... И меркнет свет

Михаэль шёл по лагерю, раскинувшемуся недалеко от стен города, почти впритык к опушке леса, и его всё больше и больше занимали мысли о пленном рыцаре. Викинг задумчиво покусывал сорванную травинку и молча осматривал снующих туда-сюда дружинников. Любое сопротивление, явное или скрытое, тут же рождало в нём непреодолимое желание согнуть, сломать, подчинить. Вне зависимости от того, кем или чем был этот противник. В яростный шторм и жаркую схватку, везде, где требовалось усилие противоборства, Михаэль бросался первым. Вот и сейчас он с предвкушением предстоящего удовольствия вспоминал яростную ненависть в глубоких тёмных глазах и плотно сжатые полные губы. Победа не обещала быть лёгкой, и это заставляло сердце биться чаще и рваться вперёд, стремясь подмять и растоптать во что бы то ни стало. Прогнав с лица непрошеную улыбку, Михаэль отправился узнать, как обстоят дела у раненых. Борис был совсем плох. Глубокая рана в основании шеи не давала ему толком говорить, из растерзанного горла вырывались лишь громкие хрипы и едва слышные слова. Он потерял много крови, которая начинала уже свёртываться, пропитав кожаную куртку и застывая бурыми потёками на тусклом железе кольчуги. Рядом с ним сидел Пю, лицо которого выражало странную смесь гнева и возмущения, словно он был растерян перед ликом смерти. Беспощадный обвёл глазами всех, кто собрался в палатке. Викинги отводили глаза; по всему было видно, что ожидание конца не затянется. Он присел на корточки возле изголовья умирающего. — Ты прошёл славный путь, великий воин! Попируй всласть с нашими товарищами в Валгалле! Глаза Безбородого на миг вспыхнули счастьем, окровавленные предсмертной пеной губы растянулись в улыбке, и он затих, отойдя в лучший мир. Минутный порыв ветра встряхнул палатку, и в хлопке полога всем почудился тихий шелест тёмных крыльев валькирий, забравших душу собрата на вечный пир асов. Воины поднялись, коротко поклонились, провожая боевого друга, и вышли наружу, оставив его для подготовки к погребению. День уже вступил в свои права, солнце пригревало всё жарче, в лагере викингов не прекращаясь кипела работа. Из леса тащили брёвна — смолистые, свежие, пропитанные вольным лесным духом, — сухой хворост, трескучий, с обсыпающейся корой, задубевший в холодных оврагах валежник, годный после просушки в большой вечерний костёр. Жители городка, убедившись, что убивать и грабить до нитки их никто прямо сейчас не собирается, сами вынесли победителям нехитрые припасы. Скептически окинув голодным взором серый ноздреватый хлеб и аппетитные кольца кровяной колбасы, Пю добродушно хмыкнул и ушёл в лес. Через час вернулся, таща на своих могучих плечах знатного оленя, шкуру которого тут же определил той славной женщине, что первая сообразила задобрить варваров едой.* К полудню лагерь был обустроен, погибших в бою собратьев с почестями похоронили в общей могиле, раненых определили на отдых, и, подготовив всё к походной вечерней пирушке, дружина могла спокойно отдохнуть. Но, едва воины устроились в относительно расслабленных позах в тёплой тени расставленных по кругу шатров, над обширным лесным массивом и поросшим буреломом пологим пригорком раздался густой низкий рёв трубы. Он плыл, в десятки раз усиленный рекой, отдающийся в плавнях гулким эхом, чистый и оглушительный звук, радующий сердца и будоражащий кровь. Викинги один за другим вскакивали со своих мест, на суровых лицах, укрытые бородами, расплывались улыбки. Звук трубы оглашал окрестности снова и снова, и означало это только одно — на подходе дружина Кая Лютого. Из-за прибрежных кустов, горделиво покачиваясь на быстрине поворота, выплыла ладья. Она плавно двигалась, словно повиснув между водой и небом на широкой излучине реки. Взлетали вверх вёсла, дружно покачивающиеся в сверкающих брызгах, поскрипывали снасти, плескался на переменчивом ветру полосатый парус. В фарватере головного драккара двигались суда попроще, широкие осадистые кнорры и небольшие подвижные шнеккары. Выше по течению упирался в берег простенький причал из дощатого настила, привязанный к брёвнам грубой пенькой. Туда-то и направлялся небольшой караван вновь прибывших лодок. Первым на потемневшие от влаги и времени деревянные сходни спрыгнул высокий мужчина, плотного и основательного сложения. Застёгнутые серебряными пряжками ремни на облегчённом боевом жилете, медвежья шкура на широких плечах, длинный шерстяной плащ тонкой выделки, затейливо вышитый по краям. Кай всегда одевался с большой тщательностью, водился за младшим братом Михаэля такой безобидный грешок. Уже после того, как основная ватага сошла на берег и приступила к обмену новостями и рукопожатиями, братья дружески обнялись, и Беспощадный повёл улыбающегося Кая хвастаться своими недавними успехами. — Во-первых, нужно было сразу допросить этих конников, — озаботился насущными проблемами Лютый. — Они не могли появиться здесь ни с того ни с сего. Вероятно, поблизости есть фор-пост или лагерь более укреплённый. Почему ты до сих пор этого не сделал? Кай осуждающе смотрел на Михаэля большими зелёными глазами и в который раз поверить не мог, как его неукротимый братец ещё жив, обладая воистину потрясающей безалаберностью в столь важных делах. Лютый положил руку на его плечо, убеждая в своей правоте. — А если этот маленький отряд был всего лишь приманкой, и через пару часов здесь будет целое войско? Ты не подумал о такой возможности? — Вот для этого мне и нужен ты, Кай! — Михаэль добродушно рассмеялся, встряхнув мокрыми, тщательно расчёсанными светлыми лохмами. Лютый провёл пятернёй по своим чёрным кудрям, снова напоминая себе, как причудливо отнеслась природа к их появлению на свет. Михаэль весь пошёл в мать, голубоглазую и светловолосую Ингрид Бьёрнсон, славную воительницу. Чтобы завоевать сердце храброй девушки, их отцу, черноволосому и коротконогому Олафу Страшному, пришлось дважды ранить её на поединке, и только после этого красавица благосклонно отнеслась к предложению руки и сердца. Однако даже появление сыновей-погодок не привело её к домоседству и фермерству. Ингрид погибла в прошлом году, как настоящий викинг — в жаркой схватке на западном берегу, куда отправилась осваивать новые земли с дружиной своего мужа. Отец, копией которого был Кай Лютый, до сих пор оплакивал любимую жену и корил себя за то, что ни в чём не мог ей отказать. Не только внешностью, но и характером братья получились один в мать, а другой в отца, что всегда несказанно забавляло их родителей и их самих. — Твоя рассудительность и осторожность во всех делах, начиная с чистки рыбы и заканчивая боевым строем перед атакой, служит мне примером и помощью! — прогнав смешливость из глаз, важно изрёк Михаэль, тут же разразившись очередным всплеском хохота. Кай покачал головой, но не мог не улыбнуться ласково, поскольку всей душой любил брата и во всём потакал ему. — Клянусь Одином, отличная добыча, Михаэль! — звонкий девичий голосок перекрыл гомон лагеря викингов. Статная рыжеволосая девица с обаятельной улыбкой на симпатичном широком лице осматривала меч, взяв его из общей кучи боевых трофеев, бережно сложенных в стороне от костров. Охватывая взглядом и оружие, и сидевших на земле пленников, девушка откровенно радовалась победе соплеменников. — Онни! Ты ещё не нашла себе мужа, красавица моя? — Пю шёл ей навстречу, раскинув в приветственном жесте огромные ручищи и улыбаясь как можно доброжелательнее. Девушка ответила ему таким же жестом, обняв викинга поперёк туловища и похлопав маленькой, но тяжёлой рукой по спине. — Пю, жив ещё, тюлень ты дохлый! — Расцеловав приятеля в обе щеки, немедленно зардевшиеся румянцем, Онни отстранилась, пристально рассматривая его с чисто женской хитринкой в глазах. — Как я могу отдать своё сердце кому-то ещё, зная о твоей любви ко мне! — подобные разговоры были обычным делом между этими двумя, и никто в общем-то не сомневался, что рано или поздно Пю Красномордый уговорит воительницу Онни Свенсон из дружины Кая Лютого выйти за него замуж**. *** Пленников держали на виду у всех в середине лагеря, ровнёхонько по центру поляны. Связанные попарно спина к спине и притянутые друг к другу общей обвязкой, они не имели возможности двигаться вообще. Лишь склонённые к затоптанной земле лица, с печатью горечи и страха, выдавали их чувства. Кай, долго не раздумывая, высмотрел самого молодого, дрожащего от страха пленника и присел рядом с ним на корточки. Безусый юноша дёрнулся было в сторону, но Лютый со спокойной улыбкой наблюдал его безуспешные метания и ждал, когда мальчишка с испачканными засохшей кровью щеками созреет для продуктивной беседы. Наконец напуганный парень осмелился глянуть на мирно сидящего около него викинга. Серые глаза были белёсыми от страха, и Кай не сомневался, что ему не составит труда выспросить у пленника все необходимое. — Скажи-ка мне, приятель, откуда на побережье Английского моря взялась французская конница? — Лютый хорошо знал язык, на котором говорили пленные рыцари, чем вызвал новый виток ужаса у паренька. — В ста милях выше по течению укрепление королевской конницы, — быстро заговорил юноша, — в замке Ла Тур, на правом берегу реки . Мы только разведывали местность... Он чуть не плакал, выдавая своих собратьев, но ничего не мог с собой поделать, когда прямо перед его носом здоровенный викинг с интересом рассматривал свой огромный блестящий нож, вроде как не имея ничего определённого в виду. — Даже так! — Кай оглянулся на стоящего за его спиной Михаэля. — Видишь, как всё просто! Он снова обратил внимание на склонившегося перед ним до самой земли бедолагу: — Ты молодец, парень. Осталось выяснить, кто из вас командир. — Лютый придвинулся ближе к обмирающему от испуга молоденькому рыцарю и доверительно прошептал прямо в горящее стыдом ухо. — Ты ведь скажешь мне, верно? Непрошеная, горячая и горькая слеза скатилась по бледной щеке пленника. — Наш капитан... он в шатре... — парень едва глянул на Михаэля, снова пряча за свисающими на лицо волосами покрасневшие глаза. Беспощадный удовлетворённо хмыкнул. Так вот, оказывается, в чём причина этой непримиримой злобы и безрассудно-непокорного поведения его пленника! Капитан личной королевской конницы должен быть человеком очень знатного рода, приближённым к самому королю. Михаэль попытался прикинуть, сколько бочонков с серебром можно потребовать за его жизнь, и благополучно запутался на втором десятке.*** — Как его зовут? — против воли вмешался в содержательный диалог Михаэль. В конечном счёте имя не имело никакого значения, но ему внезапно стало интересно. — Сир Флориан Шпекардт... — тихий голос пленника совсем сошёл на нет, когда он понял, что невольно стал предателем. Окружающие его связанные собратья угрюмо озирались вокруг, и он чувствовал осуждение в их вынужденном молчании. Однако это ничуть не беспокоило выпрямившегося Кая, который не замедлил тут же спросить брата: — А что этот сир делает в твоей палатке? — Допроса ждёт, — медленно произнёс Михаэль, глядя куда-то в сторону. Флориан... Чужое, незнакомое имя отозвалось каким-то неосознанным толчком внутри, мягким шелестом травы поутру, дуновением ветра над водой... — Михаэль! — Он словно очнулся от моментного провала куда-то вглубь себя, когда почувствовал, что Кай трясёт его за локоть. — Идём к костру, выпьем на славу и закусим как следует! Лютый, похоже, ничего не заметил или сделал вид, что не заметил, списав всё на обычную задумчивость после битвы. Такое бывает, хоть и нечасто. В лагере уже темнело, и разгорающийся огромный костёр освещал неровным ярким светом окрестности. Радостные возгласы и бравурные крики разносились далеко вокруг. Обе дружины отдыхали, воины Михаэля — после короткой, но тяжёлой битвы, а викинги Кая расслаблялись после стремительного морского перехода. Суровые бородатые мужчины передавали из рук в руки наполненные вином костяные кубки, пользуясь перерывом в их нелёгком походе за богатством и славой. Внезапно поверх голов прошёл шёпот, всё нарастающий и усиливающийся. Соплеменники зашевелились, поворачиваясь лицами к костру. И тут же стала понятна причина возбуждения среди сидящих вкруг людей: вперёд вышел высокий и стройный, если не сказать худощавый, человек. Достаточно молодой и привлекательный, аккуратно причёсанный, с окладистой небольшой бородкой. Высоко подняв голову, он со спокойным превосходством во взгляде обвёл глазами присутствующих, дожидаясь полной тишины и внимания. — Флекс! Скальд Флекс! — раздавалось вокруг всё тише и тише. Все знали, что скальды — народ заносчивый и не в меру вспыльчивый. Все, вкусившие мёда,**** были преисполнены сознанием своей исключительности, ведь, если скальду не нравилась обстановка или слушатели, то он не пел, и никто не имел права заставить, либо принудить его к рассказу. В конце концов среди притихших викингов единственным громким звуком остался треск сучьев в костре, но даже на костёр Флекс посмотрел с осуждением, ставя ему в вину нарушение спокойствия, наступившего вокруг. Скальд протянул вперёд руку и начал произносить нараспев берущие каждого воина за душу строки Песни викингов. Снова лоб холодит шлема сталь, Солёные брызги в лицо летят. Нас кличут викингами, значит едва ль Есть у нас дорога назад... На берегу забыли Одина и Тора, Не хотите верить в Валгаллу — не верьте! Отнявшего жизнь не назовут вором, Ветер попутный и нам, и смерти! Глубокие морщины прорезали высокие лбы, тень задумчивости набегала на обветренные лица, замерли поднесённые к губам кубки. Глаза храбрых воинов застывали в мечтательной печали узнавания своей судьбы. И не каждый увидит старости Нам иная судьба дана Погребальным костром станет парус А курганом нам будет волна.***** Казалось, даже воздух вокруг замер, внимая проникновенным словам песни. Притихли буйные гуляки, оглаживая бороды и переглядываясь в волнении. Флекс чинно поклонился, приняв из рук ближайшего викинга серебряный кубок — из другого он не пил — и, промочив горло, спросил: — Что вы хотите услышать ещё, товарищи мои? — Давай сагу! О конунге и пиве! — раздались нестройные возгласы вокруг, разряжая обстановку и наполняя сердца присутствующих радостью. Скальд снова поклонился с большим достоинством и, улыбнувшись, продолжил своё повествование задорным и смешным стихом. Был пир великий у конунга в доме Все веселились, конунга кроме Брови нахмурив, глядел из-под кос О пива излишке говорил красный нос... Викинги смеялись, слушая песню о незадачливом конунге, утонувшем спьяну в котле с пивом, толкая друг дружку локтями и в шутку обещая соседу по пирушке такую же судьбу по окончании попойки. Михаэль молча потягивал из чарки лёгкое светлое вино и задумчиво обводил глазами своих веселящихся друзей. Внезапно он пружинисто качнулся и поднялся на ноги, привлекая к себе внимание быстрым движением. Кай потянулся было спросить, куда это брат собрался в разгар праздника, но Беспощадный успокаивающим жестом потрепал его по плечу. — У меня есть небольшое дело, которое не стоит откладывать. — С этими словами он направился вглубь лагеря к своему шатру. *** Флориан прилагал немало усилий, чтобы остаться в здравом уме, вновь и вновь прокручивая и переживая страшные моменты сегодняшнего дня. Ничто не предвещало беды, никто и предположить не мог, что простая разведка обернётся неравной схваткой и позорным пленом. Весь день, сидя без пищи и воды в палатке главаря шайки убийц, сир Шпекардт напряженно прислушивался к происходящему снаружи. Его не пугала реальная возможность смерти — он точно знал, что его оставят в живых — но ощущение собственного бессилия, бесконечное презрение к унизительному положению пленника наполняло его сердце яростной злобой. Болели запястья, сильно перетянутые широким кожаным ремнём, устали ноги: Флориан не садился довольно долго, опасаясь оказаться стоящим на коленях или валяющимся на заду, когда кто-нибудь заглянет под мерно хлопающую на ветру плотную ткань. Поэтому он всё время стоял, ожидая своей участи. Его судьбой не интересовались долго, пока не стемнело и не начали стихать громкие звуки пьяной пирушки. Его, несомненно, охраняли: в небольшую щель приоткрывшегося полога он успел разглядеть угрюмого варвара, хмуро озирающегося вокруг. Этот стражник, не глядя на своего охраняемого, зашёл в просторный шатёр, подвесил на крючки возле самого потолка пару зажжённых плошек с маслом, сунул в руки сиру Флориану глубокую миску, наполненную водой, и так же молча вышел. Проводив взглядом безмолвного викинга, рыцарь принялся жадно пить, попутно проливая половину на себя. Рубашку с него сорвали ещё перед тем, как отвести в палатку вождя, и капли воды неприятно холодили теперь обнажённую кожу груди. Хорошо хоть руки были связаны спереди, и ему не приходилось выкручиваться, чтобы утолить жажду. Стоило ему только напиться и слегка воспрянуть духом, как приподнялся неплотно задёрнутый край тёмно-серой материи, и перед ним появился хозяин шатра. Глаза Флориана опасно сузились. Ну вот и закончено ожидание, теперь наверняка последует допрос с пристрастием, а потом, возможно, его оставят в покое на некоторое время, и можно будет собраться с мыслями, попробовать разработать план побега. Михаэль, зайдя внутрь слабо освещённого помещения, охватил взглядом фигуру стоящего посередине пленника, его подобравшееся, словно приготовившееся к прыжку тело, почувствовал на себе его злобный взгляд. Голый торс поблёскивал от воды, связанные руки были опущены вдоль тела, побелевшие пальцы сжаты. Рыцарь ждал, а Беспощадный обходил его по широкой дуге, пристально наблюдая за реакцией чужестранца. Сир Флориан лишь дёрнул головой, не оборачиваясь за движением викинга. — Что тебе нужно от меня, варвар? — как можно более надменно спросил он. Понимая на слух скандинавское наречие, франк мог сказать лишь несколько слов на его языке. — Всё, что мне нужно знать, я уже выяснил у твоих... храбрецов, — сделав паузу, с издёвкой ответил Михаэль, намеренно перейдя на язык франков. Пленника нервировало, что тот зашёл ему за спину, но повернуться он не решался, боясь потерять равновесие на нетвёрдых ногах. Пока он соображал, как себя вести в компании с полупьяным варваром, от которого почти осязаемыми кругами расходилось напряжение, Михаэль приблизился вплотную к добыче и прижался всем телом к его спине, обхватив поперёк живота. В ту же минуту возбуждение, подогретое хмелем, ринулось вниз, растекаясь горячими волнами всё ниже и ниже, до самого паха, от одного только прикосновения к прохладной, упругой коже. Железной хваткой Михаэль прижал мужчину к себе, с удовольствием вдыхая запах пропитанных потом волос на затылке, сминая пальцами гладкую кожу подтянутого живота. Пленник замер, не в силах пошевелиться, не в силах осознать, что происходит, но, когда викинг прошёлся зубами по шее, с нетерпеливым рыком проведя языком по затёкшим мышцам, Флориан понял, что его ждёт сейчас. Резкий, испуганный рывок прочь выдал это понимание, и Михаэль засмеялся. — Теперь боишься, верно? — он провёл рукой вниз, легко скользя пальцами по крепким мускулам, похотливо ощупывая вздрагивающее и вырывающееся тело. — Чёрта с два! — прошипел Флориан и, до предела отведя затёкшую руку, наугад двинул локтем назад. Удар пришёлся вскользь по скуле викинга, но был достаточно ощутимым. Беспощадный тут же перехватил связанные запястья и окончательно распластал его на себе. Непокорность заводила, наполняя желанием, азарт пьянил сильнее вина. Стоило Флориану опустить подбородок, как насильник тут же разгадал его манёвр и моментально убрал голову, склонив её к левому плечу, справедливо полагая, что сию секунду может получить крепкой макушкой в переносицу. Так бы оно и вышло, но пленник зря дёрнул шеей, зато викинг в отместку саданул ему под колено, и потерявший равновесие рыцарь упал вперёд, ткнувшись носом в перетянутые кисти рук. Михаэль прижал его затылок крепкой рукой — ни вздохнуть, ни вырваться. В нос шибанул неприятно-приторный запах волчьих шкур, которыми был застелен пол шатра. Ослабевшие и уставшие ноги противно дрожали. Тонкая ткань подштанников не стала препятствием, и варвар уже ощупывал его голые ягодицы, почти нежно, с грубой лаской, для собственного возбуждения трогая его между ног. Флориан всхлипнул, но тут же сжал зубы — не сдаваться, не показывать свой страх и боль. Викинг приподнялся, обмакнув руку в горящее масло плошки под потолком; огонь лизнул фаланги, обжигая. Сбив едва занявшееся пламя, Беспощадный тут же коснулся смазанными кончиками пальцев аккуратной дырочки заднего прохода. Флориан замер, не дыша. Указательный и средний пальцы неожиданно легко скользнули внутрь напрягшегося тела, и Михаэль довольно рассмеялся. — Оказывается, благородные рыцари тоже не чураются низменных удовольствий! И с кем вы там развлекаетесь в походах? Со своими конями? Он ощупывал свою добычу изнутри, проталкивая пальцы всё глубже в податливый жар тела. Не составило труда добавить и ещё палец. Михаэль делал это вовсе не для того, чтобы пленник чувствовал себя лучше. Он помнил, как было больно ему самому однажды, когда они с Себастьяном не утерпели, пренебрегая таким расслаблением, и это возбуждало еще больше. Его пленник в коленопреклонённой позе выглядел таким доступным, напряжённые мышцы спины мелко вздрагивали, круглая задница словно требовала проникновения. Он не мог больше ждать, готовя его для себя. Острая, ни с чем не сравнимая жажда обладания, переходящая границы простого влечения, толкала его дальше. Беспощадному внезапно захотелось, чтобы этот непокорный и такой притягательный пленник не молчал, захотелось услышать его стон, почувствовать движение навстречу. Михаэлю хотелось, чтобы сломленный и распластанный под ним рыцарь желал его. Чтобы, возбуждённый и оттраханный, излился против своей воли. Это будет достойной победой над строптивцем. Безоговорочное подчинение. Он слегка ослабил хватку на шее пленника, дав ему свободно вздохнуть. Осторожно, чтобы не пострадать самому, вставил головку члена в растянутое и смазанное отверстие. Флориан скрипел зубами и тихо выл про себя, последними словами проклиная ту минуту, когда ему приспичило прокатиться с утра к излучине реки. Он чувствовал жадные пальцы, бесстыже и умело дотрагивавшиеся до него. Расслабился, зная, что будет больно, очень больно, если и дальше он будет сопротивляться. Варвар сгрёб в ладонь его яйца, сжимая и оттягивая, без всякого нажима и силы проталкивая своё далеко не маленькое достоинство в его задницу. Это было почти приятно, если бы не душившее его унижение пополам со стыдом. Он не пытался больше вырваться, только плотно сомкнув губы, пережидал позорное насилие. Да, подобные забавы были для него отнюдь не новостью. Но одно дело — его любовник по обоюдному согласию, и совсем другое — этот грязный убийца, не спрашивающий разрешения. Вот только грязным он, увы, не был. Для франка было бы проще ненавидеть и презирать отвратительного бугая, смердящего, как свинья, но светловолосый викинг пах рекой и костром, горячая кожа его покрытого татуировками тела была чистой, загрубевшие от корабельных снастей ладони ласкали его тело до трепетного отзыва изнутри. Флориан с ужасом дёрнулся, когда проворные пальцы обхватили его собственный член в кольцо, сжимая и тиская именно так, как ему хотелось. Михаэль припомнил, что стоило ему однажды подсесть под бёдра Себастьяна вот так и вставить словно из-под низу, поглубже, как он своим инструментом ловко задевал что-то внутри любовника, от чего тот просто плакал, удовлетворённый и счастливый. Ему стоило больших трудов сдерживаться для осуществления своего плана, возбуждение захлёстывало с головой. Неверные языки огня играли на белой, не тронутой загаром коже пленника, гладкой, плотно сидящей на сильном мускулистом теле. Её хотелось кусать до крови, зализывать и покрывать ласками, жгучими и огненными, как это пламя. Викинг наклонился, проникая в него целиком, до самого основания, не сдерживая тяжкого вздоха. Обхватив франка за шею, приподнял и прижал спиной к своей груди, не сдерживая себя и глубоко толкаясь в обжигающее нутро. Зарылся носом в волосы, ускоряя движение навстречу. Против воли, непонятно почему, с губ сорвалось это чужое имя, неловко ворочаясь на языке: — Флориан... Едва слышный выдох скользнул по разгоряченной коже, франк мучительно выгнулся в руках главаря варваров. И в это момент тело предало его. Яркая вспышка удовольствия прошила насквозь, ослепляя, приглушая ненависть и боль презрения. Он забился в объятиях сдерживающих его рук, почти плача от унижения, а тело восторженно просило ещё. Рыцарь не понимал, что, пытаясь освободиться, он извивался всем своим гибким, жилистым телом в сдерживающих его объятиях, распаляя похоть насильника всё больше. Михаэль почуял эту отдачу, снова и снова яростно вбиваясь в ослабевшего от сопротивления пленника. Последний предел, и Михаэль замедлился, давая себе отдых, кусая напряжённые плечи Флориана. Он вовсе не хотел доставить ему удовольствие, и Беспощадному было всё равно, что чувствует сейчас его пленник, но викинг хотел победы, он хотел измучить его окончательно, и это должно было совсем скоро произойти. Франк уже стонал, едва сдерживаясь, чтобы не отвечать на его требовательные рывки навстречу. Он искусал губы и отчаянно жмурил глаза, чтобы не дать прорваться горьким унизительным слезам обиды. На себя, на своё чувствительное тело, такое отзывчивое к ласкам, и на этого язычника, который вместо жестокой боли доставлял ему удовольствие. Страстное, жгучее, такое нестерпимо сладкое и невыносимо позорное. Михаэль уже не прижимал его к себе, не было надобности удерживать не рвущееся от него тело. Он только придерживал его за бёдра, легко толкаясь вперёд, с восхищением слушая стоны и любуясь испариной, покрывшей его кожу. Флориан сдавался с каждой минутой, уже не помня себя, разводил шире бёдра, прогибался в спине, притираясь ягодицами к трахающему его викингу, льнул плечами к горячей груди возбуждённого насильника. И стоило Михаэлю тронуть его напряжённую плоть, как он с криком облегчения кончил, пачкая его пальцы, себя, жёсткий ворс шкуры под собой. Чтобы излиться, варвару хватило одного резкого движения; он тяжело дышал широко раскрытым ртом, переживая вспышку наслаждения, празднуя безоговорочную победу над непокорным противником. От этого удовольствие становилось острее и ярче. Беспощадный небрежно оттолкнул от себя рыцаря, и тот бессильно упал, свернувшись возле его ног, пряча пылающее стыдом лицо в побелевших пальцах. Сквозь оглушительный шум собственной крови в ушах он слышал, как варвар довольно крякнул, устраиваясь в противоположном углу шатра, нисколько не заботясь теперь о своём пленнике. Он получил всё, что хотел, дальнейшая судьба франка его не интересовала. Флориан проваливался в тяжёлое забытьё, отчаянно надеясь не проснуться больше никогда.