По брусчатке босиком

      Джексон заваливается под утро к Талии, и они засыпают прямо на ковре в гостиной, не в силах добраться хотя бы до дивана. Перси знает: Грейс довольна их вылазкой, и теперь на время успокоится в своем вечном желании познать что-то новое. Ему порой казалось, что она собирается однажды все узнанное объединить и написать книгу – только неизвестно, какого содержания могло бы оказаться такое издание.       Перси засыпает сразу, подложив руку под голову, бездумно сфокусировавшись на разбросанных волосах Талии. Мысли не идут, слишком заторможенные ночным походом. Но где-то совсем далеко яркой вспышкой снова мелькает этот образ – свисающие с потолка цепи. Перси подбирает под себя колени, сжимается и засыпает в позе эмбриона, как в далеком детстве.       Конечно же, Талия ничего не узнает, и следующим вечером они встречаются той же вечной компанией, которая, кажется, никогда не изменится. Они снова в парке, захваченные вихрем собственных разговоров и смеха. Перси сидит рядом с Гроувером и Аннабет, боясь поднимать глаза на Люка. Но он остается все тем же солнечным мальчиком – улыбается так же, а в его голосе совсем ничего не меняется.       Это заставляет Перси задуматься – как же давно он занимается этим? Как ему удается скрывать это от них всех? Ведь не каждый способен просто с этим жить, а он еще умудряется не омрачать существование и остальным. Джексон снова закрывает глаза и вспоминает распятое тело с огромными чужими ладонями на талии, и его пробивает робкая дрожь. Мог ли Перси ошибиться? Да, мог, но светлый ультрамарин, бьющий из-под ресниц, был тем – нельзя было перепутать. И волосы, нелепо и не подчиняясь никаким законам физики топорщащиеся во все стороны от любого соприкосновения с какой-либо поверхностью, и чувственный изгиб тонких губ, и острые ключицы, так часто виднеющиеся над воротом футболки… Перепутать – все равно что не узнать. А не узнать Перси просто не смог бы.       Но Джексону сказать нечего – и в какой-то момент ему удается расслабиться, хотя Аннабет потом все равно спрашивает, что же так сильно его озаботило. Он говорит, что не выспался, устал, и волноваться причин совершенно нет. Удивительно, но стальные глаза-рентгены не спешат заглянуть внутрь и увидеть страх на самом дне души – и Чейз кивает, тепло улыбаясь. Поддерживает. Но Перси знает, что ему поддержка нужна меньше всех.       Так проходит несколько дней, а Перси все еще не может выдавить из себя ни слова. Ребята замечают его скованность, но списывают ее на тяжесть учебы и так внезапно свалившиеся тесты чуть ли не по всем предметам. Аннабет не высыпается тотально, готовясь к урокам, и под ее глазами залегают идеально правильной формы тени, которые ей лень замазывать тональным кремом. Но это настоящая Чейз – и ребята утверждают, что скоро все кончится, потому что для них всех пришло время проходить собственные полосы испытаний.       Говорит это, кстати, Люк. И Перси невольно поднимает голову на его голос – он абсолютно уверен в своих словах, а голубые глаза светятся честностью и простотой. И это уже выше сил Джексона – он тихо выдыхает, потому что понять не может, как же Кастеллан так достойно держится. Они с Талией пришли в этот самый клуб в будний день – значит ли это, что Люк там постоянно? Или только в определенные дни? Как часто ему приходится терпеть все это?       Спросить хочется, но Перси снова осекается – тогда он сломает все. По крайней мере, он так считает. Сломает талисман удачи и надежды, разобьет и утопит в воде – и больше никогда по кусочкам не соберет их простое подростковое счастье в дружбе и легкой влюбленности, кружащей голову в особенно теплые дни.       Джексон не видит кошмаров по ночам и относительно неплохо высыпается – мысли мучают его только в дневное время, но он все равно хочет побыстрее спрятаться в мире грез и перестать думать обо всем этом. Проходит всего несколько дней, и Перси снова натягивает на себя куртку, когда за окном уже темно. Маме он быстро, не глядя в глаза, говорит, что останется ночевать у Гроувера, и она верит – просто не может не поверить концентрированному морю, бьющему из радужки.       Одному страшно, и здесь «страшно» - не просто слово. Ему кажется, что каждый в этой стране разврата смотрит именно на него, такого маленького и неопытного со своим слишком наивным взглядом. Перси едва вспоминает нужную дорогу, выворачивая на до боли знакомую улицу скорее чудом, чем реальными воспоминаниями той ночи. Неон снова бьет по глазам, ноги заплетаются, а волосы предательски прилипают к взмокшему лбу.       Джексон находит нужный клуб, и теперь по лестнице спускается совсем не вслепую, а осознанно глядя по сторонам, ступая скорее по инерции, чем по собственному желанию. Он признается себе, что во всей этой грязи есть что-то по-своему очаровательное, заставляющее тугой узел заплетаться внизу живота, сладко связывая ниточки со всего тела. В горле пересыхает, затылок покрывается липким потом, а в штанах становится тесно и неудобно. Здешние призраки похотливо улыбаются, ловят взгляд Перси, уходят в очередной до безумия опустошающий поцелуй.       До конца лестницы Перси опускается уже, кажется, через несколько лет, и он чувствует себя совершенно измотанным и уставшим, почти физически ощущая глубокие тени под своими глазами. Теперь он и сам чувствует себя призраком, растворяясь в терпком и густом воздухе, дыме каждой выкуренной сигареты и концентрированной боли в теле.       На этот раз он находит Люка быстрее – он выплывает из тумана практически сразу, в первой же кабинке – на этот раз бордово-красного, почти кровавого цвета. Его прижимают к тонкой пластиковой стене, но теперь это довольно-таки молодой парень, очень высокий и нескладный. Кастеллан сжимает кулаки, двигаясь навстречу, и выражение его лица с зажмуренными глазами почти страдальческое. Перси на секунду задумывается о том, почему же ему второй раз попадается незакрытая кабинка – будто в клуб вхожи только любители секса на публике. Этот жутковатый парень, на голову выше Люка, замечает Джексона и подмигивает ему, а потом снова отворачивается и пронзает Кастеллана протяжным, практически сквозным толчком. Люк выдыхает сквозь зубы, слегка ударяет кулаком по стене и внезапно распахивает глаза.       Ему требуется время для понимания, и взгляд его фокусируется только через несколько бесконечно долгих мгновений. Глаза тут же наполняются ужасом, и он пропускает еще одно проникающее движение и стонет, когда жадные руки обхватывают его живот, направляя на себя. Перси просто стоит, глядя будто сквозь Кастеллана, но видит все благодаря угодливо ставшему стопроцентным зрению. Собравшиеся на лбу морщины, болезненный излом бровей, легкую щетину на самом краю подбородка, родинку за ухом, красный след от поставленного уже несколько дней назад засоса. Пропадает боль, стыд, страх – пропадает все, и время для Джексона замирает, завернувшись в узел на одной секунде.       Часы снова начинают ходить, только когда до слуха доносится громкий, режущий слух гортанный всхлип. Исполин кончает, с мокрым шлепком его член ударяется о низ живота, когда он выходит из тела Люка. Кажется, потом происходит еще что-то, но Перси ловит только тот момент, когда широкая ладонь ложится на пылающую щеку.       - Такой красивый… Сколько тебе лет? – читает Джексон по губам и тут же отстраняется, ошарашено глядя на парня. Но тот только забирает с крючка майку и ветровку, застегивает брюки и выходит из кабинки, запихнув в перекинутые через дверцу джинсы Кастеллана стодолларовую банкноту.       Именно этого момента Перси боится больше всего, и ему совершенно нечего сказать. Люк прячет лицо между предплечьями, и даже волосы его стыдливо поникают. Джексону кажется, что он сломал его своим внезапным появлением – свел на нет запаянную в один сплошной вакуум тайну, опозорил его и заставил стыдиться кого-то.       Кастеллан резко дергается и начинает быстро одеваться, но скорость уменьшается неуклонно: пальцы путаются, дрожат, болты не попадают в петли, а руки совсем не могут пробраться в нужные отверстия пуловера с первого раза. Люк выскальзывает из кабинки ровно в тот момент, когда в нее вваливается очередной подвыпивший извращенец, желающий зрелищ и секса. Парень ничего не говорит ему, скользнув тенью по темным стенам, испачканным скорее впитавшимся в самую штукатурку пороком, а не элементарной пылью. Кастеллан хватает Перси за запястье и тянет за собой, а Джексон чувствует, как его ноги отрываются от пола, тело становится легким-легким, и он скользит по воздуху вслед за другом, пролетает над всем этим кошмаром, который обещает оказаться всего лишь плохим сном. Относительно свежий, по крайней мере, прохладный воздух щекочет ноздри, а Люк жмется в своем вечном леттермане, пряча мерзнущую шею в плечи.       - Почему ты никогда ничего не говорил нам? – Перси откровенно ощущает себя великовозрастной дамой из какого-нибудь мегапопулярного южноамериканского сериала, пусть он даже таковых никогда не видел. А фраза вылетает слишком пафосная, достойная сценарий дешевенького кино про низкосортную любовь.       - OK’ей. Эй, Перси, как себе это представляешь? «Ребят, а тут вас хотел рассказать кое-что, только обещайте, что после этого мы друзьями останемся», - так, что ли? – выпаливает Люк на одном дыхании, но совсем не так печально, как можно было прогнозировать, а с плохо скрываемой горькой усмешкой в голосе с легкой хрипотцой.       - Мы же твои друзья, Люк! Мы тебя всегда сможем поддержать! – Джексон делает мягкий шаг вперед, и замирает, глядя в переносицу Кастеллана.       - Вспомни, кто из нас старше, Перси. Подумай о том, что этот кто-то должен быть за вас ответственным, а не вы за него. Знаешь, дело даже не в вашем ко мне отношении. Просто у вас пока все чуть-чуть попроще, и я не хотел…       Он осекается, не закончив фразу, а Перси не просит продолжения – понимает все, пропускает через себя, сливает мысленно в маленькое озеро под сердцем. Понимает, что не ему с этим жить, а Люку. Понимает, что настоящий друг должен поддержать, а не приставать с расспросами. Понимает, что все это слишком странно и неожиданно на него сваливается.       Этой ночью Перси ведет Люка к себе. Мама не против – радуется, что мальчики при ней, расстраивается, что оставили Гроувера одного. Салли, правда, удивляется, почему же они пришли так поздно, но не придает этому особенного значения – знает, что если Перси с Люком, то точно ничего не случится. С этой уверенностью она засыпает, а Джексон улыбается про себя, восторгаясь матерью. Он любит ее за простоту, искренность и такую необходимую заботу.       Перси стелет обоим на полу в своей комнате, отправляет Люка в душ и готовит бутерброды на скорую руку. Просто Джексон не видит Кастеллана среди тысяч капелек-бисеринок, отчаянно трущего свою кожу угодливо предоставленной Перси новой мочалкой (как он сказал – «Бери, ей все равно никто не пользуется»). Он ударяется головой о кафель, отчаянно прижимается к нему, держит душ прямо над головой и жмурится, подставляя лицо воде. Просто Перси не представляет, как Люк расчерчивает на своем теле целые классики пены, ползущего цветными змейками геля. Просто он не видит криков, преобразовавшихся в ломкие движения локтей. Если б увидел – дрогнула бы рука, и он бы остался здесь с этими самими бутербродами и штормом в голове.       Люк выходит из душа ярко-красным, растертым до царапин мочалкой. И пахнет от него подобающе – гелем для душа, мылом, свежестью и паром. Надевает старые футболку и бриджи Перси, и они ему просто возмутительно малы, но он не жалуется – чувствует себя истинно дома, когда можно не стесняться самого себя. Джексон ставит перед ним тарелку с сэндвичами и стакан с колой, и Кастеллан благодарно принимает эту заботу, принимаясь за трапезу.       Они так и не затрагивают ни одной принципиально важной для этого вечера темы – говорят про новую прическу Клариссы, обсуждают одноклассников Перси, а Люк вспоминает смешные случаи со смен в лагерях, где ему довелось быть вожатым. Спать ложатся с этими же разговорами. Джексон поворачивается набок, а Люк засыпает на животе, и лицо во сне его настолько беспечное и детское, что Перси засыпает еще быстрее, завидуя этому таинственному миру грез, желая поскорее попасть в него.       Когда голова становится совсем тяжелой, Перси наугад в темень тянет руку и проводит двумя пальцами прямо по теплой коже с ощутимыми под ней позвонками. Этого хватает для того, чтобы отключиться абсолютно и выпасть из реальности.       А потом все как-то возвращается на свои круги. Не забывается – замалчивается. Перси не спрашивает, все больше надеется, верит – надеется, что Люк туда не ходит больше, а спит по ночам дома и забывает все произошедшее за это время. Хочется, каждый вечер хочется набрать его номер и спустя нескольких бесконечно длинных гудков услышать заспанный голос, а потом отключиться – просто знать, что все хорошо. Что дома. Что нет никого вокруг.       Однажды Перси все-таки срывается уже около полуночи, тычет пальцем во вспыхивающими зелеными пикселями кнопку и ждет, пока кто-то такой близкий не подойдет к телефону. И волна тепла пробегает по телу, когда гудки заканчиваются, а на другом конце звучит привычное «Алло». Джексон совсем забывает, что он ничего не успел придумать для разговора – и начинает рассказывать все, что приходит в голову:       - Привет! Люк, как тебе сегодняшняя погода? Как дела? Ты заметил, какая сегодня полная Луна? А Аннабет тебе рассказывала, что она заняла первое место на каком-то мегакрутом конкурсе чтецов?       - Перси, у тебя все хорошо? – как-то озабоченно спрашивает Люк, и Перси осознает, что все это звучит слишком фальшиво.       - На самом деле, я просто хотел быть уверенным, что завтра ты проснешься дома. Здесь так тепло, а кровать такая мягкая… Я лег и подумал, что такое удовольствие должно достаться всем…       - Я никуда не ходил, если ты об этом. Эй, Перси, не волнуйся ты за меня, не заставляй меня за себя краснеть, - смеется голос на другом конце провода.       Потом они снова говорят друг о друге, и прощаются, пообещав друг другу спать спокойно. Только Джексону с трудом удается – что-то ударяет в голову, тянет тонкую ниточку, проходящую через все тело, и Перси погружается в мысли, которые днем старательно обходит. Трудно обмануть себя перед сном, ведь тело действительно отдыхает и голова активно работает, ища незалатанные дары в психологическом барьере. И ведь обязательно находит, вдалбливается глубже и заставляет думать лихорадочнее, быстрее разгоняя по венам кровь.       Перси страшно за Люка, за себя и за свое несколько туманное будущее. В темноте сгущается все сразу и обваливается целым шквалом слишком тяжелого воздуха – забота, неопределенность собственных занятий, неопределенность – что еще страшнее – чувств. Они мелькают красными квадратиками, зелеными треугольниками и совершенно не переводятся двадцатью шестью буквами родного языка – да что там, даже в двоичную систему не пересчитываются. Джексон вспоминает, рисует заново в своих мыслях полукружия своих ногтей, зависших над позвонками, обтянутыми кожей в веснушках и родинках. Вспоминает неровно подстриженные волосы на затылке, которые почему-то гораздо темнее остальных. Вспоминает, в конце концов, идеально подогнанные кожаные петли на бледных бедрах и налитые испачканной синевой глаза. И этого хватает, чтобы не застонать в голос от собственной беспомощности, судорожно провести раскрытыми ладонями по бокам и перевернуться на живот, лишая себя слишком нужных и слишком простых движений, пресекая их еще на стадии зарождения.