Сказки на ночь

Провести три часа в самолёте ради очередной сказки казалось просто верхом идиотизма. Невозможно было представить, что могло заставить Ричарда вырваться из своей уютной квартирки. В том смысле, что Себастьян вообще не был уверен в том, что Ричард хоть когда-то выходит из дома. Очевидно, он сильно ошибался на его счёт! Уютный, хорошо прожаренный Авилес на палящем испанском солнце, а если точнее - отдалённая семейная вилла, был отличным местом отдыха от утомляющего туманного Альбиона. Одно из красивейших мест, что отставной полковник повидал за всю свою жизнь, и сейчас не потеряло своего очарования. Даже наоборот, будто хвасталось своей ухоженностью на фигурных клумбах с яркими причудливыми экзотическими цветами и с роскошью играло бликами на узорчатых витражных окнах. Может и стоило бы осмотреться, придать значение царящему вокруг великолепию, но Себастьян спешит скрыться в доме, чтобы найти Рича и узнать наконец-то, что его сподвигло изменить привычное место встречи. Чёртово любопытство. - Dolce vita, Себастьян! – брюнет опирается руками о скруглённые резные перила, пестрящие множеством деталей: Моран не сомневается, что там присутствуют и сказочные мотивы, и улыбается. С белозубым оскалом. Непривычно для мягкого характера актёра. В этом оскале проступают чужие черты. Такие узнаваемые, что кулаки чешутся выбить все его зубки или хотя бы порвать очередную модную рубашку и растрепать волосы до стадии «Ричард, можно просто Ричард». Но это не Ричард. Совсем. За время, проведенное в его компании, сложно было бы не выучить приметы, присущие именно актёру. Его сбежавшее отражение, внутренняя бездна, вырвавшаяся на волю и затерявшаяся на уютных просторах солнечной Испании. Именно тот, кого он так упорно искал всё это время. Его Джим, и никто иной. Впрочем, это большая ошибка – воспринимать Джеймса и Ричарда как нечто взаимосвязанное. Ухающее в груди сердце - хороший советчик, и прозрения происходят именно там, в районе четвёртой чакры. Анахата. Грех не запомнить, когда на груди давно прорисован этот затейливый символ. И Себастьяну смешно, до дрожи в коленях, ведь весь этот участок, отвечающий за любовь и гармонию, сейчас наполняется огнём ярости и болью непонимания. Высшая энергия, вновь обретенное за год кажущееся согласие с самим собой и всем миром - особенно упрочнившееся бесплатной выпивкой в самолёте - всё трещало по швам от одного наглого взгляда. Он не прохлаждается под могильными плитами и, вероятно, никогда там и не был. Этот мир не то, что сказочки Рича, тут чудеса совсем не в ходу. Даже совершенно живой Мориарти не вызывает искренней веры в чудеса. Только в то, что он настоящий придурок, очередной одураченный в бесконечном списке таких же, обманутый, и всё же безусловно, безнадёжно влюблённый в своего дьяволёнка, перехитрившего смерть и сияющего почти снисходительной улыбкой в предзакатном свете. Солнце здесь не то что лондонская скромница, светит чуть ли не три сотни дней в году, радуя своим обществом таких вот призраков прошлого. И в этом был весь Мориарти. У тебя может быть своя жизнь, привычки, будничность. Но всё это рассыпается прахом, стоит ему появиться и в своей величественной манере улыбнуться уголком губ, обозначая единоличное превосходство. Так Джим тешит своё самолюбие. Себастьян своё тешит иначе – выпускает наружу дремлющего под кожей зверя, не собираясь сегодня сдерживать инстинкты. Одно только предвкушение того, как Джим будет кричать и выгибаться под ним до излома, заставляет кровь невыносимо гореть. Стоит признать, он самый настоящий яд, выжигающий внутренности, сдавливающий горло до удушающего спазма, потому что Себастьян уже отравлен. Токсин давно в его костях и в каждой клетке тела. Невыносимый, привязывающий его к своему источнику непроходящей зависимости. Счастье и блаженство - утолить этот зудящий голод и жажду любимого тела, поэтому Себастьян и не сдерживается, взбегая по лестнице, перемахивая через несколько ступеней разом, чтобы сгрести в охапку брюнета, перехватить инициативу, завладеть им, по праву принадлежащим только ему. Плевать, сколько прошло времени, есть нечто неизменное. • • • - Так сказки всё же не будет? – лениво интересуется Себастьян, из-под приопущенных ресниц наблюдая за разомлевшим и разнеженным любовником. - Сказки? Боже, да Рик тебя избаловал за это время. Что он тебе обещал? Сказку о бесконечном колесе? Это оптимистичное дерьмо? Я придумал её в каком-то сентиментальном расположении духа, а потом переделывал сто раз. Джим приподнимается на локтях, безуспешно старается расправить безнадёжно сбитую в ворох складок простынь и обреченно вздыхает, прикрывая веки. Они тяжелые, непокорные, словно всегда хотят спасти тьму в его глазах от пронзительных солнечных лучей. Благо, в этом сложном пространстве из сводчатых комнат и путаных коридоров живёт только мягкий и рассеянный на невесомые частицы свет. От такого не прячешь глаза по утрам, и сам по себе он больше похож на новое агрегатное состояние воздуха – более плотный, потому что сосредоточивает в себе счастливые детские воспоминания. На закате он окрашивает всю комнату золотом, не упускает даже кончики растрепавшихся волос Джеймса и мельчайшие пылинки на его ресницах. От собирающейся мелочами, по штрихам, картины перехватывает дух, и Бастиан молчит, не в силах отвести глаз от такой красоты. Просто не может собраться и ответить, что да, именно эта сказка была ему честно обещана актёром. Хотя он и вспомнил о ней, только чтобы уколоть Мориарти. Джеймс ненавидел доносить свои мысли до людей, весь полностью направленный внутрь себя. Сколько Себастьян его помнил – и за год он вряд ли успел разительно измениться – Джим выражался чаще коротко, не заботясь о том, поймёт ли его собеседник. Но если уж пускался в разъяснения, то пространно, словно не было в нём никакой внутренней меры. Человек-крайность. - Точнее даже, я сто раз начинал и так и не придумал, чем закончить. Ни одну из своих сказок. Если бы я мог взять какой-нибудь оптоволоконный провод и соединить свой мозг с твоим, ты бы увидел, как это красиво смотрится, сливаясь в единую картину. В одну бесконечность. Крыса, скрывающаяся на развалинах своего мира и торопящаяся жить, и рыцарь, который охотится за призраком. Тигр, позволивший запудрить себе мозги кому-то в темноте. Но ведь у темноты нет голоса. Или он есть у изначальной? Или голос тьмы - это всегда твой собственный, настоящий голос. Как ты считаешь? Мне кажется, что это… Забавно. Одно совершенно не исключает другое, можешь мне верить, я спец по голосам. Я когда-то слышал, что вся наша жизнь повторяется, и мы все движемся к тому, что уже приходили. И эта история обо всём, маленький калейдоскоп, стёкла из него больно колют ладонь, потому что я не могу донести главного, кажется. Чертовски сложно изъясняться на лекарствах. Кармическая ловушка, и мы в неё пойманы. Как хомяки в колесе. Это утомляет. Прошлый день. Настоящий. И будущий. Жизнь или промежуток времени от одного большого взрыва до другого – каким бы длинным ни был путь, в итоге он несоизмеримо меньше секунды, и мы возвращаемся на исходные, домой. На своё место. На своё настоящее место. Чтобы выдохнуть и побежать снова. Чем тебе не сказка? - И в чём мораль? - Понятия не имею, - он как-то особенно, в свойственной только ему манере, поводит плечами и открывает глаза, с усилием фокусируя внимание на своих пальцах. - Я просто хотел, чтобы ты помнил, что мы сдохнем, - Джим тихо смеётся, откидывая голову назад, открывая взгляду шею, изукрашенную засосами. - Я и так помню об этом. - Что-то я сомневаюсь. У тебя в глазах было столько скуки. Тошнотворно просто. Как бы самонадеянно это ни звучало, особенно от меня… Я хочу, чтобы ты ценил то, что у тебя есть. - Стоило из-за этого на год пропадать? – укор, хоть и справедливый, попадает по самому больному, и Моран резко притягивает к себе расслабленного брюнета, по-хозяйски обнимая его за поясницу. - А кто тебе сказал, что я пропал из-за этого? Вот уж глупости, скажи ещё, что я обиделся. Не мог же ты так отупеть за год, полковник! Ты можешь придумать себе какую-нибудь причину, но правду я тебе не собираюсь докладывать. - Жестоко, - усмехается он, скользя кончиками пальцев по мягкой коже. - Плевать. Главное, чтобы больше таких выкрутасов не было. Тон жесткий и не терпящий никаких возражений, однако их и не исходит от пропавшего на целый год криминального гения. Лондон за это время не изменился совершенно, как и сам Джим. Правда, судить о том, насколько правдивым было это впечатление, было чертовски сложно. Пожалуй, единственное, что было общего у близнецов Мориарти – ни одного из них Себастьян не мог прочитать. Зато эти чуть ли не видели его насквозь. Сложно было судить о Ричарде, но вот на счёт Джеймса сомнений не оставалось – тот ещё рентген. Так даже лучше. Можно не сомневаться, что он сам понимает всё, что творится внутри у отставного военного. Объясняться сейчас было бы сложно, хотя бы потому, что выдавить из себя что-то большее, чем простую констатацию счастья, было просто невозможно. Потрясающее обилие и многоголосие эмоций внутри не находило более ясной и понятной формы для выражения вслух. На сколько хватит этого урока – дело десятое. В конце концов, ценить то, что имеешь – настоящая наука и крайне полезный жизненный навык, требующий упорного труда, как и всё более-менее стоящее в жизни, и проверить, насколько хорошо он усвоен, можно будет только с течением времени. И времени на это потребуется явно больше, чем несколько лет.