По брусчатке босиком

Выдуманное плацебо, кажется, немного помогает, и за несколько месяцев Перси почти убеждает себя в том, что он влюблен в Аннабет. Умудряется даже на ночь представлять себе именно ее шелковистые светлые волосы и глубоко вдыхать ее духи, так не похожие на легкий, почти неуловимый, брутальный парфюм Люка, которым он зачастую просто забывал пользоваться. Чейз упорно делает вид, что ничего не замечает, зато остальные уже начинают шутить над их парочкой. Отмалчивается обычно только Кастеллан, будто ничего не слышит – или просто внутренний фильтр Перси его слова не пропускает. Когда наступает время футболок и шорт, Талия предлагает пойти ночевать к ней - встречать лето, как она считает. Неизвестно, в чем же смысл этого импровизированного ритуала, но ребята не против - заваливаются под вечер с двумя пухлыми пластиковыми пакетами с едой. Засыпают, как это водится на таких встречах, уже под утро, переплетя все части тела на общем полу с чужими – Кларисса засыпает, устроившись на животе у Аннабет, правая нога Гроувера лежит ровно под лодыжками Талии, предплечье Чейз оказывается в обхвате закинутой за голову руки Перси… Джексона из сна выводит шевеление девушки, он выпутывается, чуть-чуть перемещается и натыкается на внимательные глаза Люка, чуть не вскрикнув от неожиданности. Кастеллан не смыкает глаз, но смотрит будто сквозь. Перси ложится ближе к нему, понимая, что теперь ему ничего больше не мешает. Кроме взгляда Кастеллана, конечно, упрямо пялящегося на шторы. Джексон некстати вспоминает какой-то старинный – годов шестидесятых – испанский или итальянский фильм, где вечно присутствовали тонкие бледные мальчики в декорациях черно-белых сумерек. И видит себя так – белеющая кожа и чересчур честный и наивный взгляд. Перси кладет голову на бедра Люка и прикрывает глаза – Кастеллан даже не вздрагивает. Только меняется что-то в его контуре, очертании, силуэте; средний палец осторожно следует по ключицам, спускается ниже, высчитывая бедра… У Перси, конечно, сразу же безнадежно встает, и его ведет от сюрреализма этих практически целомудренных ласк, обрушившихся внезапным летним штормом после таких длинных дней бессмысленного ожидания. Голова Люка опускается, и Джексон видит его внимательный взгляд, цепляется за изгиб кадыка, а потом выше – по линии губ, по скулам, по бровям… Кастеллан молодеет сразу на десять лет – его выдают слишком светлые ресницы и неаккуратный пушок примятых подушкой волос. Когда Люк целует Перси, Джексон чуть ли не стонет по-собачьи, чуть ли не воет на Луну. Губы у него сухие, но язык сразу же следует кончиком по зубам Перси, а потом – в приоткрытую жаркую глубину, но неглубоко, скорее для порядка, чем ради французского поцелуя. Он так и останавливается на половине пути, и школьник берет дело в свои руки – только тяжело снизу, и он все равно чувствует себя зависимым и подчиненным. Когда поцелуй прерывается, Люк крепко обнимает его, подобравшегося, севшего напротив, и Джексон неуверенно кладет ладони на теплую спину, почти тактильно ощущая осыпавшие ее веснушки. Перси все еще надеется на большее, но Кастеллан резко обрушивается на пол, увлекая Джексона за собой. Они так и засыпают – Перси бесстыдно прижимается ягодицами к бедрам Люка, а его руки вытянуты вперед, будто он зовет кого-то. Явно не своих друзей, аурой сна повисших вокруг. *** Джексон ловит себя на мысли, что о чем-то подобном он когда-то читал, но как-то ни разу серьезно не задумывался. И боится это словом назвать, потому что слово это слишком пугающее, а заменить его на что-то другое… На что? В груди тепло тянет, когда Люк появляется рядом – и от этого осознания вовсе не бабочки в животе летают, скорее, бульдозер катит по голове, по вискам, вдавливает мозги в асфальт и лишает начисто чувства собственного контроля. По правде говоря, Перси чувствует себя четырнадцатилетней девочкой, которую впервые позвали на свидание, и эта аллегория его совсем не радует – скорее, заставляет себя постыдиться. Кастеллан взрослый, умный и смышленый парень, который уже научился распоряжаться своей жизнью (и телом, как колко подметил Джексон). Перси чувствует себя бесконечно далеким от него, и ужасается – ведь такой пропасти раньше между ними он не ощущал. Они не говорят произошедшем. Более того, никто их не застал вместе на квартирных посиделках – когда Перси проснулся, все еще спали, а Кастеллан уже шагал по квартире в поисках чего-то, что можно преобразить в завтрак. Перси не ждет и даже ни на что не надеется, просто старается не анализировать происходящего и не делать никаких выводов – обычно ни к чему хорошему его это не приводило. Живет так же, как раньше, и перемен в нем друзья не замечают. Люк почему-то срывается и ходит на общие встречи редко – говорит, в связи с новой работой грамотно подобрать время не получается. Талия поначалу дуется, потом привыкает – знает же, что ему пора уже пропадать на работе. Боится, что такое скоро случится и с ней. Без него совсем не так, но ребята отчаянно делают вид, что все хорошо. Компания будто теряет идейного вдохновителя, и теперь они периодически просто не понимают – а чем они занимались раньше целыми часами на улице? Идей все меньше, а солнце все выше. Темнеет все позже, что тоже говорит о многом. Теперь они ходят чаще в музеи, на уличные концерты, забираются в те закоулки Нью-Йорка, где раньше еще не бывали. Как-то раз Перси приходит к дому Кастеллана уже около полуночи. В руках только бутылка колы и плеер, но этого хватает для раздумий. Он сам не понимает: как его занесло именно сюда? Маме он опять сказал, что ушел к друзьям, и теперь подумывает о том, что можно и вернуться. Только приковывает что-то к месту, не дает сдвинуться и жарко давит в груди, когда взгляд нежно скользит по пластиковому окну второго этажа. Там не горит свет, и в Джексоне тоже перегорает лампочка – ведь Люк не дома ночью. Значит, не стоит труда догадаться, по каким же улицам сейчас бродит Кастеллан. Джексон не знает, сколько времени проходит, и продолжает сидеть, гоняя музыкой кровь по венам. Дует ветер, но под одеждой до омерзения тепло, даже жарко. И совсем несвободно, будто гвозди в ткани свернулись калачиками и ждут нужного времени, чтобы распрямиться. Дверь подъезда приоткрывается, и блондинисто-рыжая макушка выглядывает на улицу, ловя тусклый свет местного фонаря. Он шагает в густой прохладный воздух, одергивает полы незастегнутого леттермана и вроде как подумывает вернуться и одеться потеплее. Но Перси одним своим присутствием рисует слишком сюрреалистичную картину, и Люк приковывает себя к асфальту, уставившись невидяще на Джексона. Тот немного ежится, но взгляда не отводит. Правда, его глаза чуть более преданные и чуть менее подозрительные. Кастеллан кое-как возвращается в строй и медленно шагает к Перси, а тот не двигается с места. Когда Люк садится рядом, Джексон уже уверен, что так и должно быть – до боли напоминает глубоко философские сцены из фильмов с претензией на духовную обособленность и особенность. - Ты не замерз, Перси? – срывается у Кастеллана, и яркие глаза резко бросаются навстречу жадно впитывающему каждую черточку, каждую клеточку этого лица Джексону. - Не-а. ветер немного пронизывающий, а в остальном… - Что ты делаешь здесь? Поздно уже, да и тут сидишь, не на чай же пришел. Что-то случилось? Да, случилось. Прости, ибо я грешен. Перси чуть не произносит это вслух – мысли слишком заторможены внезапной потребностью соображаться быстро и метко – придумывать предстояло еще много. - Тебя проведать, ты давно к нам не заходил. А ты куда, Люк, если не секрет? Кастеллан утыкается взглядом в носки собственных кед и как-то виновато улыбается. Все это длится считанные мгновения, но этого вполне хватает для того, чтобы записать двоичным кодом это воспоминание на коре мозга – точно не забыть. - Хотел кое с кем встретиться, - все-таки выдыхает он тихо. - Ты же не в тот клуб, да? Скажи, что не туда! - Не туда, даже не сомневайся. Никакой проституции больше, Перси, никакой. Иначе я точно больше никогда не смогу посмотреть тебе в глаза, - и демонстративно врезается взглядом прямо в хлещущее волнами море – уверенно, спокойно и торжественно. Джексон сглатывает, неожиданно для самого себя и тихо стонет, когда все-таки чувствует чуть шершавое влажное прикосновение к своей шее. Он не верит сначала в само ощущение, и ему кажется, что это многочисленные подростковые галлюцинации, обусловленные элементарной нехваткой секса и денег. Здесь говорили так: больше денег – больше секса. Люк даже не целует – зализывает шею, стирая ее вкус, и Перси невольно поджимает пальцы на ногах, а волна холодка пробегает по телу почти незамеченной. Кастеллан поднимается резко, смешивает соль на губах Джексона и хватает его за скулы, притягивая ближе к себе. Это больше похоже на сцену из очередной слезивой мелодрамки, пробежавшей по ряби телевизионного экрана, но они об этом не задумываются. Кастеллан отстраняется, отворачивается и вскакивает со скамейки, а Перси, не понимая, что делает, по инерции хватает его за запястье неожиданно крепко. Люк теперь чуть ли не сваливается на нее, удачно оказавшись совсем рядом с Джексоном. Попытка бегства срывается, и теперь Люк чувствует себя по-настоящему глупо – все-таки он взрослее, и спрос с него больше. - Мы будем любить тебя любым, Люк, ты знаешь. Я буду любить тебя любым, - делая ударение на «я» - едва уловимое и робкое – тихо произносит Перси и отпускает запястье Кастеллана, будто отпуская его на все четыре стороны. Люк снова встает, но больше не уходит – стоит рядом, глядит на Перси пристально, а тот не поднимает глаз – смотрит в асфальт и силой воли старается успокоить разогнавшуюся по венам кровь. В конце концов Кастеллан протягивает ему широкую ладонь, и Джексон принимает ее, поднимаясь за ним. Рядом начинает тревожно мигать фонарь, а парни оглядываются по сторонам; через мгновение весь район оказывается лишенным света. В любом случае, если это знак, то весьма тревожный. - Для подростковой забавы я, кажется, уже староват, а для серьезных отношений ты слишком молод, - говорит Люк и сам не узнает свой чересчур поучающий голос. - Я не прошу отношений. Я просто хочу тебе сказать, что это все слишком тяжело, и я не могу понять, что это, почему все время я думаю только… - Перси замолкает сам, когда в полной темноте его толкают вперед, заставляя двигаться практически на ощупь. - Только обещай мне, что меня не посадят за растление малолетних, - неожиданно задорно произносит Кастеллан и внезапно дергает Перси направо – очевидно, это уже крыльцо. Джексон верит, идет по темноте, ведомый вперед и… Верит. Во что? Кому? В душе загораются маленькие белоснежные светила, и каждый след, кажется, наливается песком, асфальтом и навсегда пропадает – только бы спрятать эту особенную симфонию лунного звука, которая хранится в умирающих на последние слоги словах Кастеллана. Люк прижимает Перси к двери своей квартиры, будто начисто лишенный самообладания, а воздух вокруг звенит от концентрации взаимного понимания и электричества, которое бьет по коже. Дверь жесткая, с резными углублениями, которые когда-то были в моде, и позвонки жалобно посылают нервные импульсы в мозг, когда давление становится слишком сильным. При этом Кастеллан просто удивительно нежен, и у Перси совершенно плывет крыша – происходящее сливается в один сплошной ком света, в один блик на огромном красном яблоке, в лишенную пространства солнечную глубину, пропитанную острыми лучами. Люк целует его снова и снова, словно мечтал всю жизнь насытиться им, и на заре цивилизации ему все-таки дали такую возможность. Его губы мягкие, чуткие, он скользит ими по коже легко-легко, будто птичьим пером в детской забаве. Перси отвечает – не может не отвечать – и чувствует синхронность, общее время, оборвавшееся где-то совсем рядом и приятный вес сильного тела, тянущего его за собой в темноту. Когда Люк приникает еще ближе, Перси чувствует его эрекцию, и краснеет в темноте – ощущение донельзя пошлое и головокружительное. Почти со стороны представляет, как Кастеллан ощущает то же самое – ведь не возбудиться просто невозможно в этом коконе отчаянной молодости и стремления к чувствам. Когда Кастеллан отходит, Перси бьет крупная дрожь, но ему удивительно, просто непозволительно хорошо, и он согласен уже на что угодно – лишь бы не разрывать момент, а продлить его вечность. Люк, кажется, думает немного иначе – снимает леттерман, вешает на руку и опускает – пытается прикрыть свой стояк практически в полной темноте. - Наверное, хватит впечатлений на сегодня, эй, Перси? – пытается смеяться Кастеллан, но почему-то на имени его голос срывается, и становится очевидной жгучая смесь похоти, которую он так отчаянно пытается скрыть. - Ты уйдешь? – упрямо спрашивает Джексон, глядя сквозь размытый силуэт головы Кастеллана- просто бросает слова наугад. - Думаю, нет. Ведь ты ждешь этого ответа, верно? - Я просто не хочу, чтобы с тобой происходило что-то... – Перси беспомощно вертит руками в воздухе, пространно пытаясь изобразить неоформившуюся в слова мысль. - Мне двадцать четыре, Перси. Едва ли секс по обоюдному согласию создаст мне душевную травму. Тем более, если я возвращаюсь, наверное, не все так плохо, не думаешь? Может, я и шлюха, но едва ли кто узнает об этом. Я верю тебе. Я знаю, что от тебя об этом больше никто не узнает. Так в чем проблема? По телу бежит иголка электричества, и Джексон вздрагивает, действительно, не найдя, что можно сказать. Люк все предугадал заранее, выдав все ответы еще до озвучивания вопросов – способность удивительная и слишком обескураживающая. Лишающая надежды. - Дело даже не в том, почему ты этим занимаешься. Я не боюсь, что ты кончишь, как все – лет под тридцать от СПИДа. Ты слишком умный для этого. Слишком осторожный. Если тебе нужен честный ответ, то я просто не хочу, чтобы ты был подстилкой в этом круговороте встреч на ночь. Тяжело осознавать, что я… Перси осекается, жестко ударяет носком кроссовка по бетону и демонстративно прижимается к стене, слишком уверенный даже для самого себя. Замолченная, заплаканная, спрятанная поглубже оборванная фраза – будто так и должно быть. Сорвано, сбито, похоронено. Люк приближается неуклонно, опускает голову и кладет ее Перси на плечо. Кастеллан выше, и Джексон думает о том, как нелепо это, должно быть, смотрелось бы со стороны. Правда, вокруг темно и едва ли контуры проступают на чернильных стенах. Руки Люка скользят по ветровке и смыкаются в замок на пояснице. - Ты влюблен в меня? – выдыхает он совсем не своим взбалмошным тоном двухминутной давности. В этом голосе только улыбка, теплая нежность и, кажется, немного жалости. От последнего Перси становится совсем не по себе. Ответить не получается, потому что в горле внезапно встает ком и дыхание перекрывает. Перси кивает, чувствуя, как на его затылок ложится широкая ладонь, и невольно, интуитивно подается назад, глубже в теплую кожу. Наверное, это слишком хорошо, и у Джексона перед глазами разлетаются васильковые искры, застывающие в воздухе световыми подтеками. Ему сильно хочется пить, лечь и, почему-то, - вмазаться. Концентрированной сывороткой этого вечера. Когда Люк все-таки поднимает голову, то Перси снова тянется за поцелуем, и Кастеллан обрывает все пути к отступлению, затягиваясь в самый развязный и самый, в то же время, целомудренный процесс в своей жизни. - Я провожу тебя до дома, - непростительно неправильно говорит Кастеллан, а Перси останется только выйти за ним. Хотя меньше всего ему сейчас хочется именно домой. Когда долгая прогулка слишком быстро и слишком нелепо кончается, Джексону почти больно от обиды на пространственно-временной континуум, который вновь сыграл с ним злую шутку – сделал дорогу очень короткой, сузив до минимума объем общего времени. Уже стискивая Перси в прощальных объятьях, Люк только шепчет ему на ухо: - Это не в один конец билет, Джексон. Иногда мне хочется прийти туда просто ради того, чтобы на месте каждого этого извращенца представлять тебя, но ты слишком для таких мест непорочен. Я до сих пор туда хожу ради этого. Уже не как проститутка. Перси бросает банку со свечками с силой, разбивая их об асфальт. Через мгновение он понимает, что никакой банки нет, и это просто аллегория на тему утекающего в канализацию мышления. Он медленно, очень медленно отходит, поворачивается к Кастеллану спиной и выпрямляется по струнке. Люк не меняется в лице даже – он тот же самый, что и сегодня, вчера или два года назад – разве что одежда периодически новая появляется. И еще медленнее поднимается вверх по ступенькам. Как в омут с головой.