Ошейник

Я потерял сам себя за этим безумным маскарадом сломанных кукол. И сейчас я боюсь лишь одного, того, что я потерял, того, что я уже никогда не смогу вернуть. Страх – это плохо, так говорят все и всегда. Все говорят, что он убивает нас, заставляет делать необдуманные поступки. Толкает на предательства или даже убийство. Страх позволяет испытать адреналин. И когда мы испытываем страх, нам хочется громко закричать, чтобы нас все услышали, чтобы нас увидели и наконец обратили на нас внимание, нам хочется быть в толпе людей. А некоторым, наоборот, – забиться в самый темный угол квартиры и сидеть там тихо, не издавая ни звука, лишь бы нас не заметили. Вы можете назвать тысячи эмоций, которые вы испытываете при страхе, и скорее всего они будут отрицательными, а как иначе это же СТРАХ! Но существует еще один вид страха. Вы идете по дороге, и навстречу едет грузовик, он просто несется, а дорога очень скользкая, его ведет. И вы начинаете бояться, в вас просыпается страх, что вы можете умереть. Но если бы тут были не вы, а кто-то другой, он ведь тоже мог испытать страх. Вот только совсем другой. Вы можете не поверить ему, наплевать, назвать сумасшедшим. Но представьте на секундочку, что он может испытывать страх того, что его не собьют, что шофер сможет вывернуть руль, и не сбить вас. Да, вот вы уже думаете, что он псих, сумасшедший и самоубийца. Но ведь все, что есть у нас в этом мире – это наша жизнь, все остальное ложное, обман. Оно ненастоящее, выдуманное. И нам уже становится страшно от того, что мы потеряли то единственно ценное, что у нас было. Мы не думали, что это можно потерять, ведь это не вещь – это наши ЧУВСТВА, и, потеряв их, человеку гораздо сложнее вернуться в этот мир. И вот оно, осознание того, что мы уже мертвы, и тот человек, который не боится нашего грузовика, уже не кажется нам сумасшедшим. И мы перестаем бояться грузовика и начинам бояться того, что водитель вырулит и оставит нас мертвыми в этом мире. Страшно, только теперь становится по-настоящему страшно от того, что я уже давно потерял это бесценное чувство, что было нам даровано. Не смотрите на меня такими глазами, вы такие же, как я! Ничуть не лучше! Но вы прекрасно научились менять настоящие чувства на жалкие отголоски желания вашего тела! Просыпаюсь и понимаю, что мне приснился очередной кошмар. Жестокий своей реалистичностью. Задница ноет, а желудок скручивает, словно в стиральной машине. С трудом привстаю с кровати и тут же падаю на твердый пол. Все не так. Не так. Боль, наполнившая тело, прорывается сквозь каменную стену и рвется внутрь моего же сознания. Страх. Боль. Отчаяние. И ложь. Не давая покоя, скребут в стену, словно в надежде, что я хоть что-то вспомню. Яр тут же залетает в комнату. Но у меня не остается и толики того возбуждения, что было вчера. Нет привычного смущения, нет стыда. – Вытащи, – сухой осипший голос срывается с губ, раздирая сухое горло и заполняя его собственной кровью. Яр напуган. И я вижу этот страх в его глазах, но лишь секунду. И вернув себе образ злобного хозяина, он таки подходит ко мне. Руки в перчатках скользят по телу, переворачивая и вытаскивая шарики из моей задницы. Хочется кричать от боли, наполнившей меня до краев. Но я молчу. – Тебе надо в ванную, – утверждает парень. Я лишь киваю в ответ, продолжая жалкие попытки встать на ноги. Набрав ванную, Яр отнес меня в нее, пытаясь как можно нежнее опустить меня в воду. Но стоило телу с ней соприкоснуться, как меня сковало болью. А горячая вода стала сродни раскаленной лаве. Выгибаюсь всем телом, в надежде избежать болезненного соприкосновения с водой, но руки Яра разжимаются, и я падаю в полную раскаленного железа ванную. Боль, вырванная из осколков памяти, ворвалась в сознание, затмевая все ощущения, что были до этого. Наполняя меня очередной порцией одиночества. И снова противные мерзкие слезы заскользили по щекам, не просто воспоминания – все те чувства, что были во мне в день изнасилования, в день, когда я все вспомнил, ржавыми копьями вывались в душу, забирая остатки последней надежды. Она ведь умирает последней? Говорят, надежда умирает последней, так вот предательство не умирает никогда. Пытаюсь вырываться из оков ванной, но обессиленные руки лишь соскальзывают с мерзкой белой поверхности. Ненавижу белый! Я перекрашу ее в черный! Обязательно перекрашу! Цепляюсь за Яра, но он лишь снова погружает меня в воду, словно непослушного ребенка, отказывающегося мыться. Поднимаю на него взгляд в надежде, что он одумается, поможет. Но он не помогает. Что он увидел в моих глазах, что, бросив все, отступает к раковине? Мне становится страшно. От того, что долбящее в ребра сердце может не выдержать напора, от того, что взрывающаяся черепная коробка грозится расплескать остатки моего сознания. Горячая вода давит на тело, словно глубины океанских вод на подводную лодку. Сжимая железо и превращая красивые корабли в груды ненужного, сгнившего металла. В глазах темнеет, и я проваливаюсь в собственный кошмар, еще куда более реалистичный и одинокий. Просыпаюсь от боли. Тело не просто ей наполнено – оно из нее состоит. С трудом разлепив глаза, я понимаю, что нахожусь в комнате Яра. – Ты вспомнил? – его голос мертвый, но нисколько не раскаивающийся. – Хуже, я все почувствовал. – Тем, я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты уходил. – Это не любовь. – Но… – Это – не любовь! – практически кричу я. – Так – не любят! Это все из-за тебя! Я не знаю, что было бы со мной, не будь тебя, но ЕСЛИ БЫ тебя не было, я был бы счастлив. Хоть на долю секунды, но я был бы счастлив. – Ты уйдешь? – озвучивает свой вопрос Яр, и я замираю. – Ты спрашиваешь это? – Ты уйдешь? – снова беззвучно мертвый голос тревожит мой слух. – Я тебя ненавижу! МРАЗЬ! – Ты уйдешь? – Да… – Я не могу. Я не могу тебя еще раз потерять. Ты не понимаешь! – смех, срывающийся с моих губ, заглушает слова парня. Слезы снова текут из глаз, оплакивая две мертвые души, скованные одной цепью. И проклятые самой судьбой. – Тем, ты – мой! Ты – только мой! – произнося это, парень переводит взгляд на меня, и я застываю. От того желания, что скользит в его глазах. Застываю от страха, сковавшего мое тело. Словно мне не восемнадцать, а лишь восемь лет. Хочется кричать во все горло, звать людей! Оказаться на улице! Но скованное страхом тело не дает даже закрыть глаза. – Прости меня, – заползая ко мне на кровать и стягивая с меня одеяло, просит парень. Но меня пугает не это. А отсутствие перчаток на его руках. И стоило мне это заметить, как он тут же берет мою ногу и, скользя мокрым языком, начинает вылизывать каждый палец. Страх липкими щупальцами врывается в сознание и заставляет тело покрыться противными липкими мурашками. Не отрываясь от этого действа, руки скользят выше, добираясь до паха и протискиваясь в опухшую дырочку. Растягивая, но не для удовольствия, а лишь для собственного удобства. Раздвинув мои ноги, он подбирается к моему лицу, я хочу закричать, я хочу оттолкнуть, но воспоминания, так долго прятанные мной, вырвались наружу. Затмевая все, не давая и шанса. Язык скользит по впалому животу и, поднявшись к соскам, начинает играть с ними. С болью кусая и оттягивая, руками скользя по всему телу. Словно пытаясь запомнить каждую деталь, заклеймить. Но стоит его губам соприкоснуться с моими, я отдергиваю себя, пряча лицо. Не давая коснуться плотного сжатого рта. Боль от нового ожога напоминает о собственном проклятии, пробираясь с самых пальцев и распуская сеть на все тело. Выгибаюсь от разрушающей меня боли. Но не успеваю я к ней привыкнуть, как Яр входит в мое неразработанное тело. К ней невозможно привыкнуть, про нее невозможно забыть, боль неотъемлемой частью меня скользит по телу, превращая меня в своего раба. Оставляя за собой единственное право владения мной. Толчки разрывают изнутри, и я чувствую, как вязкая кровь стекает по моим бедрам. Как руки, скользящие по свежим ожогам, царапая, забираются под кожу. Они делят меня. Словно игрушку, разрывая на части. А потом бросят. Боль, затмившая мое сознание, сводит сума, лишая всех мыслей. Убивая остатки тех чувств, что когда-то были во мне. И мое тело умирает вместе с душой, стоит Яру излиться в меня. Крик, вырвавшийся из моей груди, – не крик раненного, но крик умирающего зверя. Вой, способный разрушить целый город. Вой моей уже погибшей души. Он уходит, кинув мне на кровать ошейник, Яр уходит из квартиры. Я слышу, как хлопает входная дверь. Как тьма, наполняющая меня изнутри, рвется из всех ожогов, заполняя темнотой всю комнату. С трудом срываюсь с кровати и дрожащим и падающим через каждый шаг телом забираюсь в подсобку, найдя черную краску, крашу все, что попадется под руки! Перекрашивая всю лживо-светлую квартиру в такой родной мне цвет. Изнеможенное тело падает у местами покрашенного в черный телевизора, показывающего мне одно и то же видео. Одно и то же воспоминание. Сил не остается даже на то, чтобы просто закрыть глаза. Прихожу в себя все в той же квартире, все с тем же видео перед глазами, с теми же разрывающими меня ожогами. Я хочу домой. Я просто хочу к маме. С трудом натянув на себя одежду и взяв ошейник в руки, я спускаюсь на улицу. Босыми обожженными ногами иду по первому в этом году снегу. Оставляя на таком белом, словно волшебном действе, красно-черные пятна. Все те же лица прохожих, я их помню. Я помню каждый взгляд, которой был направлен на меня. Они не изменились. Ни один. Ни один – среди семи миллиардов. Боль разрывает все. Словно ртуть, убивая за один вдох целую судьбу. Не оставляя во мне ничего, кроме все еще идущего домой тела. Доковыляв до дома, поднимаюсь на нужный этаж. И, звоня в квартиру, кручу шепотом. – Мам это я! Мам, я домой вернулся. Ну чего же ты не открываешь-то…– скользя по стенке, опускаюсь в грязном загаженном подъезде. Но рядом с домом. Мама откроет. Она точно откроет. И стоит мне закрыть глаза, как дверь отрывается, но не наша, а соседняя. – Тема, это ты? – голос дяди Жени, печальный и удивленный, режет по ушам, и я вновь открываю глаза. – Ага. Мама открывать не хочет. Вот сижу, жду. – Тем, что случилось? Тебе надо в больницу. – Нет. Я лучше маму подожду. Не знаете, где она? – перевожу взгляд на соседа и вижу боль и страх в его глазах. – Дядя Женя, а мама где? – Тебе надо в больницу, – подходя ко мне и открыв нашу квартиру, он заносит меня внутрь. Там пусто. – ГДЕ МАМА? – кричу я, брыкаясь и падая из его рук на пол. Не в силах подняться, ползу к маме в комнату, но она пуста. Как и все квартира. – Дядь Жень? А мама… – Она умерла, – слова застывают в голове. – Как умерла? – У нее на работе авария случилась, она сгорела. Завтра похороны. – Вон!!!! Уходите! Уходите отсюда! – кричу я, сворачиваясь на полу эмбрионом. И он уходит. Закрыв за собой дверь. Меня же накрывает не только болью, но и одиночеством. Мам, я ведь к тебе шел! Кто же меня тогда спасет? Мам, как же я без тебя-то! Боль, разрывающая сердце, не может вырваться наружу, так как и слез уже не осталось. Помнится, я вначале вам говорил, что потерял все чувства, что во мне были? Я соврал. Потерял я их только сейчас. Снова хлопает входная дверь, и я уже хочу закричать во все горло, чтобы убирались из моей квартиры, как слышу голос Ника: – Тем, ты где? – такой теплый и родной, что, забыв о воспаленном теле, срываюсь из комнаты и, влетев в прихожую, обнимаю парня. Цепляясь руками за его шею, как за спасательный круг. – Тем, прости меня. Прости меня, пожалуйста, – шепчет парень, и я впервые слышу в его голе не жалость, но боль и сожаление. – У меня мама умерла, – проговариваю я, прежде чем провалиться в один из моих кошмаров.