Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

В Петербург Дольские вернулись только седьмого октября – уже вовсю подувало, лило, хмурилось; не верилось, что оставляли столицу они теплым летом. "Два месяца! Как будто в новую жизнь приехала!" - почти с суеверным страхом подумала Полина. Нахмурилось небо – зарокотали и общественные настроения: на нескольких собраниях, которые Дольские посетили, возобновляя светские связи тотчас после приезда, их знакомые примолкли, говорили все больше с оглядкою – и все больше о пустяках. Хотя Полина и знала, что в этом и состоит салонная беседа, она порою чувствовала себя дурочкой, которую кормят марципаном, пряча истинно питательные блюда. Все настоящие механизмы общества как будто спрятались в подполье. Впрочем – видела ли она их когда-нибудь в работе в действительности? Кто мог знать – не кормил ли ее таким же "марципаном" провидец Антиох; уж и подавно, не занимался ли этим нынешний ее супруг и повелитель? Что, к примеру, делал он за границей во время своих отлучек? Полине порою становилось страшно рядом с Дольским – она успела узнать его: узнать в том, что касалось его безграничной способности к лицемерию. Описывая характер императора, он невольно явил собственную суть: множество масок, одна на другой, под которыми едва ли он сам мог отыскать свое истинное лицо… В первые дни после приезда, когда Полина подолгу оставалась в постели для восстановления сил, муж часто сидел с ней и, по ее просьбе, рассказывал ей об изменениях в общественной жизни. "Я знаю, Полина, что тебе неудобно беседовать о политике с приятельницами – да и вы, женщины, все притворяетесь друг перед другом, что вас это не занимает: таков бонтон, - с улыбкой говорил этот уверенный, уже отчужденный хозяин ее жизни. – Но уверяю тебя, что перемен особенных нет. Может быть, немного более потемнело августейшее чело. Николай стареет и становится неповоротливым…" Впрочем, таков должен был быть всякий хороший дипломат. "У таких государственных людей бывает, не иначе, по два настоящих лица и по две совести", - думала княгиня. Однако у нее хватало и домашних дел – помимо того, чтобы замешиваться в мужнины: написала Ольга, приглашая на родины второго своего ребенка, и Полина тогда только вспомнила, что у кузины вот-вот минует срок разрешения! Оставался всего только месяц до страшных ее родов! Более того: и Сонечка с ее братом, как оказалось, дожидались возвращения своих сиятельных покровителей для вступления в брак. Полина не знала – краснеть или нет, когда на ее имя пришло письмо, полное поклонов и всяческих старательных московских любезностей, в котором Madame Локтева писала, что "почтет за великую честь для себя" видеть его сиятельство и ее сиятельство на свадьбе своей дочери, для какового счастья они даже не покидали Петербурга все эти два месяца, чтобы, боже сохрани, не пропустить времени возвращения "своих благодетелей"; Сонечка после материнских слов прибавляла собственный неловкий девический реверанс. Полина не знала – в какой мере Дольский действительно благодетель Локтевых; а в какой это просто фигуры речи и "заблаговременные" расшаркивания. Но, должно быть, он и в самом деле помогал им немало – он, этот иноземец, исторический враг, вытащивший на своих плечах всю ее настоящую и будущую родню!.. А между тем, и муж преподнес ей сюрприз. Истинно: нещечко*. - Полина, - сказал он ей в один из первых ее дней в Петербурге – когда жена, с запавшими от усталости глазами, как будто истратившая в путешествии и любовные, и прочие силы, лежала в постели. – Я должен тебе признаться в том, что, возможно, тебя немало огорчит. Полина слабо улыбнулась, гладя его волосы, – это Дольский дозволял ей, как и прежде, как любую ласку. - Признайся же, мой друг. А внутри она помертвела: не иначе как признается в измене и ее последствиях… Что ему заключение врача? Разве такие люди меняются?.. Только сейчас Полина поняла, как мало доверенности имеет к мужу, несмотря на всю страсть свою, на всю их общность и всю его искусность в обхождении с женщинами. Даже, быть может, - именно из-за этой его искусности. - У меня… - князь глубоко вздохнул; потом неожиданно с силой прижался лицом к ее ладони. – У меня есть дети. Двое сыновей. В первый миг Полина была в безмерном изумлении – а потом на смену пришло безмерное облегчение и радость. Она чуть не засмеялась. Так у него нет другой! Дольский поднял голову тогда, когда она уже придала своему лицу некоторую строгость; хотя на губах еще дрожала улыбка. - Дети? Это прекрасно, - проговорила Полина. Князь даже откинулся назад: брови поднялись, светлые глаза вытаращились. – Вот что ты скажешь мне? – хрипло и потрясенно спросил он. И Полина поняла, чего ему стоило это признание, как серьезна для него была эта минута; но веселость от облегчения наполнила ее всю и, наконец, прорвалась смехом. – А что еще, друг мой, я должна была сказать? – смеясь, проговорила княгиня в лицо ошеломленному князю. – Пожурить тебя, как мальчика, голову тебе вымыть? Мне кажется, что ты уже не в таких летах… Дети – это слава богу: они здоровы? - Да, - хрипло ответил Дольский – все еще не веря, казалось, что он помилован. – Когда я в последний раз справлялся о них, были здоровы… Они на воспитании в деревне неподалеку от Адашева. Виктор и Владислав… Семи и девяти лет… - Ого, так они большие! – сказала Полина. Тут же она стала мрачной и усталой; села в постели повыше, и Дольский тут же кинулся подсунуть ей под спину подушку. Вокруг рта Полины легли складки. - Кто их матери? – спросила княгиня. – Они довольны? Дольский отвел глаза. - Они ублаготворены полностью, - с запинкой ответил его сиятельство. Полина улыбнулась – эта улыбка полоснула его по сердцу. - Не замужем, конечно? – спросила княгиня. Князь молча и покаянно покачал головой. Опять уткнулся лицом в женину ладонь. - Прости, милая… "Я-то прощу… А вот ты-то как раскатывал по заграницам – бросив здесь своих маленьких мальчиков и обманутых тобою женщин?.. " Впрочем, такова жизнь… Полина знала, сколь многие благородные семейства оказываются в таком же положении, как их. По молодой беспечности и эгоизму эпикурейцев-отцов этих семейств. - Как думаешь ты поступить теперь? – холодно спросила княгиня. Дольский несколько раз поцеловал ее ладонь. - Я возьму их в дом – а матерям назначу достойное содержание; они смогут устроить свою жизнь. - А ты знаешь, что незаконные дети не могут наследовать отцам? – спросила Полина. Князь усмехнулся. - В нашем государстве и с моим положением… для меня невозможного мало, - ответил он. – Мои сыновья оба унаследуют мою фамилию и получат подобающее им воспитание. - А как они станут именовать меня? – спросила Полина. Этот вопрос, казалось, на несколько мгновений поверг Дольского в ужас – больший, чем все препятствия, которые супруга ставила перед ним каждою своею предшествующей фразой. - Маменькой, конечно, - ответил муж. - Ну уж нет! Матерей более одной быть не может, особенно при живых матерях! – сказала Полина с кроткою яростью, которая была страшнее грома и молний; Дольский только вздрогнул и опять уткнулся лицом в ее руку. – Я буду им Madame – изволь; но уж никак не ближе! - Как скажешь, - ответил князь. – Воля твоя… А Полина подумала – не потому ли он так кается, так смирен, что имеет и другие грешки перед ней: из тех, в которых женам ни за что не признаются?.. Муж поднялся, потом сел к ней и, обняв, поцеловал. Полина, чуть не плача от облегчения и муки, которую он ей причинял, прижалась к его плечу. - Я тебя люблю, - сказал он в первый раз. И перед ней все раскрылось и просияло, точно возникло елисейское "благорастворение воздухов"… Полина с улыбкой повернулась к мужу. Это была одна из тех минут, на которые не жаль расчесть жизнь. - Правда?.. – спросила она. – Любишь? Дольский кивнул и крепче прижал ее к себе, закрыв глаза. - Я никого и никогда так не любил, - ответил он. – Я не смогу без тебя… "Чертов дипломат!" Эта неожиданная мысль, рожденная возвышенностью слов мужа, как игла воткнулась в голову. Полина взялась за виски – и неожиданно заплакала. - Как ты меня мучаешь, - проговорила она, всхлипывая, как ребенок. – Господи, всю измучил… - Чем? – нежно и встревоженно спросил Дольский: точно не знал – чем. - Да всей своей раздвоенной западной натурой, - хмуро ответила Полина. – Я слышала – у вас искони одна совесть для вашей религии, а другая – для жизни… Эти жестокие слова были неожиданны для нее самой. Дольский не стал ни гневаться, ни оправдываться – а только зажмурился и еще крепче обнял жену. - Ты ошибаешься – я совсем не такой, - жарко и покаянно прошептал он. "Ну, ну…" Полина обняла мужа в ответ – со стороны казалось, что ближе этих людей быть не может. - Я тебе верю, - прошептала она. – Привози своих наследников. Дольский улыбнулся – потом выпустил ее из объятий и посмотрел на книгу, которую Полина читала. Посмотрел так, точно ему только что было даровано право о ней судить. - Что это у тебя? "Бедные люди"? – спросил он. - Да, Достоевский, - с улыбкой ответила Полина; слезы еще не высохли в ее глазах. - Какого ты о нем мнения? – спросил князь. - Это будет величайший гений нашей литературы – его талант, как мне кажется, еще не созрел, - задумчиво ответила Полина: с наслаждением предвкушения. – Но лет через десять этот молодой человек распишется… и вот тогда, пожалуй, вся Россия может затрещать от его голоса. Я глубоко чувствую такие вещи. - Возможно, - без улыбки ответил князь. * Сокровище (устар.)