Ошейник

Боль не отпускает ни на минуту... Ненавижу себя! Ненавижу эту чертову болезнь, лишившую меня жизни! Забравшую у меня все! Вы думаете, еще не все потеряно? Так вот, вы сильно ошибаетесь! У меня нет ни прошлого, ни настоящего, и уж тем более ни о каком будущем и речи идти не может. Хотя я, кажется, вам обещал, что не буду ныть. Так что можете забыть все, что было сказано до этого, вас это точно не касается. Дверь в мою комнату приоткрывается, а кровать рядом прогибается под тяжестью маминого веса. – Артем, что у тебя опять произошло? – У меня? Нет, мам, все в порядке, просто сын у тебя урод, который не может вынести простого прикосновения! Слушай, мам, может, меня прокляли, а? Как в сказке. И какой-нибудь прекрасный принц сможет растопить чары? Или принцесса, полюбившая меня всем сердцем? – руки непроизвольно начинают дрожать, а из глаз начинают литься противные мокрые слезы. Очередной приступ истерики сковывает горло, давя на солнечное сплетение. – Тема, у тебя все обязательно наладится. И ты обязательно будешь счастлив! Надо только еще немного подождать. – Мам, а ты сама-то в это веришь? Нет... не надо. Не говори ничего, лучше налей мне кофе. Я хочу кофе, и побольше, – она встает с кровати и покидает мою комнату. Интересно, а есть ли среди семи миллиардов человек тот, чьи прикосновения я бы смог выносить? Или я один такой? Один среди семи миллиардов тварей, заполнивших нашу планету? Слезы льются, не переставая, а рот открывается в немом крике. Руками я хватаюсь за подушку, словно это единственный шанс на спасение. Вы осуждаете меня, да? Ведь я мужчина и не должен плакать; распускаю сопли, хоть и обещал совсем другое... А мне абсолютно плевать на ваше мнение! Мне плевать на всех на этой планете! Я вас всех ненавижу! Всех до единого! Срываясь с места, я выскакиваю из квартиры в одних домашних джинсах. Несусь босиком по холодным улицам полупустого и мокрого от непрекращающегося ливня города. Небо плачет, плачет вместе со мной, оплакивая, словно мелодией похоронного марша, мою жизнь. Вырываясь из оков города, несусь по желтой засохшей траве, все дальше уходя от линии домов. Перед глазами все плывет, ноги леденеют, по телу бегут мурашки. Не выдержав, падаю на мокрую траву, кричу во все горло. Закусываю кожу на руке до крови, до той боли, что будет способна превзойти мой личный кошмар. Глотаю ртом холодный воздух, поглощаю его жадно, пытаясь достать до легких. Но грудную клетку все также сжимают невидимые оковы, давящие на мои ребра и пытающиеся разломать их в щепки. А черные круги перед глазами становятся очертаниями всех тех лиц, которые я вижу каждый день, но не могу запомнить ни одного. Словно в калейдоскопе, они мелькают одно за другим, не прекращая эту мучительную пытку для моего изнемогшего организма. Ком в горле сменяется противным кислотным привкусом тошноты. Еще чуть-чуть, и меня бы вывернуло наизнанку вместе со всеми внутренностями и избитыми в труху ребрами. Но вскоре панический ужас и страх перед самим собой отпускает, уступая место умиротворенному равнодушию. Равнодушию ко всему и всем. Даже к собственной жизни. Холодный дождь продолжает барабанить по моему почти голому телу в надежде на то, что я все же встану и вернусь в так нужную моему телу квартиру. А я лишь закрываю глаза, погружаясь в сон. Мозг уже спит, уступив место подсознанию, позволяя ему создавать свои видения. Но холодное тело все же чувствует прикосновение больших теплых рук в перчатках, поднимающих меня с уже уснувшей земли, и уверенные шаги, несущие меня в строну дома. Но моему изнемогшему телу плевать на все. Оно просто засыпает.

***

Открыв глаза, я не вижу ничего, кроме наполняющего мою комнату черного цвета. С трудом подняв свое тело и заглянув в окно, понимаю, что уже раннее утро. Все также не спеша иду под душ, но, к счастью, после вчерашнего тело спокойнее реагирует на холодную воду. Вернувшись в комнату, надев все ту же черную одежду и заклеив лицо пластырем, я выхожу на кухню. – Артем, ты как? Ты выбежал совсем раздетый, я испугалась, – повернувшись ко мне, спрашивает мама. – Все в порядке. Не переживай. И да, мам, забудь все, что я вчера говорил, ладно? – Конечно, сынок. Завтракать будешь? Я блинчиков напекла. – Нет, дай мне только кефир. Я после школы пообедаю. Мама улыбается, но я вижу, как дрожат ее руки, когда она передает мне пакет с кефиром. Я вижу покрасневшие от слез глаза и глубокие морщины, поселившиеся на ее лице. Она – единственный человек, который знает, чего мне стоит мое мнимое равнодушие и спокойствие. Есть, конечно, еще дядя Женя, наш сосед по лестничной площадке, который каждый раз возвращает меня домой после приступов истерики. И как он находит меня в любой точке города? Думаю, если бы у мамы был здоровый сын, они бы сошлись – его жена, кажется, умерла лет пять назад. И мама не выглядела бы такой постаревшей и уставшей. А мои истерики в последнее время участились. Выйдя из своих мыслей и все же забрав кефир, я направляюсь за сумкой. Школа встречает тишиной. Лишь пара человек пришли так же рано, как и я. Поднимаюсь на нужный мне этаж и, вдев в уши наушники, падаю у дверей кабинета истории. Кажется, я уснул. Хотя, скорее просто временно выпал из действительности. В нее же меня возвращает нервное дерганье за рукав водолазки. Разлепив веки, я вижу перед собой Никиту. Не говоря ни слова, я поднимаюсь на ноги, он жестом просит снять наушники, что я и делаю. Интересно, чего это ему еще понадобилось? – Я хотел извиниться за вчерашнее, – отводя взгляд, говорит он, – ты ведь тот самый ученик, что должен был к нам перевестись? Нас предупреждали о тебе, но я просто не поверил. Извини, я не хотел, чтобы так вышло. Сегодня он другой. Вчера это был дерзкий и самоуверенный настоящий король, а сегодня – потерявшийся мальчишка, чувствующий свою вину и пытающийся ее загладить. – А вчера ты мне нравился больше. Но ты прощен, – отвечаю я, заходя в класс. Мне плевать на все его заморочки, пусть делает, что хочет. Лишь бы не жалел. Не он. Не такой как он. Ненавижу, когда меня жалеют. Пусть я никогда не получал тепла и не представляю, что значит жалеть по настоящему, но все взгляды, направленные в мою сторону, словно кричат, прикрепляя на меня ярлык «инвалид». Я ненавижу их только за то, что они могут чувствовать прикосновение чужих рук к их телу. Я ненавижу каждую тварь за это. Я ненавижу весь мир. И я бы с радостью продал всю свою жизнь и душу лишь за один день нормальной жизни. За одно объятие с родной матерью, чтобы навсегда лишить ее того горя, сотворенного одним моим существованием. Как там пословица говорит? Что имеем, не храним, а потерявши – плачем? Вот только мне терять совсем нечего. То, что вы не цените, гоняясь за все большим, мне не откроется никогда. Всю перемену я просидел у кабинета, так что, стоило мне сеть за парту, как прозвенел звонок. Кажется, кому-то не терпится со мной подружиться. Как только начинается урок, Никита садится на соседний стул. Хотя, не думаю, что от него сегодня будет столько же проблем, сколько было вчера. Интересно, это его прикосновения послужили спусковым крючком к моей истерике, или я просто был уже на грани? А, я же вам, наверное, не объяснил. Каждое прикосновение к моей коже не только наносит ожоги, но и является своего рода накопителем. Избежать прикосновений мне удается не всегда, и эти моменты копятся в моем подсознании. Если быть точным, моменты появления ожогов. Все время, что они на мне, ожоги доставляют непрерывное ощущение дикой боли. И когда мой болевой порог превышается, у меня случается истерика. К сожалению, как я уже говорил, происходить они начали все чаще. Уйдя полностью в свои мысли, я не заметил, как мой сосед уже десять минут непрерывно пихает мне рваный клочок бумаги. Притянув записку к себе, я отметил, что у Никиты ровный каллиграфический почерк. "Давай сходим после школы куда-нибудь?" – пишет мне он "Пытаешься загладить вину?" – отвечал я. "Нет. Ну точнее не совсем. Просто подружиться хочу" "Погоду обещали солнечную", – не спрашивай, что это значит. Не спрашивай. Не... "Эм...и что это значит?" – ну вот. Хотя, я ожидал этого. "Значит, что туч не будет. А я в солнце не гуляю", – я молюсь, чтобы хоть здесь он не проявил свое любопытство. "Ну, можно где-нибудь посидеть. Я знаю неплохую кафешку неподалеку" "Я обещал дома пообедать" Никита что-то пишет на листке, но я уже не читаю, переведя взгляд на учительницу. Их предупредили, всех учителей, что я буду учиться у них и, скорее всего, уже никуда не смогу перейти, так что они ведут себя крайне сдержанно. Уверен, они много обо мне наслышаны... От моих мыслей меня отвлекает стук в дверь и ровный холодный голос. Словно говорит сам Дьявол, желающий заполучить все смертные души. Он спрашивает какого-то парня. Я не вижу ни фигуры, ни лица – он за дверью, но его голос меня зачаровывает. А внутри появляется непреодолимое желание подойти и открыть эту чертову дверь, мешающую мне увидеть Дьявола. Я перестаю что-либо понимать, вслушиваясь в каждый шорох в надежде еще раз услышать его голос. Тишина становится настолько непреодолимой, что я уже хочу встать и сам подойти к нему, но меня опережает мой сосед по парте. Пробыв за дверью, которую он, кстати, плотно закрыл, всего несколько минут, Никита возвращается. "Кто это?" – тут же пишу я свой вопрос на обороте тетради. "Мой брат", – отвечает парень, переведя на меня взгляд. Заметив мое выражение лица, он договаривает уже шепотом. – Артем, нет, ты его не знаешь! Он плохой человек… – с трудом договаривает он. Но мне уже плевать. Я хочу еще раз услышать его голос, я хочу увидеть его лицо! Мне нужен он! – Я хочу с ним встретиться, – проговариваю я, смотря в глаза парню. – Тема, все что угодно, но только не это. Я не позволю вам еще раз встретиться! Никогда! – сказав это, Никита отворачивается к доске и больше не отвечает ни на один мой вопрос. А мое тело разрывает изнутри от непреодолимого желания встретиться с его братом. Никита же продолжал игнорировать меня весь оставшийся день и на всех уроках сидел как можно дальше от меня. Но мои мысли уже заволок туман. Я стал послушной куклой, единственным желанием которой было вернуться к своему хозяину.