Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Утро решительного дня Полина провела как обыкновенно – и даже вышла на прогулку, чтобы нагнать хоть немного румянца на свое лицо и набраться сил: а не то, чего доброго, лишится чувств прямо посреди кадрили или, боже упаси, разговора с императором… Пообедав немного ранее обыкновенного вместе с хозяйкой - которая в этот раз с трудом скрывала, как взволнована, и не решалась тревожить свою гостью никакими разговорами – Полина отправилась к себе. В спальне она с наслаждением сняла платье и распустила корсет, который сегодня будет давить ее до четвертого часу утра. У нее не было уже тех девических сил, которые все истрачиваются на балах далеко за полночь – все ради подыскания выгодной партии… Полина вздремнула полтора часа, а потом, наскоро выпив чаю, начала делать туалет. Она приняла ароматную ванну, потом позвала Лизу и стала одеваться. Поверх лучшего голландского белья с кружевами, затянувшись в корсет лишь настолько, чтобы бальный наряд пришелся впору, Полина надела вымытое и выглаженное заранее злосчастное лиловое платье – которое шло к ней божественно: как будто кто-то руководил Свечкиной, указавшей гостье на него в день покупки, и знал, для какой цели оно послужит… - О боже, - прошептала Полина, глядя испуганно в трюмо. – О боже. При Лизе нельзя было больше; Полина только перекрестилась. - Прическу вам делать, Полина Андреевна, или сами будете, как всегда? – с осторожностью спросила Лиза. - Сделай ты, - ответила барыня, без сил опускаясь на стул перед зеркалом. – У меня руки дрожат, голубушка… У Лизы они тоже дрожали, так что шпильки чуть не вываливались, – но ей не предстояло сегодня ночью давать отчет императору в своей прежней жизни, запрещенной законом и религией. Лиза сделала ей обычную прическу – узел, спущенный низко на затылок, с двумя локончиками, скромно свившимися над ушами. Потом Полина достала из своей шкатулки жемчужный гарнитур, подаренный ей Дольским: теперь она знала, к чему это было куплено. Жемчуг идеально пойдет к лиловому шелку и перламутру веера. Руку украсил браслет, шею – ожерелье, и жемчужные капли повисли на ушах. Она в этом речном богатстве, с белым своим телом в лиловом шелке, стала настоящая ундина – чаровница, фея, ночная загадка… - Что ты смотришь, Лиза? – спросила Полина, сама не отрываясь от своего отражения. – Хорошо? - Страсть как красиво! – с восхищенным вздохом ответила за спиной зеркальной Полины зеркальная Лиза, сложив руки. А госпоже казалось, что там, позади нее, - еще какие-то создания, белые, туманные, подобные ей своею запретностью на земле. - Который час? – спросила Полина. – Лиза, мои часы мне дай! – тут же спохватилась она. К поясу она прикрепила золотые дамские часики, сразу потерявшиеся в складках юбки, - тоже, конечно, женихов подарок. Она сама поглядела время – семь часов. Пора. "А Дольского нет – и, должно быть, уже не будет; хотя он и не обещался… Боже мой, какой мучитель, как мучает эта неизвестность!" Полина только встала со стула – как дверь отворилась. Она чуть не бросилась в объятия вошедшего человека; ее удержала мысль, как бы не измять бального платья. Его удержала та же мысль. Но глазами Дольский ее пожирал – вот так и пожирал, всю, с головы до пят. Уже одного его взгляда становилось достаточно для нее, чтобы воспламениться… - Артемий, - дрожа, прошептала она. Ее изумило, что он был в парадном мундире - мундире с золотыми галунами, как будто тоже собирался сегодня на торжество.* Эта военная одежда так преобразила его – тугой воротник, подпиравший подбородок, вся высокая, статная и твердая фигура, которую, казалось, сама жесткая суконная форма с гордостью облекла, - как будто Полине предстал новый человек. Или такой человек, которого она в Дольском не знала… Подойдя к ней сзади, жених сомкнул руки у нее на талии; губами прижался к обнаженному плечу. - Как бы я хотел быть этой ночью императором, - прошептал он. - Только этой ночью? – пошутила Полина; но ее колотило от страха. - Артемий, умоляю тебя, поклянись мне, что все будет хорошо… - Клянусь, - ответил он, замешкавшись только на мгновение. Жених все еще стоял у нее за спиной, так что они не могли видеть глаз друг друга. Дольский сам проводил ее к карете – четверней, с важными ливрейными лакеями дома Дольских на запятках. Поцеловав ей руку на прощанье, князь закрыл за невестой дверцу экипажа. "Все: это конец нашего союза на сегодня – теперь я одна отправляюсь во вражеский лагерь… Вражеский? Господи! Чего же хотят от меня они все?" Полина выпрямилась, с напряжением глядя в окно: у нее болело сердце, рассаднило от тревоги всю грудь – хотя было вовсе еще не холодно и не темно. Она окуталась своей воздушной мантильей, которая ничуть не грела. Дамская мода вообще была безжалостна – не только постоянно сдавливала внутренности, но и подставляла совсем не ласковому климату самые уязвимые части женского тела... "Как следует говорить с его величеством? Ведь я сейчас… о господи… ведь я сейчас могу решить судьбу нации: как, я слыхала, судьбу эту порою определяют самые пустячные слова, оброненные в высочайшем присутствии… Дольский – он и другие наши господа заслуживают всех своих привилегий: подумать только, что они находят в себе силы совершать, нет: вершить каждый день…" Она откинулась на спинку кожаного сиденья и, закрыв глаза, стала читать молитвы, перебирая пластинки своего веера, как четки. Православные молитвы у нее перемежались куда более искренними молитвами собственного сочинения – православные, уставные, у Полины давно уже выговаривались с усилием: как давно уже с усилием укладывалась ее религия в прокрустово ложе принятой формы. Дорога бежала вперед – дороги, которые выбирала не то она, не то для нее, всегда приводили Полину к самым фантастическим разрешениям ее судьбы. Полина подкатила к Петергофу, когда уже совсем смерклось, - и феерией из гофмановского сна ей предстал огромный освещенный парк. Правильная разбивка куртин, немецкий порядок аллей и прудов только подчеркивали бесстыдную пышность позолоченных гротескных фигур, мраморных фонтанов и антиков*. "Вот она – душа двора: вот ее немецкая форма, ее кичливость, ее альковы, - подумала Полина, выйдя из кареты и остановившись с робостью. – Где еще можно было с такою откровенностью выказать свою душу, как не в этой архитектуре, – ведь, я слышала, все в Петергофе строилось с участием Николая!" Она подняла руку для крестного знамения к глазам, ослепленным светом праздника… и уронила ее. Здесь было не место таким жестам. К ней подошел дворцовый служитель и с поклоном попросил предъявить пригласительный билет. Полина, удивленная скоростью, с которой все совершалось в ее жизни, достала листок; сверившись с ним, служитель с новым поклоном несколькими словами попросил ее проследовать во дворец. "Уже!" Спустив свою мантилью на локти, как уже была научена, опустив руку с веером – карне, как и часики, висел у нее на цепочке на поясе, заметно оттягивая его, - Полина направилась вперед в сопровождении служителя, показывавшего ей дорогу. У нее уже поламывало спину от корсета, усталости и волнения: да и от сырости, вкравшейся с приходом ночи в дворцовый парк, несмотря на множество огней, от которых казалось светлее, чем днем. Вокруг нее то и дело останавливались новые кареты, из которых выходили новые гости. Придворные кавалеры – а может, иностранные послы, губернаторы, генералы… С ними жены – придворные дамы и просто титулованные… Все – "гран-персоны", почти боги… У входа во дворец Полина наконец сошлась с ними - с некоторыми из этих олимпийцев: те, впрочем, не обратили на нее внимания, о чем-то смеясь и переговариваясь между собою. Какая-то дама нагнала на Полину веером удушающую волну своих духов. Полина же стояла, оглядываясь и поджимаясь, как робкая провинциальная дурочка – или как чужая на этом торжестве, откуда ее вот-вот погонят в шею. Но тут вдруг эта самая дама, едва не задушившая Полину с ее чахоточной грудью своим пренебрежением, направилась к ней. Приветливо улыбнувшись и слегка поклонившись, она представилась первая: - Плетнева, фрейлина ее величества. А как ваше имя, мадам? Эта особа не переставала ни на миг ни улыбаться, ни обмахиваться, давая ей воздуху, - а иначе Полина, забывшая о своем веере, пожалуй, упала бы в обморок. Она, однако, смогла довольно натурально улыбнуться и с поклоном назвать себя: - Волоцкая Полина Андреевна, невеста князя Дольского… Зачем было сказано последнее – Полина и сама не поняла: но совсем не так полагалось представляться, что она увидела тотчас же по смеху фрейлины. Потом Плетнева вдруг посуровела и сказала, сведя насурьмленные брови: - Невеста Дольского? Ну конечно же, это вы! Она сразу же, точно и не смеялась только что добродушно, отодвинулась от Полины к своим спутникам и что-то вполголоса им сказала. Господа тотчас уставились на новоприбывшую – а одна из дам навела на Полину лорнет. "Какая бесцеремонность!" - только подумала та; и тут двери распахнулись, и гостей громко пригласили пожаловать внутрь. Замешавшись в толпу, ввалившуюся в коридоры, Полина была почти счастлива: хотя бы ненадолго ее оставили в покое. Уже без всяких служителей все прошли – вернее, почти протащили друг друга кучей привычной дорогой, торопясь, – в огромный зал, освещенный хрустальными люстрами со множеством свечей каждая. Полину втолкнули туда, и она тотчас же отступила к стене, за бархатную портьеру: чтобы высокие господа ее не раздавили своею спешкой или осуждением. Потом, заметив, что некоторые дамы сели на стулья у стены, приготовляясь плясать до упаду, Полина также села. Она стала с усердием обмахиваться веером, за который сейчас благодарила жениха: ей не хватало воздуху все больше, еще и потому, что его поглощало такое множество людей. "Малый бал?.. Страшусь вообразить, каков тогда большой!" Полина взяла карне и открыла его, изучая список своих кавалеров. Она его затверживала к балу – но теперь уже забыла наполовину. Полина только хотела взглянуть на часы – как вдруг заиграл оркестр. Она встала, поднятая со стула общим движением. Сердце билось, страх душил ее. "Император! Император!" - только получалось думать. Двери зала распахнулись, и Полина увидела императора. Полина узнала его тотчас же – и потому, что он вошел во главе процессии, вступившей в зал, и потому, что его просто невозможно было не узнать. Император выступал рука об руку с высокой дамой – сам превосходя ее более, чем на полголовы, прямой, с ликом застывшим, как у тех статуй, что склонялись к воде в царском парке, любуясь собою: если бы кому-нибудь вздумалось обрядить эти статуи в мундир. Полина едва догадалась, что нужно поклониться: она низко присела вместе с двумя незнакомыми соседками по сторонам, чудом избежав прославленного императорского взгляда – "взгляда василиска", скользнувшего по склоненным головам присутствующих. - Dansez, messieurs! – улыбаясь, звучно воскликнул Николай, и только тут Полина догадалась, что слышит звуки полонеза, в котором царь уже выступал со своею преважной дамой. "Где же мой кавалер?" - с ужасом думала она. Но тут первый кавалер ее, какой-то статский советник Блудов – примечательнейшая фамилия, которой для нее начался бал! – сам ее отыскал и коротко представился по-французски: и мгновение спустя Полина с облегчением приседала его склоняющейся завитой лысеющей голове. Это был пожилой, но еще довольно импозантный мужчина в мундирном фраке, хотя и в золотых очках. Полина уже довольно давно не упражнялась в полонезе, но с радостью поняла, что фигуры торжественного танца у нее выходят сами – как будто кто-то ей непрестанно подсказывал движения: каждый поворот, каждый шаг. В голове у Полины мелькнуло, что сейчас, после вступления, будет первый продолжительный антракт – именно затем, конечно, чтобы Николай Павлович "сделал знакомства" с приглашенными. Царь непрестанно работал… Несколько раз в глазах Полины мелькал его светлый античный лик: император танцевал так, как танцевала бы статуя Петра Великого, буде та пожелает однажды сойти со своего постамента. Музыка смолкла: кавалеры еще раз поклонились дамам, дамы присели. Распуская по холодному паркету юбки и потупляя глаза перед своей парой, Полина думала: первый бой выдержан! Она уже устала, чего старалась не показать, – однако Блудов заметил. - Присядьте, прошу вас, ваше сиятельство, - проговорил он, подводя ее за кончики пальцев к стулу. Несмотря на свои лета и некоторую округлость своего брюшка, этот господин даже не запыхался. Взяв у Полины веер, Блудов принялся обмахивать ее, став в карауле у стула своей дамы, - обмахивать с такою деликатностью, точно боялся сдуть пыльцу с цветка. – Как вы любезны, - с улыбкой сказала она, подняв глаза. Полина старалась скрыть тревогу при виде рослой фигуры императора, перемещавшейся по залу между гостями, - он был не так совершенен, как ей показалось вначале: на высоком лбу образовалась довольно большая залысина, но по легким, танцующе-наступательным движениям никто не дал бы ему его пятидесяти трех лет. - Вы все стоите около меня. Разве вас не ждет ваша дама? – заметила Полина, которой стало наконец неловко от навязчивой галантности статского советника – тот, несмотря на учтивость, уже превысил в своем внимании меру, что часто случается между незнакомыми людьми, как они ни стараются проявлять к друг другу любезность. - Разве вы забыли, ваше сиятельство? – несколько укоризненно спросил Блудов, на миг перестав обмахивать ее. – Следующий ваш танец также отдан мне. И я счастлив этим, - конечно же, тотчас заключил он, кланяясь Полине: впрочем, заключил искренно. - Ах, да, разумеется, tout est dit.* Pardonnez-moi, Monsieur, - пробормотала та, даже не почувствовав неловкости – все ее внимание занимала царская фигура. Николай уже говорил, кажется, по-английски, с каким-то, по-видимому, послом иностранной державы. - Вы смотрите на государя? – тихо спросил Блудов, наклоняясь к ней: он заметил направление ее жадного взгляда и не был нисколько удивлен. – Вы в первый раз видите его? - В лицо – да, - сказала Полина, волнуясь все больше и больше. Она посмотрела снизу вверх на Блудова, в его блестящие золотом очки. - Его величество обладает свойством сразу же покорять себе людей, - прошептал ее кавалер. – Многие, видящие Николая Павловича в первый раз, бывают потрясены: это истинный государь. Особенное впечатление он производит на дам. Полина резко, почти грубо отняла у Блудова свой веер и стала им махаться, не разбирая – на себя или на своего кавалера, раскрасневшаяся и растрепанная от его усердия и от стыда. Как раз в этот миг Николай повернулся к ней, обращая внимание на гостя в ее половине зала, и – Полине показалось – заглянул ей в самое лицо своими светлыми ледяными глазами… Отрадой и развлечением в зал полилась нежная музыка – трехдольный ритм: вальс. - Вальс! – прошептал ей Блудов. – Ваше сиятельство, je vous prie*! Он поднял ее со стула – Полина обрадовалась необременительности спокойного танца – и они закружились по залу, уже более свободно, как знакомые, между других пар: самых влиятельных людей в империи… За время антрактов и танцев Полина познакомилась и раскланялась еще с тремя господами – каждый из которых, к счастью, оказался хорошо воспитан и ей не докучал. Хотя они остались, бесспорно, восхищены красотой своей дамы – о которой был теперь наслышан и сам император… "Заметил ли он меня уже? И где этот конвой, которым грозил мне Дольский?" Полина ничего не могла утверждать с уверенностью – она замечала на себе взгляд императора, скользящий, небрежный, как па великосветского танца; и она видела и настоящих военных в зале, хотя и наполненном мундирами. Как знать, чьей воле сейчас подчинены эти ее часы? В половине двенадцатого, как и обещал ей Дольский, был объявлен отдых и чай: Полина с последним своим кавалером, стоически прислуживавшим ей во все время антракта, расположилась у стены, в тени. Она, однако, заметила, что учтивость по отношению к ней со стороны мужчин более не вымучена – как когда-то во время ее девичьих балов: теперь она завлекала, в ней появилось что-то, способное приманивать многих… Положение? Свобода обращения? Или та самая огранка, которую Свечкина сулила ее красоте здесь, в Северной Пальмире*? Ей и ее кавалеру, ловкому тридцатилетнему графу Лобанову, подали "с рук" чай. Императрицы Полина за это время так и не разглядела – хотя ей говорили, что та появлялась ненадолго в зале, чтобы исполнить свой долг, и уже исчезла. Полина с удовольствием пила чай, закусывая свежим круглым печеньем, - несмотря на то, что ожидало ее совсем скоро, когда гости Николая Павловича, как один, отправятся в парк, повинуясь команде "освежаться воздухом". Она попросту очень проголодалась за эти часы – и, казалось, даже платье ей стало велико. Полина украдкой достала платок и утерла пот с лица. Можно ли здесь отлучиться в уборную – хотя бы привести себя в подобающий вид? И у кого об этом спросить?.. Над ее головой, как пушечный выстрел, прозвучал звонкий и свежий голос императора – точно этот пятидесятилетний человек не танцевал два часа подряд. По-французски его величество приглашал гостей выйти в парк… - Ваше сиятельство, - обратилась Полина к своему кавалеру, который также, подобно Блудову, именовал ее "сиятельством". – Я должна сейчас вас оставить… И тут же ей стало страшно, что она проговорилась: так страшно, что несколько мгновений Полина не могла подняться со стула, глядя на графа с ужасом и гневом. Оттого, что тот оказался невольным свидетелем и наперсником… в "таком" деле… Однако Лобанов оказался недогадлив или совершенно ни во что не посвящен – или же попросту очень ловким притворщиком: он с учтивостью откланялся. Полина в одиночестве поднялась со стула и направилась в толпе выходящих в коридор – едва-едва успела присоединиться к ним, чтобы не привлечь ничьего внимания. Она махала на себя веером усталой рукой, которой уже едва хватало на эти ленивые движения. Выйдя же в коридор, сразу ощутила, как с улицы повеяло холодом: на ней промокла не только сорочка, но даже местами платье. "Что себе думает царь – он же так застудит насмерть всех своих высоких приглашенных, а особенно их полураздетых жен!" – с досадой подумала Полина. Тут же ей вспомнилось об ее участи – и Полина со страхом посмотрела на свой наряд: а вдруг император сочтет его теперешний вид неприличным?.. Она вышла в парк, почти крадучись, точно воровка: яркий свет фонарей в сочетании с чернотою ночи испугал ее. Было сыро и даже словно бы гнилым потягивало – ведь все это великолепие расцвело на месте осушенных болот… Полина махала на себя веером, не зная зачем: только чтобы забыть свой страх. Она шла между куртинами и фонтанами в одиночестве, точно отверженная: и яркие огни праздника словно бы позорили ее, на смех выставляли. Первая красавица Петербурга!.. "Надеюсь, что в таком образе я вызову у царя отвращение", - повесив голову, подумала Полина. Ей нужно было сейчас проявить величайшую ловкость и ум, государственный ум… а она не могла собраться даже с обыкновенными мыслями. Полина стояла у главного фонтана Морского канала – и ей было то холодно, то страшно: вспоминая страх, она забывала о холоде. Она так задумалась о своей роли, которую должна была вот-вот сыграть, что пропустила сигнал к началу игры… Император подошел уже совсем близко, и в этом месте, слабо освещенном, его вместе с Полиной накрыли тени деревьев. * На официальные балы все, и военные, и штатские, должны были являться в мундирах. * Антик (устар.) - произведение античного искусства, сохранившееся до настоящего времени. * Все решено (фр.) * Прошу (умоляю) вас (фр.) * Великосветское название Петербурга: от названия древнего сирийского города к северо-востоку от Дамаска.