Ошейник

Снова сплошная темнота и холод. Как же мне хочется уехать подальше из этой страны. Сбежать от всего смрада, что окружает меня. Но я словно невидимой цепью связан со всем, что творится вокруг. Очертания лиц людей, которых я не знаю, и постоянно чувство, что со мной играют. Играют все и постоянно. Чувство, что моя болезнь лишь сказка. Плохая, но сказка, я не хочу верить в то, что мне придется жить с этой болью всю жизнь. А потом умереть в одиночестве, не оставив после себя ничего, кроме страха. Вот что оставите после себя вы? Продолжение рода? Машины, квартиры? Деньги на сберкнижке? И кому это понадобится потом? Представите на секундочку, что продолжением вашего рода буду я? И что вы, мои прародители, можете оставить мне? Кроме неизлечимых болезней, фобий и комплексов? Да ничего. И не потому, что вы бедны, уродливы и больны, а потому, что ваши души пусты. Словно дешевая лотерея, покупая, каждый надеется получить тот самый прекрасный и дорогой приз, а вытащив, выбрасывает эту ненужную мерзость. Так что вы подарите мне? Хотя знаете, мне кажется, люди уже сделали все, что бы их последователи были обречены, но мне жаль ваших внуков и правнуков. А еще больше мне жаль себя за то, что у меня их не когда не будет. Что моя жизнь не продолжится в грядущих поколениях, а сдохнет, отмучившись жалкие сто лет. Тьма, холод и разящая со всех сторон сырость, окутавшие мое тело, добрались-таки и до моего сознания. Черная непроглядная мгла окружает со всех сторон, она не просто движется за мной по пятам, она заглатывает все, что встает у нее на пути. Да и сам уже исчез, оставив лишь жалкое очертание невнятного будущего. Мне с трудом удается разлепить глаза, но боль тут же сдавливает сердце. Ребра железными копьями давят на мою грудную клетку. Впиваясь в нее настолько медленно и тягуче, что тело выгибает после нового глотка воздуха. Руками хватаюсь за подушку, наверно надеясь, что боль отступит, но она не отступает, все сильнее и сильнее впиваясь этими мерзкими ржавыми копьями. Я знаю, она не уйдет, больше не отпустит меня. Слишком сладкая добыча. Слишком сочно и маняще. А мне слишком больно... слишком больно выносить сопротивление двух нерушимых армий. Армий, ведущих непрерывное сражение, и полем этого сражения является мое тело. Но помимо привычной мне боли от ожога появилось еще одна. Та, которая спазмом скручивает мой желудок. Словно прилипший на клей «момент», он не желает отдираться от собственных ребер. Перед глазами появляется переполненное страхом, настоящим неподдельным страхом, лицо Ярослава, но, не выдержав разрывающей меня боли, я все же теряю сознание. И снова вакуум. Пустота и безысходность, от которой нет и шанса скрыться, потому что она не где-то там за пределами тела. Она во мне. Внутри меня, и настолько глубоко влезла в мое сознание, что стала неразделима со мной. Она словно не умеющая любить и заботиться мать, которая оберегает меня от того прошлого, которое я стер из своей памяти. На этот раз я просыпаюсь в больничной палате, едкий запах лекарств тут же врезается даже в мой не очень-то и чувствительный нос. – Ты проснулся? – уставший и обессиленный голос Яра доносится от окна. Переведя на него взгляд, я понимаю, он действительно очень устал. – Да. Что произошло? – голос дрожит и не хочет слушаться, но не от присутствия парня, а скорее от тех препаратов, которыми меня накачали. – Ты не перестаешь меня удивлять, Артем. Помимо того, что ты одинокий, замкнутый в себе подросток, ты еще и анорексик? У тебя сильнейшее обезвоживание. Я догадывался, что ты мало ешь, но не думал, что все настолько плохо. – Я не анорексик. – Да? А ты знаешь, чем отличается анорексия от обычного похудения? – Больной никогда не признает, что он болен, и всегда будет считать себя толстым? Яр, я не анорексик. – Тогда что произошло? – подходя ближе и садясь на кровать, спрашивает парень. – Когда на мне ожоги, я очень мало ем. В противном случае меня просто вывернет наизнанку. У меня в последе время они слишком часто появлялись, я не давал своему организму передохнуть. – Ты слишком равнодушен. – Все прошло. Я на дне, – я, и правда, на самом дне. На самом дне. Здесь уже нет ничего. И, к сожалению, я уже был в этом состоянии. – Что это значит? – в голосе скользят тонкие нотки страха, он не боится меня, но переживает. И сейчас я это слышу. – Это значит, что я вообще ничего не чувствую. Ни твоего влияния, ни боли от ожогов. Я даже прикосновения не почувствую. – То есть у тебя уже было это состояние? – Да, когда мне было 9. И это последнее, что я помню о своем детстве. Оно длилось три года, а когда прошло, я стал чувствовать непреодолимую боль от прикосновений с другими людьми. – Боже, что я натворил… – голос парня становится пустым, а по щекам текут слезы. Не произнося больше ни слова, он выходит из палаты. Тогда я еще не знал, что он уходит и из моей жизни. А дальше не было ничего. Пустота, темнота и вечное одиночество, что поглотили меня целиком. В больнице. – Артем, я понимаю, что с твоей болезнью это трудно. Но тебе нельзя больше доводить себя до такого состояния. Это очень опасно, мы в этот раз с трудом тебя вытащили, я не представляю, что может произойти в следующий раз. – Наверно я умру? А может, вы снова меня вытащите? – Пожалуйста, постарайся хотя бы не забывать есть. – Я постараюсь, – голос звучит настолько безэмоционально, что врач просто выходит из палаты, оставив направление о выписке на столе. После возвращения Темы из больницы. – Тем, что произошло? – голос дрожит, а из глаз матери текут слезы. – Все в порядке, держи платок, у тебя тушь потечет. В школе. – Артем, что происходит? Куда пропал Ярослав? Он уже больше недели не появлялся! – Он твой брат, думаю, тебе виднее, где он. – Да что с тобой!? Ты словно … Словно.. – Словно что? – Словно уже умер. Умер. Умер. Словно уже умер. Мертвый. Значит, не живой. Не чувствующий. Ничего. Словно искусственный. Искусственный. Значит кукла. Кукла. Значит, есть кукловод? Нет кукловода. Значит, сломанная кукла. Так продолжалось еще три месяца, пока я снова не встретил Ярослава у ворот школы. – Садись. – Что ты хочешь? – Вернуть тебя. – Куда? – Домой. – У меня нет до.. – договорить мне не дают, тяжелая рука заезжает по лицу. Рот тут же наполняется железным привкусом собственной крови. Но нет боли. Нет злости. Нет ничего. – Пу-у-усто, – тяну я, но все же сажусь в машину и еду к нему в квартиру. Квартира. Квартира Яра. Обычная квартира. Хотя и дорогая. Это видно, наверно. Интересно, а в прошлый раз она была такой же дорогой? – Здесь неуютно. – В прошлый раз тебе понравилось, – снова усмехается парень. – Разве? Так что ты хотел? – Ты не поверишь, но в своей жизни я совершил одну непростительную ошибку. И теперь не знаю, как ее исправить. – И что ты хочешь от меня? – Чтобы ты дал мне три месяца. Через три месяца я тебя отпущу. И исчезну навсегда. – Исчезнешь? – Разумеется, если ты не захочешь остаться со мной. – Хорошо, – Яр, не веря, поднимает на меня глаза. – Тогда поехали. – Куда? – За твоими вещами. Эти три месяца ты будешь жить со мной. Пусто. Пусто. Пусто. Дырка. Бракованный. Сломанная кукла. Пытаюсь открыть дверь ключом, но она не поддается. Мама открывает почти сразу после звонка. – Тема ты ран… – она затихает, стоит Ярославу зайти в квартиру. – Это ведь ты?! Неужели снова!!! – из ее глаз начинают литься слезы. Впервые за все время ей настолько больно. Словно ее убивают. Нет, не так, убивают меня. Я даже прихожу в себя, но лишь на доли секунды. – Уходи! Убирайся! Тебе мало!? Я ненавижу тебя! – она кричит, колотя его руками и пытаясь вытолкать в закрытую дверь. Переведя взгляд на парня, я понимаю, что больно не только ей. – Простите. Но я заберу его! Он мой! – словно заигравшийся мальчик, не желающий отдавать свою игрушку, отвечает Ярослав. – Избалованный ребенок! – крича во весь голос и ударяя Яра по щеке, срывается мама.– Он мой сын. Не произнося больше ни слова, Яр хватает меня за куртку и срывается из квартиры. Прочь из дома. – Я не понимаю, что происходит. – Ты скоро все поймешь, но пока… – его губы накрывают мои. Мокрый язык скользит в мой рот. У меня не учащается дыхание, не сбивается сердце. Мне мокро и скучно. Его глаза закрыты, я же, не моргая, смотрю на него, даже не пытаясь отвечать. У него грубые шершавые губы. Собственнически терзающие мой рот. Но, словно от ожога, он отлетает, стоит ему отрыть глаза и увидеть мой взгляд. – Пойдем. У меня для тебя кое-что есть. Мы заходим в гостиную, в которой нет ничего, кроме огромного телевизора за зеркальной стеной. Абсолютно пустая комната. – Разденься до белья. – Что это значит? – Тебе надо кое-что увидеть. – И причем тут одежда? – Она помешает. Я все же раздеваюсь и отдаю парню свою одежду. – Прости… Его шепот все еще ласкает мое ухо, когда дверь за ним зарывается, а ключ запирает ее, словно клетку. И стоит ей закрыться, как экран зажигается, и звонкий детский смех режет мой слух. Мой смех.