Две стороны одной медали

Когда увидишь мой смятый след, услышишь выстрелы за спиной, поймёшь, что против меня весь свет, поймёшь, что мир на меня войной, оставь дела и запри в сундук, вели соседке кормить кота, рассеяв выдохом тишину, иди к знакомым тебе местам.

Лазарет, пожалуй, единственное место, где я бываю столь часто, чтобы запомнить его досконально. Белые стены с серыми трещинками. Потолок с жёлтыми вкраплениями. Табурет, сделанный собственноручно Бернардом. Его любимый, хотя жутко неудобный. Выучить на память, где и что лежит, знать наверняка, где Док прячет чёрный шоколад и вишневый ликёр. Где лежат ключи от сильнодействующих анальгетиков или просто наркотиков на пару с сыворотками, к примеру, правды, шприцы с симуляцией. Даже чтобы знать, где лежит сундук дедушки, который он так педантично скрывает от всех, кроме меня. Глупый старик возомнил себя моим опекуном. Как сентиментально для такого человека. Я закусываю губу, пристально наблюдая за мужчиной, который усердно работает над моим ранением. Прожигая взглядом дыры в его груди. Плечо всё ещё жжёт, но ты продолжаешь дезинфицировать рану, остановить кровь, часть которой впиталась в мою майку, а остальная продолжала неприятно стекать по ребрам. Я вижу, как ты пытаешься соблюдать дистанцию. Чувствую, как заменяешь глубокие редкие вдохи на частые и поверхностные, как морщишься, случайно вдохнув мой запах. Уверена, что стискиваешь челюсти так, что желваки болят. Знаю, что ты не хочешь встречаться со мной взглядам, ибо боишься. И правильно делаешь, мразь, я твой новый и самый главный кошмар. Смирись. — Дежавю, да, Эрик? — кровожадно произношу я, выискивая его взгляд. — Заткнись, — не хочешь говорить, а, Лидер? Не хочешь ворошить недалекое прошлое? Не хочешь вспоминать, как убил одним действием сразу двух? Зря. Ведь это новое, совершенное умение. Практически феноменальное. — Я, ты, полусырое помещение. Горячее тело, перепачканное в крови, твои размашистые ладони и такое же рваное дыхание, — говорю я в пустоту, упиваясь тем, как ты бледнеешь, как темнеют твои серые глаза. — Твой член во мне, такой тесной, кайф. Сам же говорил, — шиплю, когда ты сжимаешь моё плечо, пытаясь отдёрнуть меня, такую глупую. Не надейся, выродок, никакая боль не сотрёт это из моей памяти. Это выжжено в моей душе и, если заживет, шрам останется навеки. Новая порция свежей крови течёт по изгибам в сопровождении отборного мата. А я цепляюсь ладонью за твой затылок, заставив смотреть на себя. Прямо в глаза, которые теперь идентичны твоим. — Помнишь? Ты держал меня лицом к стене, чтобы вдруг не дать слабину. Чтобы не видеть моего лица. Чтобы не видеть, как шевелятся мои губы, чтобы не видеть, как я прокусываю их зубами. Чтобы не видеть, как закатываются глаза, когда я едва ли могла держаться в сознании. Ты брал меня, как уличную дворнягу, не особо волнуясь обо всех возможных увечьях. Думаешь, один огнестрел — это больно? Нет, малыш, это приятно. Лёгкое пощипывание, которое доказывает, что я, всё ещё жива. Жива и реальна. Отвечай мне, не молчи. Теперь мы равны в правах. Теперь мы на одной высоте, Эрик, так что не смей избегать. Не смей делать вид, что сожалеешь, пытаешься исправить. Не. Забуду. Пока ты не задохнешься в собственной крови, я не буду счастлива. Стоп-сигналы сорвало, во мне вспыхнул новый пожар, обжигая разрядами животрепещущей энергии, мотивируя, и я бы вгрызлась в татуированную глотку в тот же момент, если бы не звонкая пощечина, от которой я кубарем слетела с кушетки. Этого мне не хватало. Первого шага. Начала. Звука соприкосновения твоей шершавой, огрубевшей кожи с моей щекой — моя персональная мелодия мести. — Я же сказал заткнись, сука! — утробно рычишь. Ты так зол, так зол, что не отдаёшь отчет своим действиям. Чёрт, как же я довольна этим, как я дьявольски довольна тем, что влияю на тебя разрушительно. Я разберу тебя, Эрик, по кирпичику, а потом и их уничтожу. Каждый. Своими руками. Ликуя. Делаешь шаг ко мне, хватаешь за волосы, рывком ставя на ноги, а я вновь окунаюсь в прошлое. — Сдохнешь! Сдохнешь в муках! — реву не своим голосом. Наконец-то мой первый акт начался, и я буду в нём единоличным победителем. Я ещё станцую на твоей могиле, мой Лидер, я станцую танго. Обещаю. Крепко сжимаю зубы, найдя в себе силы достать твой вечно гордо вздернутый нос своим лбом и видит Бог, я ощутила, как хрустнула переносица. Твоя. Плевать. Плевать. На все плевать. Я вырываюсь из плена твоих цепких пальцев, одним точным движением разбивая вазу о бритый затылок. Прозрачные осколки превращаются в пыль, когда ты швыряешь меня в противоположную стену, явно решив, что со мной нечего нежничать. И правильно решил. Пальцы находят холодный металл скальпеля и тут же сильно сжимают. Осталось подождать. Потерпеть. Когда вновь подойдёшь. Давай же, милый, я жду, с нетерпением жду. Не шевелись, Джо, прошу, сделай вид, что спишь. Давай девочка, ещё чуточку. Огромный кожаный ботинок останавливается напротив моей головы. — Волф? — вопрошаешь недоверчиво. Верно, Лидер, не верь мне. Я усмехаюсь, занося руку, с размаху вонзая скальпель в лодыжку, прошивая грубый ботинок, пригвоздив тебя к белому паркету. Жаль, нет второго, жаль, что нет диктофона, записать этот живой звук. Звук твоей боли. — Тварь! Ха. Нет. Хуже. Подсекаю тебя и с наслаждением слышу хлопок широкой спины о пол. Моя очередь быть сверху, моя очередь слушать просьбы, угрозы, обещания. Моя. Моя. Моя. Бить тебя по лицу, бить и видеть, как под кулаком синеет кожа, бить и видеть, как ты уже не в состоянии открыть один глаз, уворачиваться от этих неустанных попыток захватить доминирование. За это ты получаешь удары по рёбрам. Да. Я бы могла это прекратить, к примеру, сломав твои суставы, в частности, локтевой, но так будет совсем неинтересно. Так будет совсем не весело. Без задора. Без азарта. Игра не для меня. — Нет, — я прекращаю превращать твоё лицо в фарш, нависнув над тобой так, чтобы между нашими губами осталось всего пара миллиметров, чтобы ты ощущал трение, когда я говорю, чтобы ощущал моё жаркое, приятно усталое дыхание. — Я не буду тебя калечить сейчас, как и не буду убивать. Знаешь, почему? Ты сплёвываешь вязкую кровавую слюну, всем своим видом показывая, что тебе фиолетово. — Потому, что ты тогда не увидишь, как я убью Макса, — медленно. Когда он не будет ожидать. Когда будет дрожать, как жалкий трус, не зная о своей участи. Не зная, в какое время и кто. Когда получит первое письмо от дедушки с напоминанием о всех грехах, совершённых за долгое время о том, что ничто не забыто. И верь мне, Эрик, он поверит в то, что призраки существуют, ведь мой почерк идентичен почерку Джона Волфа. Я воскрешу его, воскрешу, как фениксы воскресают из пепла. — Как он будет медленно сходить с ума, зная, что его конец близок, — язык сам движется по твоему подбородку, слизывая солёную кровь. — А после настанет твоя очередь, и тогда мы посмотрим, чьё бесстрашие сильнее, и чья фракция на самом деле. Готовься, Лидер, готовься быть свергнутым. Молись. Ты говорил, что худшее — это судьба изгоя? Таков твой миф? Я разрушитель мифов, твоя святая инквизиция, пламенная революция, новый незыблемый закон. И при мне таких, как ты, не будет. Дверь со стуком открывается, впуская шокированного дока, белую, как мел, Трис и удивлённого Четыре. А я улыбаюсь, улыбаюсь на редкость удовлетворённо, искренне. Ловя это прекрасное изумление. Ловя кайф от победы, оттого, как выглядишь ты, Эрик, оттого, что второй акт нашей войны не заставит меня ждать, ведь я ощущаю, как вскипает твоя лава. Лава ненависти. Вот так, не жалей сил, не жалей умений, покажи мне всё, на что способен. — О Боже, — шепчет Бернард, не выпуская меня из поля зрения, когда я встаю, слегка пошатываясь. Я довольно хмыкаю, ещё раз осмотрев состояние Лидера, и лишь только после этого удаляюсь прочь, не забыв хлопнуть дока по плечу и сказать то, что давно томилось во мне: — Он самый, друг мой, он самый…