Борец

Аомине сидит в гостиной. Алкоголь своей горячей рукой все еще держит все внутренности в кулаке. Он шел домой молча, быстро, пытаясь оторваться от дождя. Хоть что-то за целый день у него получилось. Клуб он покинул под утро. А с рассветом пришел в дом Мидоримы и Кисэ, одновременно со вторым. Шинтаро спал, а Рёта, открыв двери, пропустил Дайки. Аомине сразу же потащили в гостиную, чтобы разлить в два стакана коньяка, и снова выпить. Аомине не сопротивляется. Его сознание настолько пьяно, чтобы свободно говорить, но еще не настолько, чтобы пытаться что-то сделать. Он видит как всегда обеспокоенную мордашку Рёты. Белобрысый парень никогда не умел быть серьезным, отчего каждая его эмоция была напоказ, как будто он фальшивит. Кисэ крутит на руке браслет, не решаясь как-то завести разговор. Они, считай, старые друзья. Возможно, они оба выросли, стали тем, кем стали, но прошлое, такое теплое и детское, не забывается. Рёта склоняет голову вбок, пытаясь заглянуть Аомине в лицо, но тщетно. Дайки понурил голову вперед, абстрагируясь от любознательного взгляда. Это противно - чувствовать себя таким. Эта раздавленность в нем ищет выход, но единственный возможный выход сказал "нет", и убежал. Зачем Аомине только ляпнул, что больше не хочет с ней связываться?! Дайки резко хватает себя за голову, преследуя цель уничтожить мысли, которые так стремительно дают потомство. Пожарище будто преследует его, и вновь поглощает в себя нечто дорогое. Нельзя было начинать это ворошить. Теперь Аомине скучает. Нет, ничего в ней такого не было. Это злит Дайки, ведь если бы было за что зацепиться, он бы не корил себя, а сказал бы: "Я скучаю по этому и этому". И нашел бы себе того, кто это заменит. Пусть даже в разных вариантах. Но не было ничего. Он не мог объяснить, почему его выворачивает, и что конкретно в нем отзывается болью, а что - дикой яростью. Еще секунда, и рука сорвется в грохочущем ударе. - Аомине-чи? - Кисэ садится напротив, подбирая под себя ноги. В тусклом свете бликом отдает его сережка. И как нечто сверху, в голове Дайки тут же возникает образ мочки со шрамом. В этот момент рука Аомине срывается, со всей присущей, кажется, одному ему злостью, он бьет кулаком по столу. Кисэ вздрагивает и шипит - нельзя разбудить Мидориму, иначе на улице окажутся оба. Предметы, аккуратно выстроенные на плоскости стола дрожат, коньяк плещется, создавая бурю в стакане. Аомине понимает, и сжимает себя за плечи. - Знаешь, Рёта, - цедит Дайки, заставляя себя ненавидеть, - хорошенькие девочки обычно редкие суки. Другое дело, когда совсем странная, некрасивая, не обладающая никаким выдающимся талантом девка оказывается на том месте в твоей жизни, когда ты уже ничего не можешь с собой поделать. И, главное - даже объяснить себе не можешь... За что, мать твою, все это так тебя разъедает. Слова путаются, съедаются окончания, толком не проговариваются предложения. Кисэ сочувствующе хмурится, когда Аомине опрокидывает в себя стакан и даже не щурится. Пьяный Дайки всегда был в двух консистенциях: либо полный аврал радости и смеха, либо ярость вперемешку с обидой. - Она не была хорошенькой... Тогда почему?.. - Потому, - перебивает Дайки, - что это и было поводом отказаться от обычного. Тишина в комнате напрягает гораздо меньше, чем ощущение, будто каждый сустав Аомине скрипит. Он сжимает скулы, он держит себя под контролем. Но с каждой новой волной, с каждым новом приливом воспоминаний и ощущений, Дайки сильнее сдавливает пальцами кожу на своих плечах. Он должен выбросить из головы весь этот мусор. Это не значило больше, чем смерть его родителей, чем все дерьмо из его жизни. Это не значило больше, чем он это оценивает. Выбросить. Надо просто, как пить дать, вырвать это из себя и уничтожить. - Скажи... - Кисэ действительно пытается помочь, хотя, кажется, действует Аомине только на нервы. - Скажи мне что-то о ней. Аомине поднимает на Рёту какой-то глубокопонимающий, но тем не менее абсолютно пустой взгляд. Перед ним словно сидит не друг, а мозгоправ. Словно бы сам Аомине сейчас не в пустой гостиной, а где-то посреди ринга, где он не может пошевелиться, а противников все больше. "Скажи мне что-то о ней". Она была спокойная? Пожалуй. Отличительные черты? Шрам и самобытность. Дайки бы сказал, что это было очень не похоже ни на что. Он бы мог сказать, что она была чем-то свежим среди моря штампованных красавиц с прекрасными губами. Но даже это утверждение было бы штампом. Нет ничего необычного. Когда же тебе кажется, что это нечто невообразимое - ты влюблен. Аомине не мог этого допустить. Именно по исходу ситуации, он не мог допустить того, что он влюблен. Ничто не вечно, а по-другому - зачем? Она могла подраться или нарваться на кого-то вполне себе с четким понимаем, что она проиграет. Она ни на кого не полагалась. Никогда не считала, что Аомине нечто такое, за что нужно держаться руками и ногами. Но держалась. Тонула в рутине, которую сама себе сделала. Придумала, пустила себя в болото и теперь отказывается выйти. Болезненным эхом отдался вопрос в голове Дайки. Что бы ответить, что бы ответить... Чтобы изменить в себе. Когда на тебя катит ощущение тошноты, когда ты видишь в дверях тонкие ноги. Когда тебя вяжет от одного ощущения присутствия рядом. Ты не можешь совладать с собой, потому что ощущаешь, как язык скользит по твоему кадыку. Ты безволен перед ней, потому что не можешь утихомирить жидкий металл, проступающий потом на твоем лбу, когда сжимаешь ее в своих руках. Ты сам, как теплое дрожащее нечто, прибитое гвоздями к ее рукам. Дайки не может так. Он видит перед собой, как она стоит в дверях и даже не оборачивается. Он кинул то, что считал нужным. Будет лучше, если ты навсегда разорвешь то, чего тебе так сильно хочется. Однажды и это надоест. К горлу подступает такое привычное ощущение тошноты. Такое знакомое понятие боли. Только теперь какой-то жгучей, неприятной, от которой хочется избавиться. Это не физическое ранение, это больное нутро, с которым тебе не справиться. - Мне нечего сказать, Рёта. Совсем, - сквозь долгое молчание. Если влюбленность такое дерьмовое чувство, то лучше воспитать в себе неприязнь и ненависть. Бой через два дня. Нельзя терять форму.

***

- Смотри, - говорит Мидорима, находясь в той самой каморке Дайки, где он обычно находится перед боем. - Я даю тебе это, - в руке Аомине оказываются четыре таблетки. - Ты принимаешь сейчас две. После первого раунда еще две. Никак иначе. Амоине, ты понял? Дайки наотмашь глотает две таблетки. - Ты понял?! - Мидорима хватает его за плечи. - Не забудь о том, что каждый препарат - это всегда риск. Перестараешься - можешь дать обратный эффект повышения чувствительности, слышишь? - Да, слышу-слышу, прекрати. Но Мидорима не унимается. Его надменный взгляд блестит раздражением из-за не полного понимания ситуации Аомине. - Ты в курсе, что будут бить в больной бок? Ты в курсе, что будут бить по коленям? Ты же в курсе? - Мидорима выглядит каким-то уж очень нервным. - Я в курсе, - спокойно отвечает Дайки, и разжевывает третью таблетку, за что тут же получает подзатыльник. - Я же сказал, что возможен обратный эффект! Какого черта ты меня не слушаешь, необразованный урод?! - Моя ответственность, - для Аомине больше ничего не имеет значения. Он уже слишком слился с ощущением предстоящего боя, с его пульсацией в венах и криками проигравшего. - Помни, что он будет сильнее и не будет контролировать удары. Первые раунды будут особенно тяжелыми. С адреналином он станет зверем. Уже через несколько десятков минут его отпустит. Продержишься? - Я? - громогласная усмешка. - Я положу его за два раунда. Мидорима глубоко вдыхает, полностью освобождая легкие. Достает из кармана пачку сигарет и вручает Дайки. Аомине берет, понимая, что это просьба угомониться. Шинтаро выжидательно смотрит на Дайки, но ничего не говорит. Только: "Не зарекайся". Затем дверь тихо закрылась.

***

Вокруг мигает свет, как будто он снова в каком-то клубе. Вокруг все заводится от визга восторженных ртов. Все любят Аомине. Все знают - нет никого, способного противостоять ему. Для Дайки нет ничего нереального. Он ведь даже на бой капу не берет. Все им восхищаются. Все обожают эту неумолимую волю к победе единственно ради победы. Бой ради боя. Никакого подтекста. Голый инстинкт. Аомине любят за его внутреннего зверя. Конечно, ведь он лучший. В руках необычная легкость. Он пытается ущипнуть себя, но ощущение боли приходит только тогда, когда кожа на руке белеет, а следом синеет. Аомине усмехается. Нет ложных сомнений касательно собственной победы. Дайки ищет глазами знакомый силуэт. Он ищет одно лицо. Он не может не искать. Это магнитит, имея хороший радиус действия. И совсем не важно, что именно он ощутит. Выученный быть бешеным псом, он точно знает - его самообладание не будет шататься. Он не прогнется под обстоятельства, не станет Ее слушать. Сквозь публику богатых и не очень представителей высшего сорта людей, сквозь разнородный контингент других борцов, которых привели поглядеть на асса. Сквозь всю мишуру тех, кто владеет деньгами. Сквозь все это дерьмо. Аомине выискивает глазами Рин. Сидящая рядом с тем, кто так решительно настроен истребить Дайки. Аомине упирается в нее взглядом, сжимая скулы. Он словно говорит: "Получи. Я иду тебе наперекор", и словно получает ответ: "Ты нездоров. Ты не должен сейчас быть здесь". Секунда, проведенная в оцепенении от обычного взгляда, проходит. Дайки в один прыжок оказывается на ринге, и все вокруг опять орет экстазом предстоящего. Публика хочет крови, сломанных костей, оров, победы. Его победы. Шинтаро, так незаметно затерявшийся в этой толпе, сидит рядом со своим профессором. Мидорима знает, что у Аомине один шанс из десяти. И он почти уверен, что Дайки не сможет... Но эта неуверенность практически отступает перед ослепительной самоуверенностью, которую Аомине несет с гордо поднятой головой. Он обводит взглядом ринг - кровь опять вымыли плохо. Или это одни из тех следов, что не вымываются? Он слышит собственное имя. Он снова слышит, как ему аплодируют, возносят на Олимп собственных желаний. Ощущение, которое разрывало его внутри, прошло. То, что так неугомонно кололо, прошло. Прошло ли? Самое паскудное - быть несобранным. Понимать, что ты можешь дать маху только из-за того, что мысленно постоянно отвлекаешься на какой-то там предмет, на какого-то человека. Дайки заводит руки за спину и складывает ладони замок, переплетая пальцы. Резко подается вперед плечами, чтобы в ключицах раздался хруст. И разминает шею. Также. До хруста. Аомине смиряет взглядом стоящего напротив: та же весовая категория, но большие объемы, почти тот же рост (такая редкость для японца), большие руки с короткими пальцами (удобно для захвата). И огромные безумные глаза, будто быка тянули за кольцо в хрящике на морде. Зрачки, предательски выдающие принимающего. Руки, которые почти дрожат в ожидании атаки. Это не просто накачанный бык, это пена изо рта и вздувшиеся вены на лбу. Это полная готовность номер один завалить и бить до потери пульса. И Аомине усмехается. Он скалит зубы, будто растягивает ту секунду, когда сможет отомстить всем разом: самому борцу за то, что попытался стать на одну ступень с Аомине; мужчине, который заказал его, за то, что вертит ситуацией, как хочет, пытаясь вырвать ее из рук Дайки, и за то, что даже держит под контролем Ее, неподвластную самому Аомине (и он сам не знает, на кого злится больше - на Рин или на ее "Босса"); и, наконец, он сможет отомстить Ей. За вытрепанные нервы, за расшатанное восприятие мира, за то, что отказалась от него, когда он буквально просил ее быть... для начала - просто быть. И главным образом за то, что ушла, оставляя его один на один в его голове. Аомине расправляет плечи, и резко сгибается, наклоняясь. Это одна из основных стоек в баскетболе - ноги, согнутые в коленях делают корпус почти перпендикулярным полу, руки, согнутые в локтях расслаблены, но готовы принять сильный пас. Почему именно так? Что заставило тело Аомине именно сейчас вспомнить баскетбол? "Иии!" - неестественно долго затягивает комментатор. Аомине уже переминается с одной ноги на другую, готовясь сорваться с места, чтобы атаковать первым. В жилах бьет пульсация, отдаваясь ощущением полного контроля над своим телом. Он ринется вперед, снося этого буйвола, оставляя очередь ударов в ребра. Он вырвет ему из раскрытой черепной коробки мозг. Он распотрошит это ничтожество. Аомине не думает, не думает, не думает о Ней. Ни капли. Ни о руках, сжимающих его спину. Ни о глазах, когда она прячет взгляд. Ни о запястьях, которые сжимал тот урод, в ожидании, что Дайки отвернется. Ведь он прознал о ее связи с ним... Забавно. Борец пуст, как никогда. Как будто полное осточерчение. Вывернутого наружу, его больше не собрать обратно. Что будет дальше - не суть. Что есть сейчас - шаг к победе. Аомине медленно отрывает стопы, безумно напрягая мышцы, которые прорисовываются ярким рельефом. Время замедленно - ему плевать на людей. И Аомине тоже. Он не поддастся легкому влечению. Он не влюблен, не зависим, не привязан. Он способен отрицать и делать. Так пусть все это прекратит ныть. Рывок вперед, оставляя за собой только скопище воздуха, который словно подталкивает его в спину. За секунду до старта. Бой начался.