Борец

Мидорима, не теряя природной сексуальной раздражительности, поправляет очки левой рукой. - Это все, конечно, прекрасно, Аомине. Мы знали, если начистоту, что ты дерешься. Момои не смогла держать в себе такую тайну. Собственно, и про ее "подстрел" мы тоже знаем. Тебя никто не заставляет к ней ходить, - опережая вопросы, Мидорима ставит на стол два стакана и пепельницу. - Лучше выпьем. Он разливает на дно двух стаканов коньяк, и внимательно смотрит на Дайки. - Так чего же ты пришел сейчас и именно ко мне, Аомине? Тебя не в первый раз же бьют, а я не твой лучший друг. Хотя... Ты вполне мог прийти к Кисэ, но ты назвал мое имя. Так уже сложилось исторически, что, когда все выпорхнули из родительского гнезда, снимать дом одному Мидориме оказалось не по силам, но под руку вовремя подвернулся Рёта, который тоже искал жилье. Запретив заходить в свою комнату, Шинтаро вовсе и не выглядел замученным этим балаболом. Залпом опрокидывая в себя стакан, Дайки морщится, и откидывается на стул, свободно вдыхая. - Из этой компании ты единственный оказался полезным, - Аомине улыбается и закуривает. - Мне понадобится врач. - Я еще не врач, - веско замечает Мидорима, протирая очки. - Пока что я только на выпускном курсе медицинского, и это не дает право мне лечить людей. - А право бросить старого товарища на произвол судьбы дает? Шинтаро криво улыбается, тем самым принимая предложение. За несколько минут нахождения Дайки в доме, он уже смог объяснить, что на него делают слишком большие ставки, и что он не сможет слить бой накачанному до отказа борцу. И, имея привычку говорить первое, что взбредет в голову, почти что не обмолвился фразой: "И она меня подставила". - Допустим, я согласен. Когда? - Через неделю. Не знаю, что со мной будет. Мидорима внимательно смотрит на тлеющую сигарету в руке Дайки. - Я так понимаю, несчастная любовь? Насмешка, с которой об этом говорят, выводит Дайки хлеще неопытных борцов. Особенно, когда это произносят с каменным лицом. - Так... Случайные потрахушки, - усмешка, чтобы скрыть жжение глубоко внутри, как осадок от раскаленной иголки. Ты можешь объяснить себе сам, почему тебе так хреново? Ты можешь понять, на какую из твоих ран в этот раз насыпали соли? Так обычно и случается: что-то, молнией, такой же резкой и яркой, разрезало твое существо, но это было настолько быстротечно, что ты не в состоянии принять тот факт, что тебе от этого хреново. - Я вижу, - говорит Мидорима, поднимаясь со стула. - Женщины обычно такие непостоянные: мечутся, как блохи на псине - от одной крайности в другую, перебирая мужчинами, вертя носом, да, Аомине? - Не совсем. Это было как раз наоборот. - Да все равно, - отмахивается Шинтаро, разминая шею. - Женщины - одинаковые, как клоны. Им мало что нужно, их мало что интересует. Ограниченность - вот что значит женщины. И, ко всему прочему, если уж решил убиваться по мужеподобной бабе, делай это менее очевидно: на тебе же ни лица, ни настроения. Ты как унылое дерьмо, честно. - Вот же мудак, - Аомине чувствует, что пальцы немного печет, но окурок пока не тушит. Он улыбается, как и всегда, не реагируя на высокие умозаключения баскетболиста. - Завтра мы поедем к моему профессору, и я возьму одну вещь, которая тебе поможет выстоять. Допинг против допинга, а? - Профессора нынче раздают лекарства по рецепту? - Половая связь многое решает. - Аомине вежливо кашлянул, переводя взгляд на дверь. - Кисэ скоро вернется? - Обычно после вечеринок он возвращается под утро. Ты тут посиди, подумай над своей проблемой - стоит ли она этих страданий. И, если же придешь к выводу, что стоит, помни: боль вытесняют болью. Спи, где хочешь. Дом был не очень большим, но в два этажа. А ведь Дайки и не знал, что Кисэ теперь живет здесь. Да, это удобнее: платить пополам, питаться тем, что приготовит Шинтаро... Но неужели модельку это устраивает? И Аомине улыбается сам себе. Белобрысый Рёта всегда как-то отвлекал своей непосредственностью. Но на смену таким беззаботным мыслям приходит образ Мидоримы, рассуждающего об одинаковости женщин. О том, что, по сути, эти существа не достойны того, что по ним так убивались. Но разве Дайки убивается?.. Он лишь не в настроении. И ведь "не в настроении" - это настолько привычка, что стало стандартом. Почему же все мысли, раскалывающие и разрезающие его систему поведения, все время сходятся к Ней? Глупая девчонка! Надо было сразу все расставить по местам. Втянуться за пару часов - это так похоже на людей, пытающихся абстрагироваться от мира. В любом случае - она больше не его главная проблема. Это больше никак с ним не связано. Благодарностей за предупреждение Дайки оказывать не собирается. Он носит в себе чересчур огромный комок энергии, силы, воли, чтобы вот так вот просто ломаться из-за нескольких крышесносящих мгновений. "Я так понимаю, несчастная любовь?" Мидорима. Никогда не меняется в своих колкостях. "Если уж решил убиваться по мужеподобной бабе, делай это менее очевидно". Пальцы жжет от докуренной, но не затушенной сигареты - пепел добрался до фильтра. "Ты как унылое дерьмо, честно". В какой момент жизнь Аомине превратилась в комок шерсти, который изрыгнул дворовой кот? Какого черта он несет в себе что-то, что ему не принадлежит - ощущение собственности на Нее. Как будто люди могут друг другу принадлежать. Нет, нет. Люди - свободолюбивые твари. И Аомине такой, и Рин. И если уж она трахается со своим "спасителем", почему чувство ревности сверлом разминает Дайки почву под ногами? Что за дрянь - этот привкус того, что тебе не хватает другого человека. И все это выворачивает Аомине, как тряпичное платье, наизнанку, легко, без особых усилий. Это была просто насмешка, Дайки. "...стоит ли Она этих страданий. И, если все же придешь к выводу, что стоит, помни: боль вытесняют болью". Боль болью. Он борец, а не размазня. Он всегда смеется, когда что-то болит. Делает себе еще хуже, чтобы вытеснить это. Рука в кулак. Сбитые костяшки противно ноют, когда кожа натягивается. Он не сдастся тоске так просто. "...боль вытесняют болью". Окурок в собственную руку. Чуть выше запястья. Правой рукой вертя в такой чувствительной коже горяченный обрубок сигареты. Боль наливается в виски. Вена проступает на лбу и шее. Все пульсирует, кричит, орет болью. Физической. Но Дайки не издаст ни звука. Сильнее в запястье. Пот проступает на лбу и в глазах на секунду темнеет. Аомине уже чувствует, как трясутся руки. Как рана, перерастающая в ожог, тлеет, разрастается. Как кожа, слой за слоем, поджаривается в пределах действия окурка. Самому о себя тушить сигареты. Пять минут адской боли. Пять минут свободных мыслей. Вернее занятых, но только болью. Мазохизм? Скорее, отчаянье. - Накурил тут... Голос кажется далеким, совсем детским. Как будто уши заложило, а в горле стоит ком, не дающий не вдохнуть, не выдохнуть. - Аомине-чи! Господи, что ты творишь?! Кисэ кидается с порога, выхватывая из рук Аомине окурок и бросая его на стол. - Мидорима-чи! Быстрее! - Здорово, - говорит Аомине, чувствуя, как по шее скользит капля пота. - Ты идиот? - вновь голос Шинтаро, появляющегося в дверях. - Начерта было о себя тушить сигареты? Аомине молчит, и болезненно улыбается, будто наркоман получил дозу. Увы, действие боли не так растягивается, как Ее действие: стоит только на секунду перевести дух и отойти от ощущений, которыми ты заполнял себя, и вот снова... Какого черта Аомине так глупо подставили?

***

"Нет, Кисэ! Ты останешься дома!" - решение Мидоримы было непоколебимо. И Кисэ, с обиженным видом, только и смог буркнуть, что "Мидорима-чи злобная выхухоль", и уйти в комнату. За окном машины проносились незнакомые дома. Машину Аомине вел Мидорима, прекрасно знающий дорогу. - Мне нужно знать, что ты хочешь мне дать? - спрашивает Аомине, глядя на серьезную физиономию Шинтаро. - Твой соперник (я, признаться, остаюсь безразличен к тому, что у тебя произошло) будет под чем-то, как ты сказал. Собственно, любой кайф имеет границы. Особенно, когда ты физически особенно сильно напрягаешься. Да, завышенный болевой порог и отсутствие границ - это хорошо. Но вместе с этим падает и уровень реакции. Собственно, я так понимаю, если ему собираются дать адреналин, то на втором-третьем раунде он будет уже почти никакой. На это и расчет - выбить тебя сразу. Я просто дам тебе немного прокаина. Ну. Новокаин в таблетках. Это сильное обезболивающее. Тебе хватит, чтобы не чувствовать дикой боли, например, ударов в твой больной бок. Или, с твоей-то дурью, сможешь бить рукой, о которую ты затушил окурок. - Ясно. Ну и толк? Продержаться, и дальше он сам вырубится? - Откуда я знаю, - фыркает Мидорима. - Я что ли принимаю участие в составлении меню наркоты для того парня? Я просто тебе говорю: ты можешь позволить себе обезболивающее, чтобы наносить удары. Правда, если тебе сломают кости до открытых переломов... Вряд ли новокаин поможет. - До открытых переломов? Все допинги выдерживают это? - Ты издеваешься? Практически не один. Разве что полная анестезия. И то... Наркоз - коварная вещь - можешь остаться в сознании. - То есть, ни одно обезболивающее не дает полного эффекта? - Да. Поэтому береги кости. Если уж все так серьезно, что ты пришел к недоврачу из старой школы... Машина остановилась у высокого здания частной больницы. Несколько медсестер стояли у вращающейся двери и курили, косо поглядывая на Аомине и Мидориму. - Тебя здесь не очень-то и любят, - коротко констатирует Дайки, делая пару шагов в сторону входа. - А разве не твое лицо похоже на пережеванный пельмень? - Мидорима вновь поправляет очки. - Не меня здесь не любят. Просто все знают, что я иду к профессору. На самом деле профессор почти что в открытую торгует препаратами. - Но тебе бесплатно из-за половой связи, я понимаю, - Аомине ухмыляется, и заканчивает фразу: - А я бы никогда не подумал, что ты такой... Мидорима останавливается, переводя на него взгляд, полный удивления. - Такой - это значит "педик"? Дайки пожимает плечами и делает неопределенный жест головой, боясь задеть "голубые чувства" Мидоримы. Шинтаро поправляет очки, тянет "нда", и ведет Дайки за собой до лифта. Дальше по коридору, направо. Больница очень просторная. Все настолько стерильно, красиво и здорово, что в какой-то момент Дайки начинает казаться, что это не больница, а отель. Но как только они попытались войти в кабинет - он оказался закрытым. - Либо пациент, либо покупатель, - говорит Мидорима. - Сядь и подожди. Дайки падает на белый диван, проводя вдоль по нему рукой. Сознание само выставляет наружу спрятанные в глубине мысли. Как его рука скользит вдоль по прогибу спины. И как хватает за тонкую шею, как пальцы способны ее обхватить... Как зарывается в волосы и тянет назад. И он снова сжимает кулак, чтобы костяшки побагровели - его кожа там никогда не заживет. - Алло, - говорит Шинтаро, становясь рядом. Аомине вскидывает на него взгляд, насмехающийся над собой же. - Ты что, носом клюешь? - Готовлюсь к поединку, очкарик. Опять тяжелый вдох и закатывание глаз. Ох уж этот Аомине со своим плоским юмором. "А если послушать ее и просто уехать?" - как будто мороз резко входит в теплое помещение, мысль молниеносно вонзилась в голову Аомине. Просто взять и уехать. Бросить все, забыть про одну несчастную встречу, просто несколько моментов, которые однажды, и очень скоро, отпустят. Сдаться. Впервые ему в голову пришла мысль о том, чтобы сдаться. Жар, покалывая своим естеством прошел по телу Аомине, и внезапно он подорвался с дивана. Сдаться?! Да какой там! Одна мимолетная встреча. Один шальной секс. Это что ли? Ради этого? Ради одной девушки, которую он толком не знает? Он не сдается. Никогда. Даже в этом случае. Лучше умереть, харкаясь кровью, чем вот так постыдно взять и смотать. - Батюшки, да у тебя на лице эмоции написаны не хуже, чем в подробном отчете. - Я не сдамся. - Я знаю. И никогда не сдавался. Вот именно. Даже сухой и черствый Мидорима это признает. Дайки выше всего этого мусора. В одну секунду, как отрезало. Силы, как воду в стакан с избытком, наполнили его. Он был готов рвать и метать, несмотря на то, что тело ломило от позавчерашнего боя. - Угомонись, - говорит Шинтаро, и Аомине садится, хрустя костяшками пальцев. Привычное чувство злости на мир и на самого себя - вот что составляет его. И это вновь в нем. Какая-то дрянь выбила эти ощущения из него на насколько мгновений. Но у нее не получилось. Нет. Аомине никогда и никого не полюбит. Это не для него. - Что он там в кабинете делает? - спрашивает Дайки, пытаясь легко размять спину. - Ну говорю же: клиент или покупатель. Он же не наркотиками торгует, а лекарствами - это разные вещи. Возможно, в 19-м веке морфин и использовали, как наркотик, но теперь наркотики гораздо разнообразнее, а на лекарства всем плевать. И все же некоторым они нужны... Как нам. Несколько мгновений спустя дверь открылась, и из кабинета профессора вышли несколько женщин. Аомине грузно поднялся, готовясь войти в кабинет. Стоя на пороге, он осмотрелся, и наконец понял, почему Мидорима так забавно отреагировал на мысль о его гомосексуальности. У профессора был третий размер груди и волосы ниже лопаток. - О, Шинтаро, - говорит женщина лет тридцати пяти, и презрительно смиряет Аомине взглядом - в точности, как и сам Мидорима. - Кого привел? - Ему нужен... Я думаю, новокаин. - А он не гиперчувствительный? Не хочется брать на себя его смерть. Мидорима садится напротив и начинает разговаривать с ней. Но Аомине это не слишком занимает. Он полностью доверяет Мидориме. Даже странно, что именно сейчас, сквозь годы, ему вот так просто могут помочь. Он медленно продвигается вдоль кабинета, обходя большой цветок, и заглядывает в окно. Пожелтевший мир. Промокший город. Холодная сила. Если есть что-то, что может его сломать - то точно не слабая, подверженная чьему-то влиянию девушка. Он не собирается просто так скрываться, не собирается переставать быть борцом. И уж тем более - проигрывать. И все же... Если он так отчаянно решил ее ненавидеть, какого черта в каждом из нововстретившихся лиц, он видит какую-нибудь ее черту?