Дотянуться До Звезд

Я прижалась к холодному изголовью кровати и прикрыла рот, задыхаясь от слез, что сдавливали горло и не давали свободно вздохнуть. Время замерло в этом гостиничном номере: все застыло так, как было в последний раз — разбросанная по полу одежда, которая была смята и скомкана, разбитая ваза, которую нечаянно бедром задел Мэтт, и сам мужчина, который мирно посапывал, отвернувшись к стене, у которой стояла кровать. Мое сердце, так и не успевшее склеиться после очередной встречи с Мишей, сейчас трепетало и было готово выпрыгнуть из груди, пробив солнечное сплетение костей и, стуча и брызгая, упасть на ковер. Голову вскружил ветер перемен, которые принес с собой Миша. Он изменился: стал более серьезен, стал старше и мудрее, однако любил как мальчишка до сих пор… Мои пальцы сжали край одеяла, которое в приглушенных тонах отозвалось серыми бликами на моей бледной коже, легкий ветерок скользнул по открытым плечам и обжег собою красные и горячие щеки, стало противно от самой себя. Что я творила? Или вытворяла? Боже, неужели, мои жизненные приоритеты успели измениться от одного только поцелуя? Теперь я не чувствовала себя должной оставаться рядом с Мэттом, с тем, кто любил меня и заботился обо мне. К горлу подступил ком, я через силу сглотнула застрявшие слова и поднялась на ноги с громкими шорохами. Комната наполнилась стучанием капель слез об пол. Я замерла у открытого окна, оперлась о подоконник напряженными ладонями и закусила шершавую нижнюю губу, глотая немые слезы отчаяния. Вид ночного города не вселял надежды в здравый еще пока что ум, только напоминал о том, что жизнь не кончена и требует продолжения. Голова закружилась, схватившись за горло и начав задыхаться, я свалилась на пол, быстро дыша и сильно кашляя. Свет холодных Звезд теперь стал столь противен, что не хотелось видеть его больше никогда. Руки затряслись, лоб покрылся испариной, глаза закрылись, и жизнь покинула меня вместе с остатками осознания того, что мне нужна реанимация… *** Слабый и приглушенный свет пробрался в комнату, пробежавшись по моим закрытым глазам. Улыбнувшись, я раскрыл рот. — Доброе утро, дорогая… Ответа не последовало, что меня крайне насторожило. Заторопившись, я спешно вскочил с кровати и кинулся к стулу, у которого лежала мятая одежда. По сторонам даже смотреть не стал, да и под ноги не глянул, поэтому благополучно запнулся и с тихим вскриком «Дерьмо!» приземлился на ворс мягкого ковра. В голове зазвенело: сказывался выпитый вчера алкоголь. Я попробовал пошевелить пальцами, но ни к чему не привело: тело онемело. — Брэд! — я повернул голову в сторону. Мой взгляд натолкнулся на тонкие безжизненные руки, которые растянулись вдоль не шевелящегося тела. Кровь застыла в жилах, по мне прокатилась волна слепого страха. Ясная очерченная картина в мозг поступила не сразу, но как только Картинка не дышащего тела девушки застыла перед глазами, я дернулся вперед, к ней. — БР-Э-Э-Э-ЭД!!! Дверь в комнату моментально распахнулась, на пороге очутился Брэд, в руках держа зубную щетку и пасту, рот его был в белой мятной пене, остроту которой я почувствовал с двух метров. — Фто? — он нервно переступил с ноги на ногу и грозно посмотрел на меня, как будто бы я посмел оторвать его от самого прекрасного занятия на всей планете. — Лена… — выдохнул я, глянув на нее. Девушка лежала без дыхания. Так, как я и увидел ее в первый раз. Перед глазами пролетела вся жизнь, я подумал, что если сейчас она не взглянет на меня — я тоже разучусь дышать… И она не взглянула. Осталась в покое ее тело, ее волосы, руки…Она замерла, словно бабочка, словно бабочка…Время вокруг остановилось, я все еще не мог шевелиться, но сдерживать слезы был в состоянии, поэтому, смотря на ее закрытые глаза, лишь молча кусал губы и проклинал себя за беспечность. Как я мог не замечать разлагательств ее души? Я упустил из внимания то, что ей нужна была свобода. Свобода ей была нужна также, как и…Миша… Жизнь вернулась в мои одеревеневшие руки, я сжался в комок и краем глаза заметил, как засуетился Брэд: братишка отбросил в сторону предметы гигиены, упал на колени перед не движущимся телом девушки и, пошатываясь от волнения, приложил два пальца к хрупкой Лениной шее. С ужасом вместе пронесся в моих глазах Страх, и слезы, прорвавшие плотную оборону моего характера, потекли по щекам — Брэд покачал головой. — Нет. Пульса нет… Глаза закрылись, я сокрыл лицо руками, напрягшись всем телом. Покой не спешил приходить ко мне, ослепляющая боль пронзила само сердце, рот раскрылся в безмолвной попытке возразить нелепой смерти… — Эй, парни, я договорился с организаторами — на бэк-стэйдже будут стоять светоидиотские лампы! .. — в комнату вошел веселый Дани. Но тут же застыл на месте, разглядывая растерянным взором холодное тело Лены. Клавишник улыбнулся. — Разыгрываете меня с утра пораньше? Отличная шутка! Ну давай, Вставай, Лена, простудишься же! Давай! .. Давай…Вставай? … — он осекся и с горечью глянул на меня. Безумие и тревогу прочитав в моем взгляде, Розноер встрепенулся. — Где телефон?! Нам нужна скорая! Немедленно! Скорая!!! Последняя слеза выскользнула из глаз, прокатилась по щеке и разбилась об пол. Разбилась на тысячи осколков. Пустота поглотила все живое во мне, теперь не было видно ни страха, ни боли, ни души: замер навечно в бесполезной и безрассудной попытке вдохнуть я сам, оставив после себя лишь пустую оболочку, в которой засела мысль о том, что напрасно граничилась свобода девушки со мной. Словно скрипка тонко заиграла, и кто-то нечаянно оступился, чиркнув смычком по нежным струнам. Она…больше не дышала? .. Напрасно поднимая взор на Ленино тело, я все больше понимал, что виноват именно я. Что именно я стал причиной бессонных ночей, раздумий и решении, о принятии которого она так переживала. Неужели, она сделала свой выбор? Но в пользу кого? В пользу смерти? И вновь звуки скрипки тонко послышались в моей голове. Не разбирал я сейчас, что пошло не так, только помнил, я только помнил, что виноват во всем я. Кто-то нарочно не хотел так просто подчинить себе инструмент, который в последние моменты копмозиций, раздирающих остатки души, визжал и надрывался, скрипя струнами… Но почему, почему, любя, люди губят? .. *** Я встрепенулся, рванувшись вперед. Одеяло слетело на пол, сердце заколотилось, словно бешеное, пульс участился, на лбу проступили капельки пота — что-то случилось! .. Схватившись за левую руку, которая заныла так, будто кто-то располосовал ее ножом, я вскочил на ноги и кинулся к номеру Макса. Показалось на миг, что случилось непоправимое… Я остановился у двери в номер и тут же начал бить ее руками и ногами, при этом крича во все горло: «ПРОСНИСЬ, МАКС!». — Слушай, Мишан… Так жизнью еще никто не пробовал рисковать! .. — послышалось недовольное бурчание из-за открывающейся двери. На порог вышел Макс, кутаясь в одеяло и позевывая. Он посмотрел на меня, как на террориста-смертника, и зашипел от злости. — Ты на часы смотрел?! Шесть утра! Нормальные люди десятый сон видят, а тебя, полоумного, потянуло на самоубийство?! — Мне кажется, произошло что-то ужасное… — прошептал я, показывая парню свою горящую от боли руку. Он почесал затылок и, взъерошив свои волосы, ушел обратно в номер, покрутив пальцем у виска. Я медленно сполз по стене, поджав ноги под себя. Сердце не прекращало колотиться, волнение достигло своего пика, я чуял нутром, что что-то свершилось. Только я хотел забить на все и вернуться в свой номер, как дверь вновь открылась. Только теперь на пороге оказался Макс в одежде и причесанный, готовый ко всему, так сказать. — Не понял, значит, меня он разбудил, а сам решил соскочить?! Монатки собирай, мы валим в больницу! У меня дурное предчувствие… *** Время тянулось мучительно долго для всех. Крики, вздохи, визги колес и сигнал машин — автомобиль скорой помощи несся по улице, обгоняя честных водителей, надрывалась сирена, только-только проснувшийся город вливался в бурную жизнь нового дня. Мы сидели у окна, и каждый раз, когда машину трясло, нас подбрасывало вверх, почти к самому потолку, но моя рука плотно сжимала запястье девушки. Так было спокойнее. И это было единственное, что я мог сделать для нее сейчас. Медики упорно пытались вернуть ее к жизни посредством разрядов тока, но ничего не происходило: лишь грудная клетка вздымалась и опускалась назад, а рот, хоть и был открыт, не дышал… Парни пребывали в глубочайшем шоке, никто не осмеливался сказать хотя бы слово по этому поводу, здесь говорили только доктора, из разговора которых я понял, что нужно спешить, или… Машина резко затормозила у здания госпиталя. Или это была больница. Я не всматривался, лишь выскочил на улицу, чтобы вдохнуть хоть каплю свежего воздуха прежде, чем стать пленником этого мрачного местечка с вечным запахом препаратов во всех палатах. Лену вынесли на носилках и бегом направились в здание, двери которого открытыми держали я и Брэд. Санитары устремились вверх по лестнице, за ними припустили врачи, девушку переложили на каталку и теперь уже катили куда-то в другую сторону. Я без сил опустился на скамью, погружаясь в праведное забвение после всего, что случилось… В голове всплыл образ девушки: ее смеющиеся глаза, открытая улыбка и сияющие в солнечном свету слезы. Почему всегда, как бы я не пытался что-то улучшить, она страдала? .. *** Я отвернулся в сторону, перевел взгляд на свои ноги. Над ухом моим сопел Макс, который уже успел обругать меня тысячу раз за ложные беспокойства, но я твердо стоял на своем. Сложив руки замком, я поднял глаза на двери больницы, которая сейчас, можно сказать, тоже в какому-нибудь роде спала: сотрудники клевали носами бумаги и справки, врачи ходили вокруг постов, зевая, ни один больной не выходил из своей палаты. Складывалось впечатление, что весь мир вокруг не понимал, что происходит, поэтому пытался не вмешиваться. Я усмехнулся, потерев глаза, покрасневшие от бессонной ночи. Так и не спал. Я так и не спал, потому что прокручивал в своей голове все снова и снова, пытаясь продлить миг удовольствия хоть чуть-чуть. Но ничего не продливалось: я не мог уловить аромат в толпе, не мог различить вкус вина на губах, я не мог увидеть тонкий силуэт среди остальных людей, не мог уличить ее воздушные шаги. Я ничего не мог, потому что… В дверях показалось угрюмое лицо санитара. Его густые брови были сведены на переносице. Он о чем-то перекинулся парочкой фраз с дежурным врачом и сделал шаг дальше. Показались носилки. А на них — тело. Кому-то не везет больше, чем нам… — пронеслось в моей голове. Я сдержанно улыбнулся. Сердце остановилось, екнув, упало вниз. Мои руки ослабли, я узнал ее: прямой курносый носик, закрытые глаза, не дрожащие губы на бледном, почти белом лице, бездыханное тело, застывшее, закоченелое, такое холодное и далекое… Сорвавшись с места, я понесся вслед за врачами. Макс упал на пол, не найдя во время точку опоры, но мне было уже все равно, я несся вперед, пытаясь догнать врачей и каталку, на которой везли мою жизнь. Сбивая с ног встречных врачей, которые до сих пор не проснулись, крича на ходу «ПРОСТИТЕ!», запинаясь и на ходу восстанавливаясь, я бежал вперед, бежал за ней. Все было как в замедленной съемке, и мой голос таял, не долетая до ее сознания. Но я знал, я знал, что я должен бежать. И я бежал, протискиваясь меж капельниц, огибая каталки с телами, и ни на минуту не закрывая рта. — ТЫ СЛЫШИШЬ?! ЛЕНА! Я ЗДЕСЬ! ЛЕНА-А-А!!! Ее заволокли в палату, быстро подключили к аппарату искусственного дыхания и оставили в покое, заперев на ключ, оставив внутри только… Его черные волосы отливали в свете больничных ламп, тонкие губы застыли на лице в неестественной грустной улыбке, в глазах замерли слезы и пус-то-та… — Тварь! Я тебя убью! — я колотил стекло, но что еще можно было сделать? .. *** Все превратилось в глыбу льда на моих глазах, стало ватным и совсем тягучим, как мед, который только что раздобыли на пасеке. Люди теперь имели очертания животных, каждому из которых не было до меня совершенно никакого дела. Тянулось муками ожидание одного вдоха, что уж говорить о выдохе: грудная клетка была не в состоянии выдержать давления. Врачи сказали, точнее, до моих ушей донеслось, что потери крови были значительны, и что порезы на руках так скоро не заживут. Что ж, эта новость не столько печалит меня, как, скажем, то, что очертания выбора уже смутно прояснились в моей пустой голове. Прострация, вообще, губительное чувство. Скорее, это даже не чувство, это смесь чувств: гнев, Страх, боль, отчуждение, усталость, но во главе всего этого стоит, конечно же, одиночество. То мирское беззрассудство, с которым я принимала решения относительно своей жизни, кануло в лету, теперь мне яснее стали цели и ориентиры в жизни, которая успела превратиться в погоню за счастьем. Как это часто Бывает — кошмар подкрался незаметно. Было бы логичнее сказать «Пиздец», вместо «кошмар», но от чего-то не хотелось минуты отваеванной у Бога жизни тратить на сквернословие. От чего-то. Палата, в которой пребывало мое тело, была просторной: высокие потолки, белые стены, даже кровать была удобной, и мне совсем не хотелось с нее вставать. Капельница, что стояла рядом, несколько успокаивала мои усталые глаза, которым было уже все равно на что смотреть, все равно куда. Несправедливости ради стоило отметить, что, находясь в состоянии глубокого аффекта, я резала руку, что как говорится, «на автомате», поэтому порезы выходили довольно мелкими, но глубокими до ужаса. Это было простым коллекционированием метафор, верно? Все эти «Прощаюсь с жизнью от ножа», «Не могу дышать, потому что на грудь давит его улыбка»? Да. Да, это было пустой тратой времени, и теперь я не могу заявлять уверенно, правильно ли я поступаю. Ведя к логическому завершению свою историю, мне приходилось переступать через принципы, через свои, мать их, принципы! Пусть же горит синим пламенем чаша моей судьбы, поделом! Я заслуживаю! Заслуживаю и, наконец, смиренно приклоняя колени пред троном Ада и величием Небес, говорю, что выбираю… — Простите, мистер Уолст, не могли бы вы покинуть палату? — голос врача был монотонен и сух, в нем не было ни сострадания, ни капли скорби или сочувствия. Давая клятву Гиппократа, он сжигал свои слабости вместе со страхами, ведь так? О, как полны его глаза пустоты и равнодушия. Ни уважения, ни амбиций, ни гордости. Просто оболочка человека. Интересно. — Пациентке требуется переливание крови. — Идем, Мэтт. Мы не сможем помочь. А тем временем, нас ждут дела: концерт, фанаты, тур…Но мы вернемся за ней, я обещаю. —, а этот голос подрагивал, будто бы обладателя хорошенько трясли за плечи. Он был обеспокоен. О, и не зря, решалась судьба его жизни. И от чего ему не волноваться? Он тих и слаб, он вымотан и не желает больше горя, он смотрит в даль, в мои глаза, но нет же там покоя. Дверь за ними закрылась бесшумно, палата замерла в тишине и благоговейном величии снотворного. Но мой организм был сильнее таблеток. Итак, они не дали мне договорить: приклоняя колени вновь пред тороном Ада и величием Небес, говорю, что выбираю… — Простите, можно одолжить Ваше полотенце? —, а этот голос был знаком до боли в горле, до боли в руках, в руках, которые сжимали барабанные палочки, которыми рассекали воздух над блестящими тарелками и мембранами барабанов. Каждый вздох, вылетающий изо рта парня, напоминал о минутах, проведенных в группе. О счастливых часах, когда мы все вместе писали песни и сочиняли музыку. Он теперь был также слаб, как и я. Теперь его тело было почти смято, почти стерто с лица Земли. Теперь ему оставалось недолго наслаждаться жизнью, ведь еще один неверный шаг: и пропасть нас ждет…Я не видела его лица, но что-то отчетливо подсказывало мне, что ничего не изменилось. Что парень по прежнему рыжий, беспринципный ублюдок, с которым чертовски весело проводить время и отрываться в клубах. Да, мои позиции кардинально изменились. Теперь, теперь я покажу свое лицо, ведь теперь я холодно надменна. Это вернет мне былые силы, которые я успела растратить на Уолста. Один денек в таком состоянии, и можно спасать мир. А дальше все вернтся на свои места: тряпка, униженка, без лишних слов и просто безропотный раб. Как откровенно и не прикрыто сочилось и сквозило мое отвращение. Я не желала возвращаться пока в ту реальность. Что за голос в моей голове? — …Лена? … — интересно, я когда-нибудь смогу действовать по плану, который строю, или же всякий раз буду переступать через намеченный маршрут холодности и падать в объятия друзей, семьи? Приоткрыв глаза, я не смогла сдержать вздоха разочарования: Паха не сиял от энтузиазма, его лицо было искажено от немого ужаса, улыбка не сверкала и глаза не блестели. Стало невольно жаль его, ведь причина, по которой все это творится - я. — А кого ты…кх-х-кх-х…ожидал увидеть? Я всегда нахожусь в гуще событий. В такой гуще, которую не стыдно назвать жопой! Паха улыбнулся, сделал шаг навстречу, но отступил в последний момент. Было видно, как он борется с собой и не желает показывать эмоций. Ведь все мы так редко плачем на людях… — Ты…Как? Как ты? — все же пересилив себя, парень подошел к кровати и, наклонившись, дотронулся сухими губами моей щеки. Тепло не прокатилось волной по телу, я не почувствовала ничего, потому что хотела видеть лишь одного человека. Лишь того, чья улыбка, чьи ямочки на щеках могли привести меня в детский восторг. Или все дело было в том, что вернулось юношеское отвращение к Пахе? Просто вспомнилось, как он посмеивался надо мной в школе. Парень приземлился рядом со мной, опустив глаза и взяв в свои руки мою холодную ладонь. Кажется, корка на сердце, что успела застыть, заледенеть, начала трескаться, и безмерная, безграничная благодарность и чувство покоя начали потихоньку заполнять мое тело, этот пустой, изголодавшийся по жизни сосуд. — А как может быть человек, который одним словом может вознести себя до Звезд или же опрокинуть в пропасть, из который не будет выхода? — Все страдаешь? — меланхолично вопросом на вопрос ответил Паха, в уголках его глаз блеснули предательские слезы горя. Он опрокинул голову вниз, глаза его закрылись, и душа словно вылетела наружу, поделившись со мной своим теплом. Но его было мало. Так мало, что не было совсем. Ведь могли ли эти хрупкие мужские плечи, поведавшие столько боли, выдержать и мою боль тоже? Паха гас, он больше не светил. Чертов пацан утерял свою уникальность. Да кому он был нужен без внутреннего света, сексуальности и харизмы? Он был нужен мне. Для чего? Он мой друг. — Как я погляжу, ты тоже от Счастья особо не сверкаешь…Чего учудить-то успел? — Ис…Искупа-ался… — он икнул, его голос задрожал от переизбытка эмоций, которых не было пару минут назад. Сомнения рассеились, и свет, тот свет, который так привычно обвивал его худощавое тело со всех сторон, начал вновь проявляться, обвивая бледные тонкие пальцы рук, лаская собою выпирающие ключицы. Прошло несколько минут, прежде чем он успокоился и привел себя в порядок. Теперь парень молча сидел, уткнувшись носом в свои руки, и думал, он думал, что было редкостью для него. Что странно, так это то, что мысли, что все, абсолютно все его мысли пронеслись в моей голове. Стали ясны причины опрометчивых поступков, мотивы, теории, практики… — Водичка, поди, холодная была? — Не переводи тему. Что натворить успела ты? — захотелось закричать, но разве бы он понял этот порыв? Никто не понял бы, и я не стала даже пытаться. Сквозил, о, как сквозил в моей речи сарказм. Как поблескивала злая ирония в перемешку с черным юморком. Дипрессия стала привилегией! — Подожди…Не говори. Я все…увидел. — Всегда восхищалась твоим стопроцентным зрением! — без зазрений совести выдохнула я. Паха показал мне средний палец и поднялся на ноги. — Раз уж без дела просиживать штаны, так делать это с размахом! Предлагаю побег! — Поддерживаю. Ну, а чего бы не поддержать!