Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Полина, пробудившись на другой день, неподвижно лежала в постели, глядя в окно и невесело улыбаясь. Ей было грустно и смешно. Кто бы мог подумать, что все непристойности, которые изображались в скандальных стишках и романах, физиологически срисованы с действительности… "Да ведь эти предметы еще и причесаны и напомажены… Обнаженных непристойностей жизни наш благородный читатель не вынесет: нос зажмет – потому что они смердят, потому что это он сам так смердит и правды о себе не вынесет…" Полина позвонила свою горничную. Явилась, к ее облегчению и стыду, Лиза. - Лизонька, который час? Госпожа Свечкина еще не вставала? - Они встали, барыня. Час десятый, - что-то слишком бойко ответила Лиза. Руки ее смяли передник. Полина уставилась ей в лицо, и глаза служанки забегали. Полина криво усмехнулась. Конечно, Лиза знает все – жизнь господ перед лакеями проходит непрерывным представлением: разной степени занимательности, но, уж конечно, всякая существенная, а в особенности игривая, подробность действия становится им известна! - Умываться мне подай, - равнодушно приказала она, отвернувшись. Стала распутывать волосы, которыми вчера забавлялся Дольский. Снова скривилась – подумав, что главная привлекательность ночной атаки для жениха могла состоять в сопротивлении невесты, в ее позоре. Что же – ей так и придется подогревать его интерес скандальностью, мнимою своею непорочностью? Иначе его сиятельство охладеет и обратится к другим… предметам? "Никогда не стану так унижаться". Полина приняла заботы Лизы с отвлеченным и холодным видом. Когда ее убрали, на нее в зеркало смотрела какая-то кукла – черная гладкая головка с локончиками у щек; белый, дурной цвет лица. Кукла, кукла… Для Дольских такие, как она, куклы. Она сейчас мучается, а ему, конечно, и дела нет. Можно ею больше не заниматься: теперь невеста завоевана. "Хотя это только приятная мужская фантазия – обладание. Интересно, известно ли этому губителю женщин, что для того, чтобы прочно "занимать" душу, да и плоть женщины, нужно постоянно ее "занимать" – хоть радостями, хоть горестями? Нужно самому отдаваться? Женщина требует много, женщина требует душу! А так я буду ему не ближе и не покорнее, чем любая незнакомка на улице. Мы так и будем чужие люди с приглядной внешностью мужа и жены". Немного утешившись этой мыслью, Полина с усталым видом вышла к завтраку. Знает ли уже Свечкина? Ах, пусть ее узнает. Князь назвал Полину способною ученицей – и не ошибся: женщины скоро усваивают такие уроки; ею уже овладевала безразличность к скандалам, свойственная публичным людям. Дольского и "самого"*, конечно, уже не было. Свечкина, сидевшая в гостиной за завтраком, не упрекнула ее – а выразила живейшую нежную озабоченность ее здоровьем. Полина, улыбаясь, сказала, что здорова; хотя и несколько слаба с ночи. Она любопытно проследила, как изменилось лицо хозяйки при этих словах о слабости, - за что Марьяна Максимовна примет ее ответ: за правду? За признание?.. - Какое же несчастье, эта ваша неожиданная болезнь, - сказала Свечкина. Ее небольшая улыбка не оставила сомнений: и она все знает. "Вот: и сами повеселились, и публику потешили, - подумала Полина. – Тьфу! Неужели же я доживу до такого, что буду вполне смотреть на вещи глазами Дольского?.. Не приведи бог!.. Это настоящая мертвечина: это смерть!" Это была первая мысль, оживившая ее для какой-то деятельности. Смерть есть: и вот она, рядом, вчера Полина приняла ее первый поцелуй! - Уверяю вас, я вполне здорова, - с жаром сказала она: два небольших красных пятна выступили на ее щеках, и Полина принялась есть, скорее с жадностью, чем с деликатностью. Свечкина, изящно попивая кофей, внимательно смотрела на нее, улыбаясь, – но и эта внимательность, "забавность" происходящего для хозяйки скрывала салонную скуку. Все это уже было, было… "Не приведи же бог меня пополнить собою выставку этих живых мертвецов! Петербург пьет свежую кровь, гася в каждом новом человеке чувство… Я бы, пожалуй, подумала – а не имеют ли большие развратные города собственной многоликой души, поглощающей и покоряющей себе маленькие души приезжих?.. " Эта мысль была так правдоподобна, что Полина чуть не перекрестилась. Но удержалась: странный сейчас жест. - Чем мы займемся сегодня, мадам? – спросила она. - Если здоровье вам позволит, мы поедем по магазинам, - любезно ответила госпожа Свечкина. – Я познакомлю вас с местами и с именами, которые просто обязана знать каждая модная дама. Ну а вечером мы можем отправиться в театр. Я абонировалась в ложу за вас: но если вы сегодня не расположены, возьму кого-нибудь из знакомых... - Что за пьеса? – спросила Полина. Свечкина нахмурилась и сказала название и автора, которые ей решительно ничего не говорили. "Пустенький водевильчик*, должно быть, - подумала Полина. – Как уже все скучно!" А ведь Дольский лгал ей, обещая земные удовольствия, вдруг поняла она, вскипая гневом; он лгал, чтобы только ее соблазнить! Или она уже стареет и потому все перестало ее занимать? Эта жизнь сравнительно с прежнею жизнью была - как будто из этой, нынешней, вынули душу… - Я к вашим услугам, - сказала Полина, поднимаясь с кресла. - Напротив: я к вашим, - улыбаясь, ответила Свечкина, поднимаясь тоже. Они проездили за середину дня – Полина слушалась во всем своей покровительницы, имевшей, как оказалось, большой вкус и некоторую фантазию; та одела ее с ног до головы в петербургские платья, со всевозможными шляпками, омбрельками*, перчаточками и брошками. - Вы не довольно этим занимаетесь, - сказала она, сама в умилении расцветая от произведения своего искусства, с изумлением смотревшего на себя в зеркало. – Вы преступно пренебрегаете своей красотой! Ах, милая Полина Андреевна: любовь и восхищение мужчин, вот счастье женщины; имей вы лишь немного больше притязаний, вы могли бы сражать наших кавалергардов* наповал! "Боже мой, как сейчас права эта женщина, хотя и говорит пошлости! - вдруг, будто очнувшись, подумала Полина. – Любовь - любовь, вот единственное счастье! Любовь во всех видах!.. " Она закраснелась, глядя на себя – новое, шумное шелковое лиловое платье, открывавшее ее белые, "лилейные", как сказал бы поэт, плечи; кружевная шляпка в тон и паутинный зонтик… Рука в перчатке сжала перевитую кружевом ручку; и вдруг Полина кашлянула. Румянец со щек все не сходил. - Устали? – заботливо спросила госпожа Свечкина. - Немного, - глухо ответила Полина; и опять кашлянула. - Сейчас мы поедем домой обедать, - сказала Свечкина, дружески коснувшись ее руки. Полина потянулась к лентам шляпки; Свечкина засмеялась и воскликнула: - Нет, не снимайте! Это все вам так к лицу – и сравнения нет с вашим прежним устарелым нарядом; так и оставайтесь в этом образе! Она приказала, чтобы все покупки Полины отвезли к ним домой; а сама, завладев рукой своей протеже, повела ее к коляске. – Готовы ли вы ехать вечером в театр? - спросила она, бодро улыбаясь. Полина хотела было отказаться; но тут Свечкина прибавила с укоризной: - Полина Андреевна, вам нужно бывать в свете. Подумайте о вашем будущем положении и титуле. - Да я не отказываюсь, - сказала смутившаяся Полина. - Прекрасно: стало быть, едем, - воскликнула Свечкина, довольная своею ролью путеводной звезды для "новой звезды" Петербурга. Дамы уселись в коляску; но не успели они отъехать, как их экипаж остановили: Полине подали записку. - Что это? – заинтересовалась Свечкина, наклоняясь к ней. - "Будьте на набережной в семь часов", - вслух прочитала Полина. Подписи не было; но ее и не требовалось. Свечкина с сожалением улыбнулась. - Ну, что ж… Значит, будьте! Я прикажу заложить для вас коляску к этому времени. Или вы предпочтете пройтись пешком? Тогда возьмите лакея… - Я не хочу, - ровно и покойно ответила Полина. Ей доставил наслаждение пораженный вид Марьяны Максимовны. - Как? Та засмеялась, всплеснув руками. - Что за странные капризы, душа моя! Вас приглашает ваш жених – будет крайне неучтиво отказать… - Я не хочу, - повторила Полина. И вдруг лицо Марьяны Максимовны изменилось: оно прониклось каким-то новым чувством. Прониклось наконец чувством… Она быстро наклонилась к Полине и взяла ее за плечи. Прислонила лоб к ее горячему лбу. - Надо идти! Вы женщина, душа моя: надо!.. Полина вздохнула, и Марьяна Максимовна отпустила ее тоже со вздохом. Вдруг перекрестилась, отвернувшись от своей подопечной, точно застыдившись ее. - Гадко, а надо, Полина Андреевна… - быстрым шепотом проговорила она. "Ах, боже мой, да ведь эта понимает все!" - озарило Полину. - Хорошо, - сказала она: даже не потому, что было "надо", а из сочувствия к этой несчастной женщине, которая сейчас рисковала рассориться с таким влиятельным человеком из-за нее. - Глупенькая вы девочка, - вздохнув и с жалостью улыбнувшись, сказала госпожа Свечкина. Вечером Полина отправилась на набережную пешком – в сопровождении лакея: Семена. Тот был нахмуренным и молчаливым, но Полина чувствовала, как одно его присутствие укрепляет ее дух. Выйдя на реку, она оставила своего человека позади и в одиночестве направилась на свидание с женихом. Садящееся солнце косо светило ей под шляпку, в самые глаза: Полина щурилась и думала, что, наверное, эти морщинки старят ее. Она улыбалась. Дольский стоял, облокотившись на парапет, и задумчиво смотрел на Неву. Он был сегодня в светлом костюме – с белым галстуком, в палевых перчатках; немолод, но очень элегантен. Сердце Полины невольно забилось быстрее от стыда и волнения при виде него; а Дольский тут же оторвался от созерцания вод при виде нее. Он поклонился, приподняв шляпу. Полина, не ответив на поклон, гордо подошла и облокотилась на парапет рядом с ним. И вдруг одна его рука схватила ее руку и сжала: Полина чуть не вскрикнула. - Вы отказывались прийти, - прошептал князь с неожиданной яростью. – Почему?.. - Потому, что не хотела… Пустите, или я крикну!.. Дольский разжал руку, и Полина посмотрела на него; она покраснела, но теперь не болезненно, а от унижения. - Вы приставили ко мне своего сбира*, чтобы доглядывать за мной? - Именно так. Чтобы следить за каждым вашим шагом, моя милая невеста, - подтвердил кипящий от ярости князь. – Что значит "не хотели"?.. - Я не хотела глядеть на вас после того, как вы унизили меня. Ведь вы лгали мне! Вы обещали мне лучшую жизнь, чем моя прежняя, - а сами лгали, чтобы только завладеть мной! Они бранились вначале шепотом, потом повысили голос: на красивых сердитых господ с изумлением и опаской поглядывали прохожие. Однако никому из любовников не было сейчас дела до чужих взглядов. - А если да? – прошептал Дольский; он склонился к ней так близко, что едва не касался усами ее щеки; словно чтобы поцеловать, но так и застыл, не сближаясь с невестой более. – Если я лгал вам, чтобы завладеть вами? Если я лгал вам, чтобы унизить вас браком и отомстить вам за мое прежнее унижение?.. Вы слишком дешево до сих пор ценили внимание государева любимца, мадам!.. - Да я тогда… Полина отпрянула и вдруг, схватившись за парапет, сделала движение, словно чтобы вскочить на него. Дольский с изумлением и гневом проследил за нею; и неожиданно усмехнулся. - Для этого вам сначала придется снять ваше платье с кринолином, иначе не взберетесь, - проговорил он. – И перестаньте, ничего вы над собой не сделаете! - Откуда вы знаете?.. Полина, горя от своего позора, прибила к щекам обеими руками растрепанные сырым ветром кудри. - Вы изучали историю, - сказал Дольский; он немного успокоился, хотя ярость в глазах не погасла совсем. – Вы, конечно, знаете, что в истории завоеваний были многочисленные примеры того, как побежденные женщины убивали себя, чтобы не достаться победителям… Он вдруг смягчился, точно Полина заслуживала только снисходительности. - Современная женщина такого не сделает, - проговорил князь. Он поморщился, словно действительно сожалел о том, как измельчала современная женщина. – Гордости столько в себе не найдет - и умирать слишком боится. Полина смотрела на него во все глаза; на губах ее задрожала изумленная улыбка. Дольский, не сознавая того, сейчас вел себя как спятивший от ревности любовник; и теперь им, как каждым спятившим любовником, двигала ненависть к ее прежнему любовнику, даже к каждой ее фантазии… "Я бы сказала вам и другое, ваше сиятельство, - и вы взбеситесь, если я скажу: вы боитесь умирать еще больше меня…" Вместо этого Полина повернулась в ту сторону, где не спеша, но неусыпно приглядывая за барыней, прохаживался Семен в опрятном черном лакейском платье. - Вы видите этого человека? Этого мужика? – приглушенным голосом спросила она, показав князю зонтиком на Семена. – Знаете ли, что я вам скажу: он намного свободнее и смелее вас, ваше сиятельство… Хоть я и в самом деле слаба, труслива - но вы… Дольский схватил ее за плечи, так что ее зонтик выпал из руки и стукнулся о землю. - Ну, что я?.. Он так и впился взглядом в ее глаза. Полина улыбалась. - Вы сами про себя все знаете… Пустите! Он пустил ее, тяжело дыша и некрасиво раскрасневшись – теперь лицо его было ярче тщательно расчесанных песочного цвета бакенбард и светлого костюма. Полина подобрала свой зонтик. - Можете не провожать меня! Она быстро направилась прочь, вскинув зонтик на плечо. Полина знала, что Дольскому не составило бы труда настичь ее, остановить; и Семен не посмел бы вмешаться. Но Дольский так и стоял, безмолвно, неподвижно, глядя, как она уходит. Полина в одиночестве провела вечер: она написала письмо к Ольге – а потом перечитала и разорвала написанное. Она не могла сейчас - не могла иметь никаких сношений с этой нетронутой пороком женщиной. "Хотя Ольге, наверное, не так уж весело безвыездно в своем имении… Или молодые матери не скучают? Скучают, конечно: жизнь вообще преимущественно состоит из скучных дел…" Полина посмотрела на себя в зеркало при свете свечи, горевшей на ее столике, - слегка откинув голову; ноздри ее дрогнули, веки опустились. На нее смотрела изнеженная и развратная мраморная "богиня Невы". О, сколько здесь таких перебывало – и как они гибли; но зато и поцарствовали всласть… Потом Полина улыбнулась и опустила голову, оторвавшись от своего отражения. Нет, это ложь: она такою не станет. Почему? - Не успею, - прошептала будущая княгиня, вставая; холод, поднятый ее платьем, повеял на нее смертью. Полине стало немного страшно – но только немного. Она приказала приготовить себе ванну и долго купалась, с удовольствием и какою-то задумчивостью рассматривая белые свои прелести. Потом закуталась в пеньюар и прошла в спальню; там разобрала прическу и, расчесав пышные черные волосы, надушила их. Она взяла книгу с туалетного столика и легла с нею в постель, подперев рукой голову. Полина читала, почти полностью погрузившись в обман французского писателя, и только необыкновенно навострившимся слухом, чутьем ловила шаги и движения, происходившие за ее дверью. Она не ошиблась, подняв голову. Дольский, прикрыв за собой дверь, подошел к ней; на нем был халат, как на человеке, коротко знакомом с хозяевами, – хотя сами они вовсе не так коротко были знакомы с ним; "за честь почитали"... - Что это вы читаете? – негромко и холодно, но с жадностью, ощущавшейся в каждом взгляде, в каждом слове и жесте, обращенном к невесте, спросил он. – Ах, Stendhal… "Le Rouge et le Noir…"* Ну и как вы находите сюжет? - Отвратительно, - спокойно сказала Полина. – А почему вы раздеты? Вы здесь сейчас живете? - На несколько дней этот дом счел за честь принять меня, - сказал ее жених, садясь рядом и не сводя с Полины пронизывающего взгляда. – Вас не предуведомили, что я здесь сейчас гость? - Нет. Она засмеялась. - Вы видите, что я нахожу в этом доме что-то подходящее к сюжету Стендаля… в каком я теперь настроении! – проговорила Полина. - Как развратный юноша Сорель пытался сделать карьеру через знакомства и обольщение влиятельных женщин в приличных домах… Она пристально смотрела на Дольского; тот улыбнулся. - Отвратительно, - негромко повторил он. – И однакож вы читаете с упоением. Главная приятность, по-видимому, состоит в том, чтобы, закрыв книгу, сказать: ах, как это отвратительно! Полина опустила глаза и поджала губы. Она услышала, как Дольский тихо и ожидаемо закончил: - Признаюсь вам, Полина Андреевна, что путь Сореля кажется мне вовсе не глупым, хотя многовато романтизма; я бы действовал не так… - Избавьте меня от подробностей, - резко сказала Полина. – И, уж конечно, вы были бы счастливы родиться французом с этим их атеизмом и католичеством, которым они вертят, как зонтиком, к своей выгоде, особенно моральной, - отбрасывая за ненадобностью?.. - Нет, - спокойно сказал князь, не отрываясь от ее потемневших синих глаз. – Франция тесновата и скуповата на удовольствия, которые наша Россия поставляет своим сильным людям на широкую ногу… И во Франции многовато неправильностей в лицах, как часто бывает у малочисленных народностей, – потому, знаете ли, там мало красивых женщин. - Ах, я и забыла, что нигде так не сорят деньгами, как у нас, и нигде больше нет таких просторов, чтобы ими сорить! – язвительно ответила Полина. – А уж о женщинах как можно было забыть! - Да вы не ревнуете ли?.. - Не воображайте!.. Лицо его на миг исказилось; и он резко сказал, посмотрев на валявшуюся на постели книгу: - Неужели вы забыли, что сами давным-давно отбросили вашу религию к вашей собственной моральной выгоде? - Это вульгарная ложь, - прошептала Полина. – Вы знаете, что наше дело было другое, совершенно другое! - Ах, совершенно другое?.. В следующий миг она была опрокинута на постель; Дольский, нависнув над нею, сжимал ее руки. - Не поднимайте шум, сударыня, - прошептал он. – Это вам ни к чему. - Нет, я не позво… Дольский мягко и сильно сжал ее в объятиях, заглушив слова поцелуем. Эта борьба разыгралась куда более притворно, чем вчерашняя, - сегодняшние любовники знали, чего ждут друг от друга: но Дольскому, конечно, удалось удивить Полину. Она не сопротивлялась ничему; но ей, которой казалось, что она все изведала в наслаждениях любви, возможных для женщины, не раз пришлось окунуться с головою в изумление, восторг и ужас – тому, на что способны ее плоть и душа... Она горела огнем и холодела, падала отвесно и покидала свое тело, воспаряя над самим бытием… Вот когда ей казалось, что она истинно живет, что она бессмертна и беспредельна. Полина задыхалась, иногда видя затуманенным взором качающийся высокий потолок; потом она закрывала глаза и снова отважно бросалась в любовь, которая была сестрою смерти. Утомившись обладанием, ее любовник наконец успокоился. Он тихо лежал, прижав Полину одной рукой к своему жаркому телу, и глядел в потолок: на лице его было тоже изумление. - Вы хорошая любовница, - прошептал он. Полина поморщилась. - Ах, не омрачайте этих минут такими суждениями… Неужели вы верите только в практику - не в соприкосновение душ? Дольский улыбнулся, все так же глядя в потолок. - Душа и ее восторг удивительно зависят от того, как коснуться тела, - негромко проговорил он. – В особенности женская душа. Он взял ее руку и стал гладить ладонь; потом томно погладил между пальцев. У Полины занялось дыхание. - А там, где нет… этого восторга? – прошептала она. - Там, где его нет, вся суть любви - по большей части истерика и нервный надрыв, - ответил князь. – Уж во всяком случае, по женской части… Очень утомительно, знаете ли… Полина устало закрыла глаза. Сил спорить со своим могущественным женихом у нее не было – и оружие давно выбили из рук. Она осталась полностью во власти земного и неумолимых законов земной жизни, на страже которых стоял Дольский и другие князья мира сего*. - Вы не должны больше приходить ко мне до свадьбы, - прошептала она. – Мы должны иметь меру: вы знаете, что это уже слишком даже д… Полина замолкла и приподнялась над любовником, нахмурив брови. Дольский не слышал ее: он уже спал, мирным и глубоким сном. Утром он оставил Полину раньше, чем она проснулась, - избежав всяких утренних взглядов и объяснений. Ушел так тихо, что она даже и не почувствовала, слишком крепко заснув после объятий. Полине сообщили днем, что его сиятельство оставил дом; но будет извещать свою невесту о желании увидеться через хозяев. Таким же образом она может извещать о своих желаниях его. Полину удивила эта прибавка: она не думала до сих пор, что ее желания будут "так приниматься в расчет" этим человеком. Быть может, это и переменилось только сегодня… ночью. Она покраснела. "Я ставила ему вчера в упрек этих выдуманных французов – а мы, настоящие русские люди, ведем себя еще хуже!.." У русских все, перенятое у других национальностей, доходит до крайностей – и в особенности худшие их черты: именно в России есть простор, где им разгуляться… Вечером жених пригласил ее в театр - на тот самый водевильчик, с которого отозвал Полину вчера; и это оказалась действительно дрянь. Или, может быть, Полину просто не слишком занимало происходящее на сцене. Гораздо больше ее занимал ее спутник – и в нем ей виделось гораздо больше интриги и драмы, чем во всем, что могло изобразить бедное человеческое искусство. А на другой день – Полина все еще не решалась воспользоваться дарованным ей правом звать жениха куда ей будет угодно; да и не знала еще, куда может позвать его, – ей передали, что известный в столице художник очень желал бы написать ее портрет. * Хозяина. * Водевиль - короткое драматическое произведение легкого жанра с занимательной интригой, песенками-куплетами и танцами. * Зонтиками. * Кавалергард - солдат или офицер особого привилегированного кавалерийского полка (в армии Российского государства XVIII - начала XX вв.) . * Sbire (фр.) – пренебр. "полицейский агент, подручный". * Стендаль, "Красное и черное" (фр.) * Князь мира сего – Люцифер (Новый Завет).