Борец

Когда сознание дошло до его мозга, Аомине ощутил будто проспал целую вечность. Дайки не смог сразу открыть глаза и только еле дернул губами, в попытке сказать слово. Но это слово замерло на пересохших губах. Безумно захотелось пить. И Аомине, не открывая глаз, повернул голову вбок. Он различал где-то смех. Такой задорный, и он явно его где-то слышал раньше. Следом он различил: "Да ну, подумаешь! Док-чи! Ну потушил сигаретку о себя, с кем не бывает!" Точно. Это голос Кисэ. Аомине пытается кого-то позвать, но голос не слушается. Дайки поворачивает голову в другую сторону и различает чье-то тихое сопение почти над самым ухом. Приятный запах духов вперемешку с больничным ароматов лекарств и гипса. Он пытается чуть двинуть пальцами, но боль, обволакивая кости и расползаясь вверх по руке, не позволяет. Где-то за пределами того, что ощущает Дайки воет первый зимний ветер. Где-то за линией того, до чего Аомине может дотронуться, с визгом тормозят машины. - Аомине-чи проснулся! - вскрикивает Рёта, и Аомине понемногу начинает разлеплять глаза. Свет, будто только и ждавший, чтобы ударить своей яркостью, незамедлительно бьет по зрению Дайки. Он тут же щурится, но через пару секунд начинает различать предметы. Белый потолок и лампа квадратной формы. От резкого и звонкого голоса просыпается Момои. У нее перебинтовано плечо. Сам Аомине ощущает как его голову сковывают бинты, и как рука крепко привязана к телу. - Ура-ура! - Кисэ ставит рядом с кроватью Аомине пакет. Дайки различает в нем несколько пачек чипсов, яблоки и порно-журналы. - Я думаю, тебе пригодится все, - Рёта подмигивает, и заглядывает Аомине в лицо. - Чего мы такие злобные? - Рёта, - на выдохе произносит Аомине, и понимает, что говорить легче. - Кто выиграл? - А... - затягивает Кисэ, прокручиваясь на пятках. - Кто?! - с напором спрашивает Дайки, и тут же слышит голос Момои: - Тише-тише, Дай-чан. Нельзя тебе напрягаться. Ты второй раз в голову получил. Кажется, уже после обморока. - Кто победил, Сацуки? - со всей серьезностью спрашивает Аомине, с каждой минутой раздражаясь больше. - Ты проиграл, - резкий голос Мидоримы разрушает добрую атмосферу, созданную Рётой и Сацуки. Аомине сглатывает. Момои тут же убирает руку с его лба, ощущая как мышцы лица Дайки напрягаются. Про себя Рёта уже миллион раз проклял Шинтаро за любовь к резкой правде. Все как будто ожидают - еще секунда, и Аомине бросится прочь из палаты громить и крушить. Он умеет проигрывать только тогда, когда бой был честным. А сейчас ощущение, что крыша Дайки держится на последних ржавых гвоздях, только подстегивает напрячься в ожидании реакции. Но ожидаемого разгрома, пусть даже и от больного Аомине, не последовало. Дайки внимательно осмотрел всех, слегка напрягаясь, чтобы приподняться и убедиться, что он в больничной палате. А после того, как вновь рухнул на постель, довольно, но тихо засмеялся. Нервный хохот прошел по палате сначала от Аомине к Рёте, а после и к Сацуки. - Проиграл, значит? - голос сдавленный, но все же не злой. - Ну да черт с ним. Рука срастется - надеру задницу им всем. - И все? - недоверчиво спрашивает Рёта. - А что он еще может сделать? - Мидорима в один момент пересекает пространство комнаты. Он единственный не собирается успокаивать Дайки. Шинтаро, возвышаясь над лежащим борцом, начинает рыться в пакете, что принес Кисэ. - Рука у него сломана, голова пробита. Его максимум - уединиться сейчас с этими журналами. - Мудак, - слышится сдавленный голос из недр кровати. - А что с ним? И, вообще, чем все закончилось? - А что с ним? - Мидорима складывает руки на груди и переводит взгляд с пакета на Дайки. - Сначала все были в шоке, что ты продолжил драться со сломанной рукой. И ты даже сломал ему два ребра, отвешивая удары ногами. И это я еще не озвучиваю, что он, кажется, начинает терять слух - ты саданул ногой ему в ухо. Но когда ты сделал пару шагов назад, вся картина опять поменялась. Я же говорил: слушай меня. Но нет! - Мидорима раздраженно поправляет очки. - Ты вырубился, как я и говорил, через пару минут. Тогда ты уже был почти что в бессознательном состоянии, а он поднялся. Ты получил второй присест в голову, а после отключился. Он еще пару раз тебя ударил, но, кажется, в те секунды ты уже мало, что чувствовал. Разве что слышал что-нибудь. - Мидо-чан! - Сацуки бросает в Мидориму отчаянный взгляд. - Врач же ясно сказал: Дайки нельзя перенапрягать. - Он не перенапряжется от пары фактов. В конце концов, он должен знать, что произошло. - Все-все-все, - Кисэ машет руками, - заканчивайте. - Зрелищно было, - Аомине закусывает губу. Как бы ни повернулась ситуация, обида за проигрыш накатывает с новой силой. Накатывает, и разбивается об отчаянные попытки Дайки угомонить себя и достойно принять поражение. Он глубоко вдыхает, и слышит: - Ну да, впрочем, - Шинтаро поправляет очки. - Я к профессору. Кисэ, выйди-ка за мной. Рёта весело улыбается, но после, понурив голову, топает за Мидоримой. - Чего это они? - Дайки переводит взгляд на Момои, что сидит рядом. - Кисэ вроде как сжег вчера ужин и заставил Мидориму его съесть. Сейчас будет что-то вроде возмездия. Впрочем, Дайки... У меня здесь кое-что есть... Момои быстро начинает рыться здоровой рукой в кармане. Вся эта суматоха как-то затягивается, и Аомине решает задать вопрос: - Как ты? - Да в норме, Дайки. Еще неделька и уже смогу все делать, как раньше. - Сацуки роется в кармане кофты, но тщетно. Затем переходит на джинсы. - Кстати, Дайки, я через месяц замуж выхожу. - О боже, - Дайки улыбается, закатывая глаза. - Кто счастливчик? - Ну. Вряд ли ты его знаешь. Я тебя приглашаю. - Еще бы не пригласила, - Аомине хмыкает. - Долго мне тут валяться? - Неделю. Потом еще месяц с гипсом. Ну, Дай-чан, надо было головой думать. Ты же совсем не бережешь себя... Аомине усмехается и закрывает глаза. Шорохи успокаиваются и Сацуки взвизгивает: - А! Нашла! - в ее руке оказывается небольшая записка. - Я специально не показывала Мидориме - он вроде что-то имел против. Но не суть. Я не раскрывала. Просто, Дайки... Ну... Сам поймешь... Момои отдает ему записку и целует в лоб. Она без лишних слов встает и двигается на выход из палаты. Это молчаливое понимание приводит Аомине в настороженное настроение. Зубами и здоровой рукой он раскрывает смятый листочек. Буквы большие, размашистые. Явно женские. Аомине сразу пробегает взглядом по тексту, вырывая только некоторые буквы, не вникая. Отчего-то где-то внутри есть ощущение, что ему не нужно вникать в текст, не нужно понимать подтекст глубже, чем просто схватить общий смысл взглядом. Подписи нет. Только буквы, которые врезаются своей остротой в понимание Аомине. Он зажмуривается, ощущая боль в голове, и тут же открывает глаза. За закрытыми веками ощущения не лучше. Но букв немного. Это скорее маленький очерк незаконченной мысли. Аомине концентрирует взгляд в углу бумажки - на белом полотне бумаги. Глаза просто не могут прямо посмотреть на текст. В конце концов, это и так понятно... От кого, кому, зачем. Аомине кряхтит, но садится на кровати. Глубоко выдыхает, чувствуя как на легкие что-то давит. Он рыскает глазами по стенам, пытаясь отвлечься. В попытке спрятать все, что так сильно подпирает ограду его самолюбия в белых стенах палаты. Дайки чувствует, как ноет рука. Но еще хуже там - за пределом видимого, где из него-ведущего сделали ведомого. Ведомого за уставшей улыбкой и бесполезными пустыми словами. За, казалось бы, ложью и позерством. За предательством и легким шлейфом обмана. Аомине сжимает записку в руке, полностью сминая лист бумаги, как огонь сжирает страницы книг. Сжимает сильнее. Только поможет ли это также просто сжать собственные мысли, которые выносят из тебя твою вменяемость... Он опускает голову. Хочется взять в руки телефон, хочется набрать номер, которого у него нет... Хочется еще раз услышать это: тихий голос, который так забавно пытается казаться сильнее, хотя на самом деле - это просто сломанное существо почти что без прав. Ладонь распрямляется, и на вытянутых пальцах лежит скукоженная плоть письма. Здесь есть ее часть. Внутри жалких нелепых букв - ее часть. Той, которая не должна была появляться ни в его жизни, ни в радиусе его присутствия. Но есть один единственный вопрос, который все также сидит занозой в легком: какого черта Аомине скучает? Да так сильно, что кажется, воздуха мало. Как будто весь кислород загажен запахами лекарств и гипса, и никакого намека на другой... Запах кожи и духов, легкую дымку неприятного аромата сигарет и свежести улицы после дождя. С какого черта Дайки смотрит на скомканный листок и отбивает только одну фразу в своей голове: "Что угодно, только не прощайся". Что за ирония: заставить себя ненавидеть, прогнать, а затем начать скучать. Аомине смеется. Отрывисто и притворно. Смеется так, будто насмехается над собой же. Будто жалость к самому себе переходит в один большой комок боли, который, если и вырывать, то только с кусками плоти, отрывая от мяса, растягивая липкую жидкость крови. Вдох-выдох. Заставить себя. Убрать лишние мысли. Дайки никогда не была страшна боль... Так почему бы не исполнить этот акт вырывания из себя каких-либо подобий чувств... Ты был влюблен? Брось. В твоих микросхемах что-то перегорело, отсырело, неслось вдоль дороги и бросилось под машину. Ты зациклился, и теперь этому пришел конец. Забудь, Дайки. Это конец. Он вновь переводит взгляд на бумагу. Расправляет ее пальцами, выглаживает, тянет за мятые края. И когда бумага, вроде бы и ровная, но со следами помех, разворачивается в его ладони, он решается взглянуть внутрь. Параллельно глядя в ее глаза, словно бы бумага действительно может хранить такой смысл. Борец всегда должен побеждать, чтобы не терять звания. Но когда доходит до борьбы с собой, кто тебе поможет? Какое звание тогда должно быть тебе наградой? Забудь, Дайки. Дерьмо случается. Первым делом глаза хватают объем: всего лишь два предложения. Будто бы она и не старалась рассказать того, что на самом деле творилось внутри... Отчего-то именно сейчас это стало таким же важным, как победа. И даже больше - превысило значимость выигрыша. Аомине глубоко вдыхает и на выдохе читает: "Победа - это действительно главное, Дайки. Если судьба все-таки сука, когда-нибудь мы встретимся еще раз". Вновь и вновь. Слово за словом. В попытке схватить ускользающий хвост кометы. Дайки перечитывает странное прощание. Дайки смеется. Но как-то не убедительно.