Две стороны одной медали

Я научилась быть такой же, как мужчины. Сказать, что позвоню, и не звонить. Исчезнуть просто так и без причины, ведь я свободна и умею не любить… Я научилась быть такой же, как мужчины. Стремясь на волю, вырываюсь я из рук. Всё потому, что они сами, без причины, из ангелов земных — выращивают сук.

Дедушка. Каково это? Умереть. Умереть, не веря. Умереть, зная, что кто-то предрешил твою судьбу? Ты ведь знал. Всё знал. Знал, кто и когда. Знал, что не стоит пить этот чёртов виски, из рук предателя. Не разрешать горючей жидкости раствориться в твоей крови. Остановить пульс и сердцебиение. Ты ведь мог остановить эту анархию в рядах фракции. Зачем? Господи, зачем? Зачем ты разрешил им? Разрушить себя. Дедушка. Скажи, это страшно? Встать пред судом небесным? Кто нам является? И какие мысли рождаются в пустой голове? Скажи, каково это? Как они решают, куда отправить глупую душу? Ведь они все запятнаны грехопадением. Дедушка. Каково это? Больше не чувствовать ничего. Больше не ощущать этот бесконечный поток эмоций. Сильный. Не жить ими. Болью. Любовью. Страстью. Ненавистью. Вожделением. Надеждой. Нежностью. Местью. Никогда. Т-ш. Тишина. Я и она. Мы вместе. Навечно. Скукота — не мучает. В висках не стукает. Щелчок зажигалки, папироса, первая, сделанная собственными руками. Закрученная легкими касаниями подушечек пальцев. Шершавых. Ты бы гордился мной. Ведь она из твоих запасов. Сухой табак завёрнут в старую газету, скручен и закреплён влагой моего языка. Дрянь без фильтра. Настоящий. Незаменимый. Вкус. Тик-так. На циферблате дрожит стрелка, заедая на девяти. Моя кровь остывает, с каждым шагом за спиной. Неудивительно. Это ты. Я ждала. — Зачем ты делаешь это? Привет, Четыре. — Делаю что? Спасаю твою никчемную задницу? Несмотря на то, что ты мне отвратителен? Несмотря на то, что я не верю в твою доблесть. Не верю в честность и доброту. Делаю что? Ломаю себе хребет? Достаю пистолет, стреляю, лишая себя непрожитых лет? Почему разрушаю свой дом? Где всё вверх дном. Почему я отправляю Трис на неопределенное время неясно куда, не дав никаких обещаний? Не дав гаранта, что не умру? Что смогу разгрести эту грязь, смогу сделать то, что должен был сделать каждый из нас? Хотя бы попытаться. — Не строй из себя идиотку. Хорошо, давай без вступительных монологов. Объяснений. Без прелюдий. Всё чисто, красиво и прямо. Без комков в глотке. Мы ведь, по сути, в одной спасительной лодке. — Ради неё. И ты знал про это. Молчишь. Верно. Не нужно слов. Дай мне лишь сказать. Выслушай. Не мешай. Я смогу. Так надо. Всё будет нормально. Так правильно. Так честно. В период войны вам здесь не место. — Просто, — голос срывается, и эта слабость. Одна слабость, оставшаяся во мне. Нет. Одна истинная сила. — Мне нужно знать, что ты защитишь её. Сможешь, в случае чего, отговорить от мести и необдуманных поступков. Не дашь броситься в омут с головой. Поддержишь. Не бросишь. Мне нужно что-то более, чем просто моя уверенность в твоих чувствах. Мне нужно обещание, Тобиас. Посмотри мне в глаза. И скажи, что выполнишь единственное, о чём я попрошу. Ты опускаешься рядом. Кривясь от дыма. Смотришь мучительно долго куда-то вдаль, не на меня. Только сейчас я заметила, что твои волосы не подстрижены в строгий тёмный ёжик, под глазами серые круги, на лбу проступили морщинки, явно не для твоего возраста. Хмуришься. Всегда хмуришься. И сплетаешь пальцы в замок. — Я не верил в это. Не верил, что способен на эти чувства. Любовь… Бред. Только не в нашем Мире. Представляешь? Это как стекло и высота. Пока оно парит — это невероятно. Но когда оно падает, на этом кончается твоя жизнь. Когда разбивается… Чёрт. Я ненавижу то, что, возможно, когда-то кто-то сможет причинить мне боль. С помощью неё. Через неё. А может — это будет она. Я понимаю. — Ты любишь её? — Если думать о ней каждую секунду, переживать, когда не могу найти её взглядом. Каждый раз, когда на её теле новый синяк, во мне вскипает ярость, и я, как бешеный, пытаюсь узнать ублюдка по почерку, потому что она — упрямая, не хочет говорить. Моя комната пропахла ею и я чаще ловлю себя на мысли о том, что, если он слабеет, меня это бесит. Дико бесит. Хочется вернуть. Хочется, чтобы только она. Всегда. Чтобы ела и высыпалась. Чтобы была сильной, но не в одиночку. Чтобы разрешала помочь, чтобы перестала решать гребанные проблемы в самоволку. Не предупреждая. Потому, что она вскоре станет моим новым, пятым страхом. Тогда да, да, Джо, я люблю её, безумно. Я рада. Чертовски рада этому, Четыре. Пусть у вас будет не так, как у меня. Пусть у вас будет всё намного лучше. Прошу тебя, Всевышний. Молю, защити их. Эти сердца. Любой ценой. Вместо меня. Услышь. — Она такая, неисправимая альтруистка. Спасти всех, кроме себя. Грустно улыбаешься, киваешь, немо соглашаясь. — Мне пора, — обрывать канаты, сжигать мосты. — Ты любишь Эрика? Боль иногда забывается, сковывая мои конечности, завязывая легкие в тугой узел, выбивая чёртов кислород, такой важный для меня. Боль иногда путается, потроша мои мысли о том, что могло бы быть совсем не так, что оба мы не правы, и эти раны? Раны кровоточат от обоюдных ошибок. Недомолвок. Нет. Чушь. Он подонок. Рушь. Рушь. Рушь эти иллюзии. Не нужно сознательных дискуссий. — Я убью Эрика. И себя вместе с ним.