Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Они проснулись, по петербургским понятиям, довольно рано – в одиннадцать часов; Полина подняла отяжелевшие веки и осознала, что спала на плече Дольского, которого так интимно обнимала всю ночь, лежа с ним нагой. Почему-то при свете дня это стало вдруг неловко и страшно – Полина встала, и тяжелая рука князя соскользнула с ее плеч. Он тотчас проснулся и уставил на нее свои глаза. Улыбнулся. - Всемилостивейшая пани княгиня… - пробормотал Дольский, потянувшись; он скользил по ней взглядом, который все разгорался. – Моя провинциальная Венера… Полина сердито прикрылась. - Ты что-то говорил вчера про визиты! - Ты разве еще не выучила, что светская жизнь в Петербурге начинается к вечеру? – заметил князь. Лениво протянул руку. – Ну же, иди сюда! Дай на себя полюбоваться! - День же, - сказала Полина; но послушалась и приблизилась. Дольский тотчас схватил ее за руку и повалил на постель. – Попалась! – смеясь и задыхаясь, пробормотал он. - Артемий, - она мягко противилась. – Теперь же день… - Ну, так что же? Готов поспорить, - вдруг прошептал он ей на ухо. – Ты со своим Антиохом не разбирала, ночью вам любиться или днем… Поистине, в этом человеке все чаще проблескивала такая прозорливость насчет Антиоха и ее отношений с ним, что Полине делалось страшно! Откуда?.. - Артемий, - пробормотала она, слабо пытаясь ускользнуть. Но он уже трудился над нею; и вскоре, как всегда с ним, Полина оказалась побежденной, все мысли выгорали в пожаре страсти. В этом горниле всех человеческих начинаний… - Артемий, - прошептала она, отворачивая голову и невольно выгибаясь навстречу его рукам. - Красавица, - пробормотал Дольский, жадно лаская Полину глазами. И впился в нее, как вампир. В первые три дня после свадьбы, согласно старинному обычаю, молодые должны были ездить по городу с визитами – и на первый вечер Дольский назначил только два наиболее коротко знакомых дома: чтобы не слишком утомить жену. Кроме того, ему хотелось, как когда-то Антиоху, поменьше наделать шуму в эти дни – хотелось уехать с Полиной поскорее и подальше: он мог себе это позволить. Глядишь, тогда и императорское недовольство уляжется. Впрочем, конечно, уляжется: Дольский был не из тех фигур, которые легко смахнуть с доски. Первый дом был как раз дом Лобановых – того самого графа, с которым Полина танцевала перед аудиенцией императору. Его сиятельство, как и на том петергофском бале, держался безукоризненно и всячески выражал вежливое счастье, которое ему доставляла дружба князя и княгини Дольских. Казалось, что он заучил все очаровательные слова и жесты, которыми сейчас приветствовал своих гостей… Хотя почему же – казалось? Конечно, заучил! Полина знала, сколь многие "гран-персоны", готовясь к выходу, репетируют жесты перед зеркалом; и каждая улыбка, каждый поклон у них расписаны, как у дам танцы в их карне. Глядя на идеального графа Лобанова и его такую же образцовую супругу, Полина не раз спрашивала себя – сколько ее последний кавалер знал о дарованном ей высочайшем внимании и сколько рассказал своей графине? Иначе говоря: не сводники ли они оба?.. Лобановы и Блудовы были цветы "светской жизни"; и "светская жизнь", в которую Полина окунулась с головой и уже нахлебалась, была жизнь ядовитых цветов – ядовитых и медоточивых. Впрочем, "внизу" лжи не меньше; только там еще и грязь, и грубость, и тупоумие – и ложь часто попросту оттого, что необразованные люди не могут ни себя, ни других верно истолковать. У Лобановых Дольские пообедали; граф показал гостям очаровательную коллекцию a la russe - дымковской игрушки и написал Полине в тисненный золотом альбом, подаренный Дольским и взятый по совету Дольского, какие-то новые стихи какого-то нового поэта, "имя которого непременно прогремит в России". Полине и в этом почудился гнусный намек. Дольский, услышав замечание Лобанова, покраснел и на миг окаменел – впрочем, более никак себя не выдал. Раскланявшись с Лобановыми, как с лучшими друзьями, князь и княгиня поехали во второй дом. - Весьма интересный, - говорил князь жене по дороге. – Там собирается пестрая публика, в том числе и разночинцы, и мещане; но люди нужные. Говорят обо всем. Пропускать нельзя. Дольский улыбнулся Полине, и она сочувственно взяла его за руку. - Ну конечно, Артемий. Князь поцеловал ее в висок. - Милая Полина… Они бывали так нежны друг с другом, так близки, как только могут быть мужчина и женщина; они любили друг друга – и все равно Полину не оставляло вполне ощущение нравственного одиночества. С Антиохом они были как будто одно – так сходно чувствовали, так мыслили… Или это ей теперь так кажется: как человеческой памяти свойственно приглаживать прошедшие события?.. В этом втором доме оказалось так же кучно, чадно и шумно, как в тех холостяцких домах, где Полина бывала еще в Москве, невестой Антиоха. Полине, никогда не любившей больших сборищ, почти тотчас захотелось вернуться в столичную чинность, к которой она уже привыкла. Однако и хозяева оказались как будто попроще и поприветливей – почти как в Москве. Князь и княгиня успели как раз к вечернему чаю и чтению. Здесь звучала литература, порою и политика… конечно, с осторожностью… впрочем, Дольский участия в чтениях, особенно на политические темы, не принимал: он все больше слушал. "Все, что ни скажут здесь о политике, совершенно ничего не весит, - сказал он жене перед собранием. – Я предпочитаю получать сведения из первых рук". Однако слушал его сиятельство внимательно. Как раз заговорили о турецком вопросе, а хозяйка стала разливать чай в третий раз, когда Полина вдруг обратила внимание на компанию в углу задымленного зала, с которой они еще не познакомились. Люди эти показались ей подозрительны – может быть, потому, что слишком горячо и обособленно беседовали. Душа этой компании, какой-то средних лет человек в черном платье, рассказывал что-то такое, что завладело слушателями совершенно: как будто он был факир, глотающий огонь на глазах у изумленных европейцев. Полина встала, когда муж отвлекся, чтобы поверх голов слушателей разглядеть оратора. Разглядев его, она взялась за сердце и села обратно: лоб ее оросил холодный пот. - В жизни не видела такого… - прошептала княгиня Дольская. – И не уйдешь… Грудь ее вздымалась, чуть не разрывая корсет; она кусала губы. А Эразм Волоцкий все говорил. Впрочем, умолк он довольно скоро – неужели проклятый наследственный дар сказал ему, что его цель достигнута? Князь тоже уже заметил Эразма – и так и прирос к своему стулу. Расширенными побелевшими глазами его сиятельство смотрел, как последний Волоцкий поднимается с места и направляется к ним – в виду целого собрания. Сколько человек здесь знает, что он такое?.. Эразм приблизился, слащаво улыбаясь; в наглых глазах на миг плеснулся испуг, когда он скрестил взгляд с Дольским, но притязаний своих брат Антиоха не оставил. Не затем он ехал сюда. - Здравствуйте, ваше сиятельство, - поклонившись, проговорил он, посмотрев на Полину. – Здравствуйте, ваше сиятельство. Он поклонился Дольскому. - Вы позволите сесть? – спросил Эразм. Дольский медленно положил на стол руку, как будто бы преграждая Эразму дорогу; он начал наливаться кровью. Светлые усы и бакенбарды опять безобразно выступили на лице. - Какого дьявола вам нужно? – холодно спросил князь. Эразм сел без приглашения, смяв фалды уже мятого сюртука. В серых с прозеленью глазах стояли испуг и злоба; подрагивающей на губах улыбкой он как будто защищался. Однако необъяснимое русское упрямство, духовное упрямство, было крепко в нем: то же чувство, что и в его брате, - только с отрицательным знаком… - Я хотел бы иметь с вами деловой разговор, ваше сиятельство, - сказал он, слегка поклонившись Дольскому. – С вашего позволения, Полина Андреевна. Он кивнул Полине, как знакомой: однако в этом движении мигнула такая злоба, какой он даже к Дольскому не испытывал, - неужто наконец проснулось братское чувство и захотелось отомстить женщине, явившейся причиной смерти брата? То самое воспетое Гоголем "русское чувство"? Но лях, давший вдове Антиоха свое имя, был не намерен спускать даже мысленные оскорбления ей. Дольский нагнулся к Эразму так, что загородил Полину собою и своею выросшею тенью: - Говорите, что вам нужно, и катитесь, - тихим и ледяным голосом проговорил он. - Какое еще дело такой проходимец, как вы, может ко мне иметь?.. - Как это грубо, ваше сиятельство! Эразм, напоказ ерепенясь, привскочил и одернул на себе платье. У Дольского дрогнул ус. - Вы уберетесь отсюда наконец? – сказал он голосом, который мог бы заморозить воздух. Эразм усмехнулся углом рта. Он трусил – и от трусости наглел; и потому еще наглел, что видел, как рушатся позиции неприятеля. - А что вы сделаете, если я не уберусь? – тихо спросил последний Волоцкий, глядя Дольскому в глаза; он нагнулся к нему совсем близко. – Крик поднимете? Или вызовете меня, как брата?.. Нехорошо, ваше сиятельство! Нехорошо убивать-то!.. Казалось, от тишины, вставшей между Дольским и Волоцким, у кого-нибудь вот-вот случится разрыв сердца. Наверное, у Полины… Она знала, что проклятый Эразм как нельзя лучше подгадал со своим ходатайством или вымогательством: ее муж сейчас был очень уязвим. Однако шутить с князем было все еще очень опасно – и, по-видимому, убаюканный сельскою жизнью барчонок Эразм это не вполне понимал. - Вы требуете у меня денег? – спросил Дольский. Глаза его как-то даже ошалели от ярости. - Вы понимаете, вы, младенец, что я могу засадить вас в тюрьму? – произнес он. – Отправить в Сибирь до конца ваших дней? На законнейших основаниях!.. И тут Эразм ласково улыбнулся. - Хотите, я скажу вам, когда вы умрете, ваше высокопревосходительство? – сощурив глаза, проговорил он – теперь намеренно упирая на чин Дольского. – День в день, час в час! Мне вчера как раз о вас виденье было – я и подсуетился, чтобы вас предварить: вашей панской милости, чай, заранее приготовиться требуется! Вы же не так просто, как мы, бедняки, помираете! Дольский помучнел, даже словно бы усох на месте, не отрывая взгляда от Эразма Волоцкого: у Полины разрывалось сердце – теперь от жалости к мужу. Однако стойкости князь не утратил. - Вы хотите, чтобы я заткнул своими деньгами ваш пророческий рот? – спросил он. – В нашем роду еще не бывало такой пся крев – как вы! Говорите!.. Эразм крутнул головой. Запустил пальцы в каштановую шевелюру – зная, что каждое мгновенье промедления для его собеседника как мгновенье на пытке. - Извольте, - уже серьезно сказал он, щуря серо-зеленые глаза. – Умрете вы через тринадцать лет и два месяца, второго октября в десять часов утра, от… Он задумался, словно бы что-то подсчитывая на пальцах. Полина быстрым движением положила руку на плечо Дольскому. - Нехорошею болезнью умрете, ваше сиятельство, - сдвинув брови и выпятив губы, сказал Эразм, постучав пальцами по столу. – Венерическою… простите великодушно, Полина Андреевна… Взглянув на Полину и усмехаясь, он галантным жестом приложил руку к груди. Княгиня стиснула руку в кулак. - Ах ты, подлец! Истинная пся крев, - проговорила она сквозь зубы. Эразм по-птичьи склонил голову к плечу. - Та беленькая актерочка, Куропаткина, - это она вам такой подарок сделала, - сказал он, опять посмотрев на князя; он задумчиво улыбался и постукивал пальцами по столу. – Куропаткину Венера уже уморила; теперь за вами придет… Дайте срок… И вы, Полина Андреевна, от вашего супруга его венеру уже переняли; но вы другою болезнью умрете, будьте покойны. - Это все? – спокойно спросил Дольский. - Да, - ласково ответил Эразм. Князь кивнул. - Прекрасно, - сказал он. Руки его мелко дрожали, то сжимаясь в кулаки, то разжимаясь. – Стало быть, от вас нам опасаться нечего, господин Волоцкий. И потому пошел вон сию минуту, чтобы и близко около нас вас не было – вам понятно?.. Иначе вашу ближайшую чертову дюжину лет вы проведете в цепях, если не в гробу!.. - Артемий, - тихо проговорила Полина. – Послушай… Она плакала от ненависти. Муж быстро повернулся к ней. - Что? - Это обман, - сказала Полина. – Эразм сказал тебе полуправду – угадав знакомое тебе имя… - она смущенно кашлянула, - он примешал к этой правде лжи! Ведь так, Эразм? Посмотри-ка мне в глаза!.. Она быстро нагнулась к нему, жадно ища его взгляд; Эразм даже испугался ее движения и отпрянул. – Ну, вы… - пробормотал он. - Скажи, скажи! – подначивала Полина. - Я и про вас могу сказать… Не желательно ли предузнать свою судьбу? – спросил Эразм угрюмо и тяжело, однако избегая взгляда княгини и только посверкивая на нее глазами из-под нависших век. - Мне все равно, - ответила Полина с небрежно-ненавистною томностью, подняв голову. – Говорите! - Какая натура! Какие две натуры!.. – проговорил последний Волоцкий, даже повернувшись раза два на месте, точно на адской сковороде. Дольские схватились за руки. - В дни моего предка, пана Дольского, Виленского воеводства, - проговорил князь с подрагивающими ноздрями и усами, - вас сожгли бы на костре! Клянусь честью, мой славный предок сам бы его запалил! И вы сейчас наговорили себе уже на две Сибири!.. Эразм схватился за край стола и едва усидел под взглядом неприятеля; но удержался. - С костром вы на четыре века опоздали, ваше сиятельство, - высокомерно ответил он. – И ни в какую Сибирь вы меня отправить не сможете: вы сами сейчас на ниточке висите, дернетесь – сорветесь! Дольский улыбнулся, с неподвижными морозными глазами. - Промах, мсье Волоцкий, - сказал он. – Вы сейчас себя выдали - ваше пророчество было враньем. А потому пошел вон. Я с такими холуями не пререкаюсь. Эразм резко встал. - Погодите ж вы!.. – бросил он сквозь зубы. - Эразм, сядь! – быстро сказала Полина. Он быстро и послушно сел, с удивлением глядя на нее. - Эразм, я запишу тебе мою половину Опальского, которую отдал мне Антиох, - сказала она. – Ты будешь полный хозяин и сможешь выправить дела: у вас там хорошая земля и дворы еще не обнищали... А отсюда – уезжай, не ищи… Ты не понимаешь, в каком ты положении… - Все я понимаю, - угрюмо ответил Эразм. Он подпер рукою щеку, и на миг Полина узнала в нем провидца-мужа, которому избавление могла дать только смерть. Эразм покосился на Дольских, сидевших сплоченно и глядевших с одинаковою враждебностью – точно по одному образцу отлили! – и вдруг мелко засмеялся, тряся плечами. - Счастливы слепые, - пробормотал он. – Счастливы слепые! Полина, вздрогнув, вскрикнула; а Дольский горою вырос над Эразмом, опираясь ладонью на стол. - Не унялся? Показать, коротки ли руки?.. Убирайся отсюда! – проговорил он. Эразм быстро встал, сунув руки в карманы. - Венерочка-то ваша пока дремлет, ваше сиятельство, - сказал он. – А вот кровь портить вам вредно: разбудите… Дольский шагнул к нему широко и яростно, как, должно быть, наскакивали на врагов с саблей его предки; и Эразм неуклюже попятился, с перекошенным страхом лицом. Он пошел прочь, спотыкаясь. На ходу он оглянулся и убыстрил шаг; скоро исчез в дыму. Эразм Волоцкий покинул собрание: стукнула дверь. Полина держала обеими руками руку мужа и гладила ее. Она бы ее поцеловала, если б не боялась привлечь еще больше внимания. Вокруг уже роптали. - Успокойся, успокойся… - шептала княгиня. - Ну что ты, милая… Я спокоен, - ответил Дольский. – Стоит ли… портить кровь из-за этого! "А у него и вправду есть любовная болезнь? - хмуро подумала Полина. – Как это возможно! Впрочем, Эразм сказал – она дремлет; да и, похоже, не соврал тогда-то! Бог милостив!" Она перекрестилась; Дольский тоже – слева направо. - Пойдем, - прошептала Полина с мольбой. – Попрощаемся - и пойдем! Господи, Артемий, пожалей себя и меня! - Ну что ты так растревожилась, - проговорил князь, уже спокойно: Полина восхищалась этим человеком. – Конечно, попрощаемся и пойдем, если ты хочешь… Они попрощались с хозяевами и пошли; на князя и княгиню оглядывались, когда они шли, а когда покинут собрание, оставшиеся гости им, несомненно, сочинят филиппики* не хуже Эразма. Однако Эразму достанется еще побольше, чем Дольским, - и запомнят как нарушителя спокойствия именно его... Бедный подлый колдун не мог заслониться деньгами и чинами – это был самый надежный щит. Пока стоит мир, Дольские будут побеждать. Полина вернулась с мужем домой, почти как с больным, каким его и объявили, - он был потрясен гораздо более, чем хотел показать. Не столько смертного приговора испугался – сколько посрамления не мог вынести… Таких слов, как сегодня Эразм Волоцкий, ему не смели говорить, сколько он себя помнил… - Я тебя люблю, - прошептала Полина, сама снимая с мужа сюртук. Он медленно обратил взгляд на жену. - Докажи, - проговорил князь. Она доказала. * Гневные, обличительные речи.