Я стираю из вечности память.

Холод настойчиво пробирается под тонкую ткань футболки. Стылая земля с жадностью поглощает оставшиеся крохи тепла из безвольно распластанного тела. Опустошает, азартно присосавшись к долгожданной добыче, крепко удерживает цепкими лапками, словно пытаясь утянуть в глубину, на самое дно мироздания, где никто не помешает закончить трапезу. Притяжение такой силы, что различаешь в отдельности каждую кость, с хрустом ломающуюся внутри тебя, кажется, даже эластичная кожа рвется в клочья, не выдерживая напряжения. Но обмякшая плоть уже не в силах сопротивляться. Что-то пульсирует в ослабевшем разуме, электрическим разрядом поддерживая жалкое подобие жизни. Последние мгновения существования. Ни боли, ни мыслей… спасительное опустошение. Внезапно, сквозь невидимую завесу прорывается чей-то крик, достигая твоего практически угасшего сознания. Усиливающийся по нарастающей голос, будто хрупкое стекло крошит мощные преграды, разделяющие забвение и реальность. Ты однозначно слышал его раньше, но не можешь вспомнить, где, слишком знакомый, хотя и такой далекий. Тем не менее эта путеводная нить ведет тебя к спасительному выходу, и ты подневольно реагируешь на зов. Вязкое небытие понемногу отпускает, незримые оковы обращаются в прах. Пространство вокруг взрывается, разлетаясь в стороны рваными клочьями, и осыпается серым пеплом, тут же подхватываемым потоками свежего ветра. Вздрагиваешь, постепенно приходя в себя. Глубокий вдох, и легкие расправляются, насыщаясь обжигающим кислородом. Не слишком приятно заново учиться дышать. Пытаешься пошевелить пальцами на руках, с облегчением убеждаясь, что все на своих местах и способно функционировать. С трудом удается разлепить тяжелые, словно свинцовые веки. В изнеможении страдает каждая клетка твоей тленной оболочки. Мерзкий, пробирающий до колющих игл озноб, который остается лишь перетерпеть, однако вернувшаяся боль напоминает о том, что ты все еще есть. Ломота медленно отпускает, возвращая рассудок на свое место. Пробуешь осмотреться сквозь пыльный полог из лежачего положения. Странное место - лишь огромное, залитое ярким светом пространство вокруг. Ничего не разобрать, только понимаешь, что под тобой вовсе не земля, а бетонный пол, какой бывает в огромных ангарах. Крошечные пылинки замерли в воздухе, поблескивая в пронзающих их лучах, проникающих со всех сторон. Вполне возможно, что стен нет вовсе. Как ты оказался тут? Едва ли сейчас сможешь припомнить хоть самую малость. В ушах гудит рассерженный улей. Поначалу кажется, что это всего лишь игра воображения, но звук реален. Поднимаешь голову, мучительно морщась от подкатывающей к горлу тошноты. Слишком шумно. Какого черта здесь происходит? Словно сдвигая солнечную вуаль, все четче проступает очертание острого носа гигантского самолета. Он подобно кораблю-призраку зависает в туманной дымке. В мельчайших подробностях можешь рассмотреть даже хромированные заклепки на стыковых швах крашенной стали. Казалось бы, всего лишь бездушная машина, но почему тогда так страшно? Приподнимаешься на трясущихся руках, не в силах оторвать взгляд от приближающегося объекта. Серебристый росчерк пробегает по темному лобовому стеклу, когда машина слегка накреняется вбок, словно осматривая нежданного гостя. И если бы у самолета были настоящие глаза, в них бы наверняка читалось недоумение. Протяжный мелодичный свист окончательно приводит тебя в чувство. Переливчатое эхо позывным сигналом отражается от неразличимых преград. И откуда-то раздается многоголосное ответное завывание. Отчего моментально подскакиваешь, с трудом пытаясь удержать равновесие на ватных, норовящих подломиться ногах. - Где я? – удивляясь хрипоте собственного голоса, обращаешься к объекту, словно к живому, при этом вполне понимая абсурдность ситуации. Вот только никак не можешь избавиться от неприятного предчувствия, что тебе могут и ответить. Скрежет шасси, и стальной гигант осторожно подъезжает еще ближе. Его нос, пересеченный широкой царапиной, практически касается пола. Края полосы содранной краски уже густо поросли ржавчиной - похоже на застарелый боевой шрам. Рефлекторно отступаешь на шаг назад. Туман постепенно начинает рассеиваться, обнажая все новые и новые самолеты. Их здесь тысячи! Все они разные, и каждый из них «наблюдает» за тобой. Словно множество размытых временем лиц, затерянных в паутине памяти. Образы искажаются, сменяя друг друга, и незримо ощущаешь, как нечто по-хозяйски выворачивает наизнанку всю твою жизнь, по крупицам вытягивая сокровенные воспоминания. Кем бы они ни были, но ты ничего не сможешь от них скрыть. Леденящий страх и почему-то стыд гонят тебя прочь от этой молчаливой армии. За спиной один за другим с рычанием заводятся реактивные двигатели. Лопасти в турбинах начинают вращаться, непрерывно нагнетая воздух и настойчиво подгоняя тебя. И ты бежишь, даже не замечая, когда начинается падение. Просто срываешься в никуда, и сердце испуганно подпрыгивает в груди. Оказывается, вокруг вовсе не туман, а белоснежные пушистые облака, густым слоем ваты повисшие под индиговым небосводом. Стремительный полет в одном направлении без единого шанса на остановку. Я приоткрываю глаза, все еще не уверенный, что данное пробуждение реально. Все окружение воспринимается размытым и непрерывно колышущимся до дурноты. Пахнет хлоркой и еще чем-то отчетливо медицинским. Кажется, это больничная палата. Монотонное попискивание кардиомонитора окончательно уверяет меня в этом. Невозможно разобрать, день или ночь сейчас: единственное окно наглухо задернуто плотными шторами. Из освещения лишь небольшой светильник, висящий рядом с кроватью, да моргающая красным сигнальная лампочка над входом. Изучение обстановки оказывается не слишком простым занятием: подушка чересчур жесткая, шея затекла, и любая попытка повернуться отзывается неприятным покалыванием с последующей ломотой в позвонках. Покосившись на торчащую из локтевого сгиба трубку, пытаюсь восстановить в памяти последние события, предшествующие этому. Соображаю как-то заторможенно: довольно сложно собрать в единую картину разбросанные частицы пазла. Сумасшедший вихрь из скорости и искореженного металла. Отголоски посторонних, страшных жужжащих звуков, а еще вода. Много воды. Внезапно в висках кольнуло: «Эйдан!». После чего я попытался подняться, о чем сразу же пожалел. Слабость неминуемо скрутила меня, опрокидывая обратно. Острая боль стрельнула от сердца к лопатке, перед взором все потемнело, а затем слилось в искрящуюся круговерть. «Твою же ж мать!». На грудь словно навалилась тяжелая бетонная плита, резко перехватило дыхание. Изначально казалось, что хреновей просто не бывает. Глупое заблуждение. Кажется, я даже застонал. Какое-то время лежал не шевелясь, прислушиваясь к внезапно обострившимся ощущениям, и с резкими движениями решил больше не экспериментировать. Несколько минут спустя, отдышавшись и успокоившись, удалось осторожно приподнять голову, но этого хватило, чтобы на душе заметно потеплело. Узнаваемые темные кудряшки рассыпались по белому одеялу. Тернер спал. Не просто прикорнул рядом с кроватью умирающего человека, а в полной мере предавался глубокому сну. Всегда удивляла его способность спать в любом месте и любой позе. Сейчас же ирландец полусидел на стуле, частично возлежав поверх простыни, уткнувшись в собственные руки. Размеренное дыхание отчетливо определялось по вздымающейся спине, облаченной в джинсовую рубашку. Не знаю, сколько времени я непрерывно смотрел на него, но он словно почувствовал это. Вздрогнув и окинув меня сонным взглядом, моментально расплылся в широкой счастливой улыбке, от которой мне сразу захотелось жить. - Привет, – настолько родной и нужный голос, что невозможно описать гамму эмоций, единовременно вспыхнувших внутри. Хотелось кричать, стиснуть его в своих объятиях, дабы убедиться, что это не игра воображения, только сил не было, да и не угасли еще мучительные воспоминания о последствиях необдуманных действий. Но как же я был счастлив видеть его абсолютно здоровым, пусть и с небольшими темными кругами под красивыми миндалевидными глазами. Растрепанный, заспанный, но такой привычный. Столько всего не терпелось сказать, только нужные слова никак не лезли в голову. Осознание собственной вины, столь очевидное и безапелляционное, накрыло по полной. Моя вина во всем этом безумии, только моя. Жаль, понимание пришло слишком поздно. Суметь бы еще объясниться в таком состоянии или хотя бы попытаться. - Прости… - это слово дается мне с титаническим трудом. И дело вовсе не в сомнении верности выводов, просто слабостью охвачена каждая клетка истерзанного тела. - Ничего не говори. Тебе надо отдыхать, - Эйдан берет меня за руку, даря ощущение тепла и умиротворения, - все остальное подождет. Наговоримся еще. - Я свихнусь окончательно, если замолчу сейчас. Хотя бы напомни, как я оказался здесь? – жутко, когда о событии в памяти сохраняется лишь одна неоформленная вязкая чернота. Друг молча размышлял некоторое время. Может, подбирал слова, а возможно просто не хотел возвращаться в тот день. Тем не менее он ответил, стараясь не выдавать собственное волнение, а преподносить по возможности сухие факты, только голос его слегка дрожал. - Машина вылетела на обочину, перевернулась несколько раз и опрокинулась на крышу, - было очевидно, что это не самые приятные воспоминания. Парень поморщился, замолкая на несколько секунд. – Повезло, что ты не выскочил через лобовое, в противном случае все могло бы закончиться хуже. А так отделался переломом двух ребер, так что не советую рисковать с резкими движениями. Левое легкое повреждено незначительно: жидкости было немного, врачи вовремя сделали пункцию*, а вторая, к счастью, не понадобилась. Три дня прошло, как тебя привезли сюда. Я старался не уходить надолго, ждал твоего пробуждения. Знаешь, это страшно. Никто ничего толком не говорит, косятся как на психа, мол, ты никто и какое твое дело? Уроды. Хорошо, что хоть не выгоняли. Ребята тоже заходят, они остановились в отеле недалеко от клиники. Только Мартину пришлось срочно улететь в Лондон, но он регулярно звонит, чтобы узнать о твоем состоянии. Все переживают. Кстати, досъемки сдвинули на месяц, так что успеешь восстановиться. Через пару недель можешь надеяться на выписку, если не найдут никаких осложнений. Но на самом деле это чудо. Тебя вырезали из груды искореженного железа в течение часа. Повсюду была кровь: на траве, в грязных лужах… Я стоял там все время, думал, что ты… Я так виноват. Ирландец внезапно притих, погруженный в собственные мысли. Что-то в его взгляде остро резануло по сердцу. Он находился со мной каждую минуту моего забвения. Пока я пребывал в беспамятстве, этот человек переживал за нас двоих. И это после всего безумия, учиненного мною. Ему было больно, и думаю, что не менее, чем мне сейчас. - Главное, что ты жив, - я сказал это вслух, хотя и не собирался. - Я подумал то же самое про тебя, - Эйдан фыркнул, пытаясь подавить усмешку, - какого черта мы творим, Дин? - Два дебила, - смеяться было крайне нежелательно, но я едва сдерживался, - почему ответ становится таким очевидным лишь в ситуации «паршивее некуда»? - Не знаю, - ирландец хмыкнул и, склонившись надо мной, прижался лбом к моему. Мягкие волосы щекотали лицо, но впервые я наслаждался этим, а не пытался убежать. Да едва ли смог, если бы даже захотел. – Этот мир не должен лишиться тебя. Таких, как ты, слишком мало, но вы нужны миру со всем своим безграничным оптимизмом и верой в окружающих, с открытостью и непредвзятостью. Ты уникален просто в своем умении жить, не оборачиваясь на прошлое. А моя жизнь ничего не стоит, так что отдать ее совсем не жаль. - Не смей так говорить! И даже думать! – глупая попытка пошевелиться вновь закончилась болезненным опрокидыванием обратно. Я зашипел сквозь сжатые зубы. Тернер тут же приобнял меня, утешая и фиксируя одновременно, нашептывая на ухо что-то неразборчивое. Мягкие губы коснулись моей переносицы. Столь откровенный жест должен был вызвать бурю негодования, но мне стало просто спокойно. Самый близкий и нужный, единственный, кого сейчас действительно хотелось видеть рядом. Приняв это, едва ли думалось о каком бы то ни было скрытом подтексте: происходящее казалось естественным. Эйдан словно делился своей энергией и силами, отдавал часть себя, искренне, но осторожно прижимаясь ко мне. Я вдыхал его особенный, ни с чем не сравнимый запах, невольно ассоциируя друга с бродячим котом. Почему? Да просто чаще всего от него исходил едва уловимый запах парфюма, или свежего лосьона после бритья, но довольно густая щетина говорила о том, что бритьем в последнее время явно пренебрегали, поэтому сейчас ирландец пах ничем и вместе с тем чем-то особенно неповторимым. Одна моя хорошая знакомая – заядлая кошатница, у которой я часто гостил несколько лет назад, как-то настойчиво всучила мне белоснежную пушистую питомицу в шикарном ошейнике с позолоченным медальоном в форме полумесяца, мол, познакомься с новенькой. Невольно уткнувшись носом в лохматую спину, я вдруг с удивлением отметил, что она совсем не пахнет. Это поразило, поскольку мой Бэтмен всегда вонял псиной. А когда я старательно раз в неделю ополаскивал его из шланга в саду, иногда даже с шампунем, он начинал смердеть мокрой псиной. Кошки же по своей сути оказались практически стерильными в этом плане. Как мне объяснили, данное животное, если оно здорово, не должно источать запаха в принципе. При этом они отлично впитывают посторонние ароматы. К примеру, если кошка только что вернулась с прогулки, она будет пахнуть свежестью и сырой землей, ну может, соленым океаном и цветами с садовой клумбы. Кошка, спрыгнувшая со шкафа, всенепременно будет пахнуть пылью. Весьма забавно. Вот и ирландец, насквозь пропитавшийся запахом больницы, пах лекарствами и просто собой. И если бы не моя внезапная асфиксия, неизвестно, сколько бы еще времени мы провели вот так, не желая отрываться друг от друга. Пытаясь выровнять скачущее, словно безумное пони, дыхание, прерываемое захлебывающимся кашлем, я отвернулся от Тернера, не выдержав его тревожно-сочувствующего взгляда. - Попей, полегчает, - холодное стекло стакана неприятно обожгло сухие губы, тем не менее содержимое заструилось куда нужно, и действительно стало лучше. - Спасибо. - Если захочешь еще… - Эйдан вновь потянулся к высокому графину. - Я не о воде, - хотелось объясниться безо всяких глупых страхов и домыслов, только в голове по-прежнему шумело, и это мешало сосредоточиться. Но стоило постараться, - если бы не ты, я бы никогда не нашел выход. Твой голос… там, за гранью… - Если бы не я, ничего бы не случилось, - парень печально вздохнул, виновато смотря на меня своими черными глазами из-под взъерошенных волос. Он в тот момент как никогда был похож на играемого персонажа – Кили, моего младшего брата. Такой решительный и трогательный одновременно. - Молчи! Все, что произошло, – результат моей глупости и нежелания принимать очевидное. Да, твое поведение выходило за всевозможные рамки, но разве не я тому виной? Невольно поддавшись такому неподдельному вниманию, я всего лишь искал друга среди каста и стал причиной всего творящегося кошмара. В итоге сам запутался в «как надо» и «как хочется». До сих пор не считаю, что все это правильно, но слишком устал убегать. Устал прятаться от очевидного, опасаясь за нахрен никому не нужную репутацию. Обещаю, что больше не стану воспринимать любое твое действие или слово как угрозу, а дальше… не знаю… будь что будет. Только улыбайся мне, как улыбался раньше, хорошо? Тернер ухмыльнулся, явственно осмысливая и принимая услышанное. - Я постараюсь ничем не разочаровывать тебя, друг. И не позволю себе больше, чем разрешишь мне ты, - лукавая улыбка осветила уставшее лицо. - Буду иметь в виду, - очередная волна слабости накатила внезапно, вынуждая против воли прикрыть глаза. - Поспи, а я пока скажу врачам, что ты пришел в сознание. Увидимся завтра, - он говорил что-то еще, такое размеренное и убаюкивающее. Организм окончательно сдался, предпочитая не растрачивать ресурсы попусту. Последнее, что удалось сказать, прежде чем отключиться: - А знаешь, Эйд, кажется, у меня развилась авиафобия. * Плевральная пункция – прокол грудной стенки и париетальной плевры полой иглой или троакаром с целью диагностики или лечения.