Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Суд приговорил Эразма Волоцкого к двум годам каторги - с лишением дворянства, состояния и последующим вечным поселением в Сибири. Земля его с крестьянами переходила в государственную собственность; семейство, то есть несчастная Елена Ивановна с малолетней дочерью, сохраняли за собою только то, что находилось в их личной собственности. А это были, конечно, крохи. Если Эразм вообще потрудился обеспечить жену и дочь на бумаге: да и что эта бедная Елена Ивановна сможет доказать судейским, когда те с жандармами явятся к ней конфисковать мужнино имущество?.. В какие сроки совершится конфискация – ни Полина, ни Дольский не знали: а Дольский старался это вызнать, для Полины, как мог. - Я поеду к ней, - решила княгиня. – Я поеду к ней и утешу ее, и устрою ее судьбу! Я обязана сделать это! Князь сразу понял, о ком это жена с таким жаром и страстью говорит; и не спорил с нею нисколько – хотя помрачнел, как будто опять что-то великим усилием в себе преодолевал. - Но прежде его проводи, - сказал Дольский. – Он будет этого ждать! И Полина тотчас поняла, кого подразумевает муж. Она крепко обняла его, этого холеного, сильного, страстно любимого ею человека; словно защищаясь от ужасного впечатления будущего, словно будущее уже наступило и отпечаталось в ней… презрительные, ясные глаза русского пророка, омывшегося страданием, мученика без всякой теперь иронии… - Я боюсь, Артемий, я его боюсь, - прошептала она. Дольский все понял. - Не бойся, - прошептал он, целуя черную гладкую голову жены. – Ты не менее права, чем он. - Ты ли это мне говоришь?.. Полина даже отшатнулась, протерла глаза – точно не верила этому мгновению: что Дольский, человек, для которого делом чести, даже сутью было отвергать и осмеивать русское, глубинное, теперь встал на ее сторону и защищает ее! Что Дольский изменил для нее, Полины, самому себе в эту минуту! Княгиня снова припала к мужу. - Вместе поедем его проводить, - прошептала она, желая узнать – до чего может дойти его самоотвержение. - Ну конечно, - крепче обнимая ее, прошептал Дольский. – Не могу же я отправить тебя одну. Застать Эразма можно было на первой от Петербурга почтовой станции, князь узнал время отправления – и для этого Полина заготовила большую корзину с провизией и узел с одеждой; князь от себя добавил еще крупную сумму денег. Как он же приглядывал за снабжением заключенного свежей и хорошей пищей в тюрьме. Ему это дозволялось, не столько по его ловкости, которая все же не была сверхчеловеческой – а как молчаливое соглашение с императором. Дольские в отношениях с Эразмом Волоцким были доверенные лица: пожалуй, единственные доверенные, кроме самого государя. Дольские приехали на станцию заранее, за час до прибытия тюремной кареты: больше всего боясь, что упустят ее. Полина очень боялась; и страх ее сообщился и мужу. Хотя в нем было немало странной какой-то надежды, что с Эразмом они так и не свидятся – лошади понесут, карету разобьют или ноги сломают; или еще какая-нибудь заминка в пути случится… Он боялся посмотреть в глаза русскому пророку. Князь и княгиня ждали в ямской избе, в самой русской обстановке - у натопленной изразцовой печки, под толстой бревенчатой стеной; и Полина, не отрываясь, смотрела в слюдяное окно. Муж сидел, отодвинувшись в самый угол и сложив руки на груди, как будто от всего здесь обороняясь. Никого не было. Полина мигнула заболевшими от напряжения глазами и взглянула на мужа. Тот так и сидел статуей – или, вернее, чужаком. "Бедный… Ему теперь нет места нигде в мире: он оторвался от своих корней и не прирос нигде более, так и носится, как перекати-поле, - подумала она. – Где-то он сможет прирасти и когда?" Потом за окном послышалось хрупанье копыт по свежему снегу; Полина тут же, с болезненною горячностью, припала к мутноватому окошку снова. Протерла его перчаткой. Черная карета! - Артемий, пора! – воскликнула она и так и подхватилась с места; сорвавшийся муж успел схватить и удержать ее за локоть. – Помни, что можно говорить! – сквозь зубы произнес он. Полина пошла было к двери, нагрузившись всем добром, припасенным для Эразма; потом оглянулась: - Ты со мной идешь? Дольскому этого очень не хотелось – но он себя перемог. Подошел к жене и забрал у нее тяжелую корзину. - Идем, - велел князь. Дольские вышли как раз тогда, когда открылась дверца кареты; князь понял это раньше и удержал жену на пороге, под холодным колким ветром. – Идем обратно, - велел он. – Сейчас его так и так введут к нам! Князь казался удивленным – он, очевидно, не ожидал, что осужденному будет сделано такое послабление; но он, должно быть, многого не знал в том, что произошло между Эразмом Волоцким и императором. Дверь ямской избы отворилась снова, наметая снегу и холоду; и вошел, звеня цепями, в сопровождении конвоя, страшный исхудалый человек. Эразм был весь истерзан – не столько телесной пыткой, какой едва ли подвергся; сколько пыткой душевной, пыткой сверхчувственной, мучившей всю жизнь его брата. И он был слишком нежен для условий, в которых его содержали. "Он не перенесет…" - томительно подумала княгиня. Каторжника посадили к печке, и он тут же присунул к ней руки, голову; он казался стариком в теле тридцатилетнего человека. Было в его обросшем лице что-то старозаветное, раскольничье. Или это воображению Полины так представилось… Она подбежала к узнику, подхватив разом все, что приготовила для него; муж не удержал ее, не удержал и конвой. Напротив – они даже почтительно посторонились. Эразм Волоцкий был особенным политическим узником! - Здравствуй! – воскликнула Полина. – Я княгиня Дольская, - поспешно бросила она конвойным; они понимающе кивнули. Узник быстро поднял голову, кандалы зазвенели; серо-зеленые глаза прояснились. Улыбка исказила его рот. - Княгиня?.. – хрипло спросил Эразм. - Здравствуй, здравствуй, - Полина повторяла, как помешанная; по щекам ее текли горячие слезы. – Вот это тебе… здесь провизия и одежда, с плеча Антиоха, тебе будет впору… - Княгиня Волконская, - пробормотал Эразм, уронив голову на руку. Полина так и содрогнулась. Как он узнал ее давние, потаенные мысли? - Как ты себя чувствуешь?.. – спросила Полина. Эразм молча поднял руки – на них уже появились багровые полосы от кандалов. Тут ему принесли миску щей, и Эразм неуклюже взял ложку распухшими пальцами. - Я поем, княгиня, - очень голоден, - сипло сказал он; и тут же с мужичьей жадностью набросился на еду. Полина с трепетом ждала, глядя на него, сложив руки на груди; и только тихо, украдкой покачивала головой. Когда он опустошил миску, у нее с языка чуть не сорвались горячие слова – об императоре, о его заключении; но Полина опомнилась и удержалась. - Тебе Елена Ивановна шлет привет, - проговорила она; хотя с Еленой Ивановной еще и не встречалась. Эразм улыбнулся – хотя, конечно, знал, что Полина солгала. - Присмотри за ней, - сказал он. – За ними обеими. Я уж… Он махнул рукой: тяжело двинув ею, окованной. - Обещаю, - сказала Полина. - Спасибо, - ответил Эразм. Она ждала. Но поняла, что он не хотел больше ничего говорить – в каком-то упрямстве или онемении, которое нашло на него при встрече с женщиной, перевернувшей судьбу и его, и брата; а может, попросту слишком устал… или ленился. "Да он же не изменился! Он не изменился: он внутри совсем такой же, как был, только снаружи измучен!" - поняла Полина. Раскольничья или старозаветная благость, окружившие Эразма, рассеялись; перед нею был все тот же человек, которого она знала. Эгоист, которого муки даже сильнее ожесточили и заключили в себя. - Скажи мне, - наконец прошептала Полина. – Ты очистился?.. Эразм сразу понял ее. - Нет, - хрипло ответил он. – Да и какая разница? Я свою песню спел… Он вдруг засмеялся – радостно, молодо; такой смех у него, в его теперешнем состоянии, мог взяться только при мысли о "том свете". Полина это сразу поняла. - Твой князь сказал бы, что я "осуществил свою неизбежность". Или так мой братец говорил? Это все едино, - улыбаясь, сказал Эразм. Полина медленно перекрестилась. Грубое и намеренное его панибратство выглядело совсем не так, как ее обращение к нему на "ты", - Полина была женщина и grande-dame*; а Эразм, даже нынешний, рядом с нею был валявший дурака ребенок. Но Эразму так хотелось, и Полина позволяла ему это – в последнее их свидание на земле. Была ли это попытка завязать с нею товарищество, насколько товарищество возможно с женщиной? Или напоминание о тех временах, когда и княгине говорили "ты": "венчание ее на царство" таким обращением? - Ты… не кручинься, Полина Андреевна, - сказал вдруг молодо и совсем уже весело поглядывавший на нее Эразм, опять ударяясь в дурноватое, фиглярское свое славянофильство. – Бог даст, все будет. - Я… не понимаю, о чем ты говоришь, - боязливо сказала Полина. Эразм молча растопырил руки – насколько позволяли кандалы; Полина расставила руки сама… и поняла. И ей вдруг показалось, что она смотрит на самое родное существо на свете – роднее любимого человека: на себя самое. Эразм покивал, внимательно и ласково глядя на княгиню. - Ничего, княгинюшка, жива будешь. И она вдруг встала со своего места, перекинулась к нему через грязный стол – в своем новехоньком салопе, куницах и шелках – и, схватив его обеими руками за немытую голову, поцеловала в заросшую щеку. Конвойные зашевелились. - Ваше сиятельство, соблюдайте порядок! - Я… уже все, - счастливо улыбаясь и слегка задыхаясь, ответила Полина, опять севшая на место и глядевшая на Эразма как невеста на жениха. – Я все. Больше нарушать порядок не буду. Она говорила так много от избытка радости, которой сама не могла объяснить… словами. А сердцем могла, как мог бы высказать все ее сердце сейчас Эразм. - Спасибо, ваше сиятельство, - сказал он, наконец, придвигая к себе обеими руками ее дары. – Премного вам благодарен за щедрость. Это было уже лишнее, ненужное; главное между ними совершилось. Полина встала и огляделась сияющими синими глазами – она заметила, как в тумане, мужа и подумала: понял ли тот хоть что-нибудь? Но Дольский стоял посторонним, угрюмым цербером. Когда Полина быстро, как-то виновато вернулась к нему, князь достал из кармана надушенный платок и молча вручил ей. Показал на ее лицо, и Полина поняла, что вся измаралась. Она закрыла глаза и покорно обтерла щеки, нос и лоб. - Когда приедем домой, тут же вымойся целиком, и голову вымой. У тебя могут быть вши, - сказал он ей на ухо сквозь зубы. - Да, - сказала Полина. Она, точно в тумане, смотрела на то, как Эразма выводят; как скрываются его конвойные и затворяется за ними дверь. Потом тесно прижалась к мужу – и тот, несмотря на грязь, на вшей, на посторонних, стиснул ее в объятиях. * Женщина, пользующаяся большим влиянием в определенных кругах.