяева этого мира видели в голых и хрупких человеческих существах исключительно добычу. Сладкую, лёгкую, и доступную. Так продолжалось до тех пор, пока загнанные в пещеры люди, обезумевшие от страха, отчаяния и холода, не приручили самого опасного зверя - огонь. Яркое искрящееся пламя пролило свет надежды на будущее расы людей. Первый, покоривший огонь, стал первым лидером. Его признали безоговорочно, и именно этот мужчина бросил вызов природе. Первым поднялся с колен, освещая себе путь горящей ветвью баньяна, и первым объявил охоту на любого зверя, нападающего и подбирающегося к человеческому жилищу. Так зародилась война. Взращенная на страхе жестокость выливалась неконтролируемой агрессией. Джунгли окрасились кровью на долгие десятилетия. Рождались и умирали поколения охотников, не важно, сколько пар конечностей они имели - злобы было во всех поровну, и всем было за кого мстить. И так же, все были единым удобрением для земли, терпящей эту агонию. Первой взмолилась именно она. Страшным воем из-под земной толщи прорывались гейзеры и просыпались спящие вулканы, вынуждая всё живое залечь на дно, забыв о вражде. Катаклизмы прекратились внезапно, в одно мгновение, стоило только возмущенным потокам лавы, взбеленясь, коснуться облаков. Небо в последний раз разошлось в грозовом переливе, и джунгли наполнились такой первородной тишиной, какой не было с самого момента сотворения изумрудно-ярких растений и жадного до тёплого мяса зверья. В ту ночь, ставшую границей между законом и беззаконием, в первый раз видели большую бесшумную кошку, белой молнией скользнувшую между деревьев. С тех пор нового обитателя джунглей стали видеть чаще. Было ли оно только одно, или их было несколько - доподлинно неизвестно, только все быстро поняли, что существо это поистине вездесуще. Белоснежная кошатина была крупнее любого собрата и выделялась чистотой своего непогрешимого цвета из всего существовавшего многообразия живого. Она была куда сильнее и быстрее, и скоро все, даже самый новорождённый лист лианы, уловили слух о том, что через это существо сам создатель следит за порядками на своей земле. Слухи были верны. Пожалуй, первый и последний раз в истории, когда слухи соответствовали истине. Зверь появлялся каждый раз, когда случались стычки, громогласным рёвом заставляя противников отступиться друг от друга перед большей угрозой. Вскоре новые правила были признаны и приняты, жизнь влилась в новое русло, куда более мирное. Время шло. Жизнь текла размеренно, и люди начали понемногу забывать весь пережитый кошмар. Только изначальный ужас всё ещё жил глубоко в сердцах. Люди с тех пор так и остались жестокими и озлобленными, это засело глубоко внутри, ростками зла укореняясь в человеческой натуре. Без постоянных стычек и междоусобиц надсмотрщик мира заскучал, уединялся всё чаще, стараясь оградиться от всех и вся. Попросту не находя себе места ни среди живых, ни среди мёртвых. Оторванный от неба, на земле, никогда не бывшей его домом, единственное, чего он желал, так это исчезнуть. Это желание стало навязчивым, маниакальным, и каждый новый раз загоняло мощное животное в самую глубокую пещеру. Та образовалась ещё в день его рождения, и была безмерно глубокой. Такой, что мрак плотно обвивался вокруг тела, становился тяжелым и тёплым, отсекая все звуки внешнего мира. В полной тишине и темноте было комфортно. Так, как никогда и не было. Нельзя было различить ни кончика хвоста, ни массивных лап. Будто его больше не существовало. Оставался только рассудок, что переносить было уже куда легче. Было приятно растворяться в этом мраке, проводить дни и ночи, не зная отличия одного от другого, дышать этой угольно-чёрной умиротворяющей вязкой субстанцией; до краёв наполняясь ею с каждым вдохом и очищаясь с каждым выдохом. Дни сливались в месяцы одной огромной чернильной кляксой. Горечью, отдававшей на шершавом языке и в гортани. Тьма завораживала, пленяла, очаровывала своим кажущимся покоем, вскоре став неотъемлемой его частью. Животное всё реже и реже покидало своё убежище. Что-то медленно менялось в самой сути его организма, но понять, что, он не мог. Просто внутри зарождалось уютное тепло, которого в этих чужих землях так не хватало безымянному зверю. Однажды он всё же покинул свой приют, и в ту же ночь грациозного хищника видели близ человеческих селений. Там же обнаружили растерзанные тела двух детей. Если вражда между животными и людьми ещё имела место быть, то детёнышей не трогали. Табу, не нарушавшееся с самой первой войны, было втоптано в грязь, равно как и перемолотые мощными клыками шейные позвонки. Тяжесть этого события понимали все, и никто из представителей обеих враждующих сторон не встал бы на сторону убийцы. Озлобленны было исключительно все, и последствия не заставили себя ждать. Охота была всеобъемлющей. Дикой. Не знающей пощады и долгой. Ополчившись и собравшись воедино, люди и звери несколько дней не прекращали погони, и всё же загнали того в засаду. В тот момент возникло и название – «тигр». Острый, быстрый, первый раз подбитый грубой стрелой… Всё это отразилось в имени крупного хищника. Тогда всем было наплевать на имена. Только скопом набросившись на сопротивляющегося хищника, они могли победить. В ход шло любое оружие – клинки, когти и зубы. Всё это, обрушалось на гибкого хищника, вспарывало белоснежную шерсть, терзало плоть, воздавая заслуженное наказание за содеянное. Из открытых ран щедро сочилась кровь, орошая и землю, и каждого причастного к этой расправе. Только рваные многочисленные раны зияли не ожидаемыми рубиновыми красками, а чернотой. Густая, как ил, и тёмная, как чернила осьминога. Исполосовано было не только тело до самого кончика хвоста, но и морда, и округлые уши, то и дело прижимавшиеся к широкой голове. Так появился тигр в том виде, который мы знаем. Открытые раны не затянулись и со временем, были оставлены всем последующим поколениям в напоминание об их слабости. Рыжий цвет достался как напоминание о запачканной кровью репутации. Он сам низверг себя с пьедестала, пустив тьму в своё сердце, прислушавшись к дурманящему голосу источника, которого даже и не знал. За это испокон веков расплачивается изначальный Тигр своими незаживающими ранами. За это же расплачиваются все остальные поколения, принимая как должное и даже не подозревая, что среди их общины есть бессмертный, причастный к их постоянным страданиям.