Дотянуться До Звезд

Я постучала холодными пальцами по прозрачному стеклу окна самолета и повернулась к спящему Мэтту. Он уже пару часов мирно спал, ворочаясь во сне из стороны в сторону, что отвлекало меня от какой-нибудь внезапной интересной мысли, что теперь роем копошились в моей голове. Я устало выдохнула, прикрыв глаза и вставив наушники в уши — плеер теперь заменял мне общение с моими ребятами, которые так внезапно решили бросить меня здесь, без какой бы то ни было важной причины. Мне было очень обидно осознавать, что они выбросили меня как ненужную игрушку, как ненужную вещь, избавились от меня, наигравшись. Так ведь тоже не поступают с людьми… Быстро достав из кармана телефон, который разрывался и вибрировал каждую минуту от фанатской почты по поводу меня и группы, я разблокировала его одним пальцем и быстро стала листать сообщения. «Да как ты посмела бросить их в России?! Как ты посмела остаться с Мэттом в Канаде?! Как ты посмела вообще там Мэтта трогать?! Все, я больше не фанат твоей группы! Чертова ты дура! Профукала все, что только можно было! Лишилась своей жизни, своих друзей! Этих прекрасных ребят! Ты — жалкое ничтожество! Как ты посмела?! ..» — я присвистнула, быстро набирая ответ. «А теперь послушай меня, деточка. Кем бы не была я, тебе не стать мною и не прожить мою чертову жизнь. Думаешь, что тебе подвластно знать и видеть все? Предугадывать повороты событий, да? Нет. Хочешь знать, как все было на самом деле, если не знаешь правды? Так слушай же: Если б не тот чертов разогрев у Грейсов в Питере, Если б не моя влюбленность в Мэтта Уолста, Если б я неудачно не упала у сцены, Если б он меня не подхватил, Если б наши взгляды не столкнулись, Если б искра между нами не пробежала, Если б на разогреве мы выступили плохо, Если б я не понравилась Уолсту, Если б я не дала ему свой номер телефона, Если б мы не поехали в Канаду, Если б не было этого проклятого тура, Если б мы не успели стать зависимыми друг от друга настолько, что дышать было в тягость, Если б он не решил сделать мне предложение, Если б я не согласилась, Если б мы не поженились, Если б я не отвергла Паху, Если б я не отвергла Макса, Если б я не отвергла Миху, Если б они, томимые празднеством жизни и мести, не решили отомстить, Если б не то, что от меня не зависело — они бы не уехали, бросив меня на произвол судьбы только потому, что оказались отвергнуты. Вот, что значит — предательство. Будешь спорить? Думаю, нет. Прощай, кем бы ты не была, прощай и помни — Я н.е б.р.о.с.а.л.а и.х, о.н.и б.р.о.с.и.л.и. м.е.н.я…» Я с шумом выдохнула и быстро отправила сообщение, с замиранием сердца обдумывая это жалкое никчемное письмецо злой четырнадцатилетней фанатки. Интересно, эта выскочка ведь правду пишет… — на миг подумалось мне, я быстро отмахнулась от назойливых мыслей. На глазах появились слезы, и их бледно серая пелена начала застилать мой разум, мой тихий голос души, что так отчаянно кричал, что девчонка не права, что это все наглая ложь…Но я не слушала свою душу. Я бросила ребят. Я виновата. Я — плохая… *** — Мишан! Мишан! Мишан! Ты слышишь меня?! — над ухом звенели сердобольные голоса парней и девчонок, от чего в мозгу не мог выстроиться логический порядок мыслей. Я приоткрыл глаза с трудом, тело пронзила резкая стрела боли, которая ударила прямо в голову, и я закашлялся, моргая. Показались красные волосы Лехи, я немного успокоился и, попытавшись встать, пал навзничь, тихо постанывая от боли. — Ну, ты! Тоже мне, человек-паук! Сук, Мишан! Я чуть не родил от страха! А ты знаешь, как я боюсь детей! — причитал Паха, помогая мне подняться на ноги. Парни быстро подняли меня, и только теперь я понял, что лежал в сугробе, ослепленный белизной вокруг и дикой, нескончаемой болью, что теперь пронизывала каждый уголок моего тела. От первого до последнего уголка. — Боже! Он жив? — послышался тихий голос Вики. Я, сквозь судороги и потрясывания, не взирая на свое самочувствие, припустил вперед, лишь бы не слышать ее голос, лишь бы не видеть ее лица. Судя по последовавшему громкому топоту тяжелых кирзачей и кед, за мной припустили все, да еще и тонкоей цоканье каблучков вновь зазвенело в голове. Я пулей забежал в школу, захлопнув за собой дверь. Прихрамывая, еле переступая с ноги на ногу, я добрался до столовой, где быстро спрятался на сцене, за шторами, где меня не должны были найти. Присев на пол и поджав под себя ноги, я вдруг всхлипнул и пустил свою мужскую, скупую слезу, которую тут же смел рукой и быстро начал вспоминать дату конца своего отпуска в НБА. Школа погрузилась в мертвую тишину. Я слышал, как на первом этаже буйствовал Паха, пытаясь найти меня в каждом углу и все время крича «Миша ебаный!» Я сидел тихо, как мышь, не говоря ни слова, даже не дыша иногда, и все думал, думал о том, каким же я был кретином, раз так слепо велся на Вику. Каким же я был кретином, когда соглашался встречать ее после школы, забирать с тренировок, покупать шоколадки, учить кататься на коньках…Я-то, дебил, думал, что мы любим друг друга. О, право, я закрывал глаза на все, что не касалось Виктории. Я чтил и мнил ее королевой земли, королевой красоты. Да и просто своей королевой. Как был я глуп, как был я юн и совсем пуст на голову… Порой не замечая прекрасного в паре метров от меня пронесшегося в наушниках и свернувшего в спортзал, как я возносил Вику, как я пытался ей угодить, хотя счастье мое, моя душа, была все время рядом, пыталась заговорить со мной, но в нерешительности и в легком отвращении отступала назад, давая мне простор для фантазий и действий. И я, кстати сказать, не терял понапрасну времени — ухаживал за Викой: ходил с ней гулять, помогал ей с домашкой, был ее подушкой и желеткой, был всем, кем или чем она хотела. Безропотно я шел на ее зов, все продолжая в голове крутить ее колючий и холодный взгляд, все продолжая безмолвно восторгаться ее телом, походкой, манерами, которые, что я редко замечал, прихрамывали… — Лена… — выдохнул я в пустоту молчавшей столовки. Ответом мне не было ничего. Абсолютнейшая тишина стояла на сцене, и я понял, как катастрофически ошибся, выбрав неправильный для себя путь. А нужно было лишь всего взглянуть на ту, что всегда была рядом… — Лена… — я опустил глаза, представив, что она сейчас сидит предо мной и смотрит на меня, пронизывает насквозь изучающим и осуждающим взглядом. Мне стало не по себе, я понял, что не могу даже на представленный образ взглянуть, как мужчина. А могу лишь молча жаться в угол и опускать свои стыдливые глаза, пряча свой испуганный взгляд. — Как это…тяжело… Послышались шаги, подходящие к столовке, и громкий возглас Лехи «Мадырь, выходи!» заставил меня передернуться, и манящая запретная картинка, что пять секунд назад стояла пред глазами, начала стремительно таять, не оставляя после себя ничего, кроме больных воспоминаний. Ее горящие голубым холодом глаза, ее надменная усмешка в мой адрес, ее вздернутый курносый носик, ее кристальные слезы и потеки туши на розовых щеках… — АГА! ПОПАЛСЯ, БОЛЬШЕВИКОВ! — выпалил Леха, резко отдернув штору. Я и не заметил, как он подошел ко мне, я сейчас вообще перестал соображать, что происходит. Яркий свет, что пробился таки ко мне, ослепил, ослепил, как ее улыбка, которую я, похоже, не увижу больше никогда. — Во-первых, я — Большеков. Во-вторых, я от вас и не прятался. — спокойным голосом начал я и тут же закончил, поднимаясь на ноги со скоростью черепахи и уже собираясь отчаливать. Лехины красные волосы блеснули, он подошел ко мне, и рука его оказалась на моем плече, почему-то хлопая его. — Ты, Мишаня, и-ди-от. — отчеканил он, убирая руку и начиная гоготать. Я непонимающей посмотрел на него. – Да, как же она говорила-то? …Ах, да! — У каждого есть такой знакомый Миша, который, сука, умный, но, блять, тупит по жесткому! Знаешь, что? Она была права! Я слабо улыбнулся. Значит, она говорила обо мне. Да. — Я ухожу. Делайте, что хотите. Мне здесь нет места. — я спрыгнул со сцены и, не рассчитав сил, приземлился на одно колено, которое будто бы с винтовки прострелили, поэтому я сразу же припал к полу, охая и ахая. — Так-так-так, — строгий голос Вики больно резанул меня по ушам, но я сделал вид, что не услышал ее и дальше продолжил корчиться в своей «предсмертной» конвульсии. — Кто это у нас тут такой Миша? *** — Лети, лети, навстречу солнцу, сбивая крылья в кровь… — тихий Ленин голосок радовал слух, и я наслаждался своим персональным концертом, разглядывая, как она играет на своей воображаемой гитаре, смешно корча всякие рожицы. — Лена, — я выдернул наушник из ее уха и повернул к себе за краешек подбородка. Девушка тут же стихла и стала пристально смотреть в мои глаза, мысленно задаваясь вопросом, видимо, «Какого хрена?!» Я улыбнулся и приблизился к ней, склонившись над ее губами, которые тотчас же задрожали. Она положила ладони на мою грудь и попыталась легонько оттолкнуть, но я был настойчив, поэтому стал водить кончиком носа по ее шее. Лене было щекотно, она кусала свои губы в попытках не смеяться, но ничего у нее не выходило — она все-таки улыбалась и таяла на глазах, как мороженное, как ванильный пломбир. Я провел пальцем по ее щеке и убрал ей за ухо мешающие волосы, не переставая смотреть в ее глаза. Она тяжело дышала, я слышал это и усмехался про себя, продолжая поглаживать ее щеку и неотрывно вести борьбу взглядом. Девушка, не сдержавшись и сдавшись, подалась вперед всем корпусом, но я схватил ее за руки и, быстро скрутив, уложил на свои колени. Она, видимо не ожидав такого, даже вырываться не стала пробовать, просто лежала и приходила в себя от болевого шока. — Ну все. Будешь лежать здесь, хватит тебе. — шутливо произнес я, когда Лена все-таки прибегла к попыткам побега с моих уютных колен. Она быстро выкрутилась, оседлав меня и закрутив вокруг моей шеи провод от своих наушников. Шнур медленно, но верно стягивался, скручиваясь в ее руках, она тянула меня на себя, но сама тоже наклонялась назад, чтобы я не смог достать до нее ничем. Облизнув свои пересохшие губы, я взглянул коротко на Ленины — она закусила одну губу, и теперь я видел ее белоснежные зубки, теперь фантазия моя полыхала, как сотни ритуальных костров, не хватало лишь пентаграмм…Она наконец наклонилась ко мне, ослабила тягу наушников и, полная своей щенячьей нежности, поцеловала меня в щеку. — Это шутка, да? — сначала не понял я. Лена покачала головой. Не сдержавшись от такого поворота событий и совсем уж «сопливого» исхода нашей игры, я быстро обхватил руками ее тонкую талию, прижал к себе и впился в ее губы жадным поцелуем, опустошая ее запас самообладания, вытаскивая из нее стоны, каждый раз проводя язычком по ее губам. Она легонько била меня — пыталась сопротивляться. Но какое мне было дело? Я продолжал ее целовать, сжимать в кулаках ее золотые волосы, неотрывно смотреть в ее зажмуренные глаза, все про себя считая минуты до следующего с ее стороны «Сдаюсь» в тихом стоне. Ох, как же сладки были эти «Сдаюсь»! Я чувствовал, как моя голова кружилась все сильнее с каждой секундой, как все внутри меня трепыхалось и вертелось, то прыгая вверх, подскакивая до самого сердца, то опускаясь вниз. Я обхватил руками ее тонкие запястья, полностью одержав победу над этой нерушимой крепостью. Она не была против, а даже, скорее, наоборот, очень и очень даже «за»! Закатное солнце светило мне прямо в глаза, смешивалось с цветом ее глаз, сводило с ума и придавало этому поцелую совершенно другой оттенок: Ленины щеки были розовыми от смущения, но были еще розовее от света заката; ее ресницы дрожали, как и ее тело; блики на ее одежде плясали; я уже был готов содрать с нее это беленькое платье, которое теперь мне чудилось розовым, и грубо овладеть ею прямо на кресле самолета;, но ее честный чистый взгляд, которым она смотрела на меня, когда раскрывала глаза, не позволял мне сделать этого, поэтому я тешился в уме и позволял себе делать все, что наяву сейчас делать не мог. Она с силой сжала в руках мою футболку и потянула на себя, падая спиною на мягкие самолетные сидения. Мне показалось даже, что моя фантазия сейчас оживет и воплотится. Этому даже не могли помешать остальные пассажиры — они спали. Но Лена вновь затеяла игру, вздумав меня подразнить… *** Я схватился за край Пахиных штанов и хорошенько потянул на себя, но это не помогло — он стоял твердо и падать не собирался. Да и я, в принципе, хотел его только лишь остановить. Умоляюще посмотрев в его широкую худощавую спину, я мысленно перечитал молитву «Отче наш», уже прощаясь с единственным собеседником, который мог спасти меня от компании Вики. — Что? — строго спросил парень, развернувшись ко мне. Его серая майка развернулась вместе с ним, колыхнувшись от прилива ветра и движения. Я натянул на себя «дежурную» улыбочку. — Посидим, поговорим! — Может, Паша уже оставит нас и МЫ с тобой сможем-таки нормально поговорить? — встряла Вика. — Заткнись! — не выдержал я, крикнув. Она покорно замолчала, ушла вглубь кабинета, что-то сердито бормоча себе под нос. — Ты идиот? — Паха глянул на меня, как на больного, и все-таки присел. Я слабо кивнул и потер свой затылок, на который пришелся основной удар о земь. — Ты зачем на нее орешь? Тебе, что, и так проблем с женщинами мало? Тем более с теми, кого ты любишь? — Я не люблю ее. Я. Ее. Не. Люблю. — повторил я два раза, чтобы до него дошла вся серьезность моих слов. Я присел на диване рядом и уставился в пол, в этот серый и скучный пол. — Я люблю другую. — Так скажи ей! Какие проблемы?! — нервы у Пахи шалили давно и заметно часто. Это не очень-то настораживало остальных, а вот меня пугало очень сильно. — Да как я ей это скажу?! Как это вообще будет выглядеть?! — сокрушался я. — Южакова, я влюблен?!