Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Платить за прогоны можно было не скупясь – и гнать почтовых лошадей, по званию Дольского, состоявшего в важной должности при императорском дворе, во всю мочь; но Полина не позволяла. Долгие дни дорожной скуки и ночевки на постоялых дворах вдруг сделались будущей княгине милее неизвестного, ждавшего ее в Петербурге. Она понимала сердцем, что не вправе нисколько роптать на судьбу, - райскую участь в сравнении с участью огромного большинства женщин, - но не могла подавить в себе унылость и страх при мысли о своем положении. Каково это будет – жить с Дольским? Чего он станет требовать от нее, этот совершенный для нее незнакомец, этот надменный убийца?.. Когда Полине наконец предстала Нева с ее великолепной набережной и сфинксами, она даже успела похудеть. Цвет лица, посвежевший было в родной деревне, опять стал нехорош. Но госпожа Свечкина, знакомая и Адашевых, и Дольского, принявшая будущую княгиню у себя по дружеской обязанности перед женихом, пришла от нее в восторг. - Вы, моя душа, превзойдете всех, когда станете выезжать и давать балы, - сказала она Полине в первый же день. – Как говорил наш "дивный гений"? "Но Нина мраморной красою затмить соседку не могла"! Вы же, кроме сельской прелести провинциальной Татьяны, еще и прекрасны собой. Полина слушала эту светскую лесть со светскою улыбкой. Что ж, сейчас ей, несомненно, говорили правду; хотя и "с расчетом", конечно… - Благодарю, мадам, - сказала она. – Надеюсь, что здесь, в этом климате, я не потускнею. Госпожа Свечкина перестала улыбаться. Эти слова уже походили на дерзость женщины, которая не слишком осмотрительна… и безразлична, быть может, к своему будущему… - Ах, что вы, - сладко сказала она, после небольшого замешательства. – Что вы, конечно же, нет! Петербург, эта высшая школа обхождения, придает огранку дамской красоте и истинные бриллианты в его климате начинают блистать! Ответный этот булавочный укол Полина пропустила мимо ушей с равнодушною улыбкой. "Вот уже и школа, - подумала она. – Первый урок". - Меня предуведомили насчет вашего участия в моей судьбе, - проговорила будущая княгиня, придав улыбке и голосу больше теплой благодарности. – Вы мне поможете в приготовлениях к свадьбе, не правда ли? Как бесконечно любезно с вашей стороны! Она протянула руку и коснулась руки Свечкиной двумя пальцами: столичный этот жест несколько смутил петербургскую барыню, по-видимому, ожидавшую провинциальной дурочки… Или Свечкина действительно настолько мало знала о ее прошедшем? Уж не сочла ли она ее девушкой, в самом деле?.. Нет: это едва ли. Репутация его сиятельства была слишком хорошо известна… Поняв, кем в действительности могла ее счесть Свечкина, Полина, в свой черед, смутилась; но немного. Ее теперь мало что могло смутить до немоты, до румянца: она уже успела повидать слишком много бесстыдств. А ее патронесса, переждав неудобные минуты, ответила: - Да, мне поручено своего рода руководство над вами… Вы не обидитесь, ma chere? Я все же старше вас и опытнее. Полина, улыбаясь, покачала головой. - Я буду по мере сил помогать вам советами и участием, - проговорила госпожа Свечкина. - Готовить к венцу такую невесту, как вы, милая Полина Андреевна, истинное удовольствие! Обе дамы склонили головы друг перед другом. "Свечкина ничего – или почти ничего не слышала об Антиохе. А если и слышала, то сочла глупостью, - подумала Полина. – Слава богу! Слава богу!" - Мадам, - сказала она, улыбаясь теперь несколько искательно. – Я что-то слишком утомлена с дороги. Не будет ли мне позволено вздремнуть? - Конечно, конечно! Мадам Свечкина шумно поднялась из кресла. Казалось, что на ней, под скромным по петербургским понятиям домашним платьем, надето немыслимо много юбок и белья, крахмального, широкого и в дорогих кружевах. - Я сама провожу вас в спальню, - проговорила она, беря гостью под руку: Полина оказалась выше ее на полголовы… и стройнее, к несомненной досаде почтенной дамы; но держала себя Свечкина идеально. – Слуги пока закончат разбирать ваши вещи и разложат по местам, - ворковала хозяйка, поддерживая Полину под локоть, пока они вместе поднимались по широкой мраморной лестнице. Та чуть не оступилась. - Осторожней! Что с вами? Свечкина едва удержала ее; Полина схватилась за витые золоченые перила… к горлу подступил кашель. - Мне что-то нехорошо… - сказала она. Перед глазами все плясало. "И слуги этой женщины будут касаться до моих вещей, может быть, узнают об Антиохе и донесут хозяйке?.. Вот проклятье исключительных людей, которым во всех житейских мелочах служат чужие руки!" - Да вы так, пожалуй, заболеете, - проговорила петербургская барыня, с непритворной озабоченностью вглядываясь в ее лицо. – В самом деле, вам следует поскорее лечь! - Лизу… - сказала Полина, низко склонив голову от обморочной слабости. – Прошу вас, Марьяна Максимовна: пришлите ко мне мою горничную… - Хорошо, - ответила госпожа Свечкина. Полина уже лежала в постели, когда к ней робко подошла Лиза. Ее служанка оделась соответственно положению, в темное платье, передник и наколку на голову, и по-лакейски похорошела; но, с переменой туалета, приобрела уже что-то свойственное столичной прислуге – лживость? незаметность, скрывающую ту же лживость?.. - Лиза, пожалуйста, дай мне мой чемодан – тот, самый старый, черной кожи, - сказала Полина. – Быстрее! Лиза присела. - Сейчас, барыня. Она вышла и, должно быть, долго разбиралась с вещами госпожи, сваленными в другой комнате… и еще бог знает где. Вернулась наконец с чемоданом и, подойдя к постели Полины, приладилась плюхнуть его хозяйке на колени. Та улыбнулась этой деревенской простоте. - Нет, Лизонька, не сюда… На комод, будь любезна. Вот так. Лиза еще раз присела и удалилась. Полина вытянулась в кровати, закрыв глаза от настоящей слабости; у ней выступил пот по всему телу. "И ведь я не помню, что из значительных, говорящих моих вещей лежит здесь, а что в других чемоданах и узлах, - мучительно думала она. – Кажется, что в этом чемодане почти все, что касается до Антиоха… Лиза мне еще верна… Господи, как я хотела бы делать все для себя сама! Но никак нельзя: noblesse oblige*, и обязывает не только к благотворительности – это еще и обязательство и для себя жить, как на модной выставке! Вездесущий театр условностей!" Она заснула и проспала долго, неприлично долго; но ее никто не тревожил. Когда Полина открыла глаза, уже вечерело. Она села, ощущая, что хорошо отдохнула; ей было стыдно, что она так вольно повела себя в этом строгом, изысканном доме, и беспокойно… как всякому человеку, окруженному людьми, которых он не знает и на которых не может надеяться. "Но ведь так везде… На кого мы можем надеяться, кроме наших возлюбленных?" Стоило ей сесть и осмотреться в своей пустой комнате, как дверь уже, без ее звонка, бесшумно отворилась: вошла горничная. Чужая: княжеская посланная. - Как здоровье вашего сиятельства? – с улыбкой спросила она. "Да ведь я еще не…" - Хорошо, - ответила она. Служанка, в руках которой был поднос, подошла к ней и, не спросясь, аккуратно поставила его Полине на колени. - Оранжад для подкрепления сил, - сказала она, улыбаясь, как сердобольная сестра*. - Марьяна Максимовна прислали спросить: вам уже угодно вставать? - Да, сейчас… Горничная присела и оставила ее. Полина вышла к хозяйке спустя довольно длительное время – сделав туалет, чтобы выглядеть как можно приличнее. Госпожа Свечкина встретила ее с видом еще усилившейся озабоченности. - Да вы все еще бледны! – воскликнула она. – Может быть, позвать доктора? - Не стоит, - сказала Полина. – Теперь мне хорошо. Было уже слишком поздно для каких-нибудь выходов; и хозяйка сочла нужным поберечь здоровье гостьи. Поэтому они просто беседовали о том о сем, за ужином и после, за прохладительными напитками. Марьяна Максимовна умела занять деревенскую девушку и даже видавшую виды московскую госпожу: все петербургские сплетни были для Полины новы и интересны. Полина хотела было спросить, где теперь, в такой поздний час, супруг мадам Свечкиной, но решила, что это неприлично. Уж наверное! Потом они распрощались, и Полина, приняв ванну, отправилась спать – совсем скоро после дневного сна. Однако чувствовала, что снова хочет спать. Как она, в самом деле, разбита после путешествия! Полина уже засыпала на своих перинах опять, как ей послышался шум и словно бы мужские голоса за дверью. "Муж пришел, - подумала она о Свечкиной. – Где и с кем, интересно… кутил?.." Но ей было это не слишком интересно и даже стыдно узнать; Полина повернулась на бок и приготовилась крепко заснуть, как вдруг почувствовала, что дверь ее комнаты отворилась. Она сразу ощутила, что это не горничная. Испуганно оборотившись, Полина увидела его сиятельство. Она резко села. Ее жених вошел тихо и тихо прикрыл за собою дверь; он смотрел на Полину не отрываясь, как на желанную добычу. "Приехал со Свечкиным, - испуганно подумала она. – Что это за безобразие?" Никто ей не ответил на ее смятение. Дольский не спеша приблизился к постели невесты и сел на эту постель, примяв ее своей тяжестью; подняв руку, погладил Полину по щеке. Полина заметила, что фрак на нем расстегнут. – Что вам угодно?.. – вырвалось у нее. Разве требовались объяснения? Дольский стал одной рукой расстегивать сорочку, а другой продолжал ласкать ее. На Полину повеяло его духами, табаком и чем-то еще, каким-то… дорогим пороком. - Это нельзя… - проговорила она, задыхаясь, как будто ее кто-то послушал бы; но против воли Полина уже почувствовала, что желает Дольского. В темноте смешивалось их тяжелое дыхание; звуки слабой, казавшейся притворною, борьбы. Полина должна была - и хотела оттолкнуть бесстыдника, забывшего все приличия, не имевшего еще никаких прав на то, что он намеревался с нею совершить; и ей все сильнее хотелось узнать его… познать, познать с этим человеком сладострастие. Она уже раскинулась на постели, а он целовал ее шею, грудь; искусная рука проникла под ее сорочку. Полина застонала, пытаясь ускользнуть от этих ласк; но то ли сопротивление оказалось слишком слабо, то ли неприятель слишком силен. Это было ужасом и наслаждением, каким-то сном. "Нет, это не может быть со мною", - подумала Полина; и в этот самый миг ощутила на себе тяжесть горячего и крепкого тела, под которою она вся погрузилась в свою пуховую постель. - О… "Антиох", - подумала не то несчастная, не то счастливая жертва. И только слабые ее стоны и деревянный скрип обозначили ее падение. Потом Дольский прилег рядом, вглядываясь в ее лицо; удовлетворенно, но вместе с тем так же неудовлетворенно и жадно, как прежде. Полина все еще не давалась, не отдавалась ему, после этого краткого мига обладания… - Зачем? – шепотом спросила она. Он улыбнулся; хотел было сказать пошлость, утвердить свое торжество над этой женщиной, как над всеми другими… но на язык приготовленный ответ не сошел. - Мне казалось, что вы не имеете предрассудков, - шепотом ответил князь. Полина опять почувствовала его руку, ласкавшую ее лицо; она нетерпеливо шевельнулась, и рука исчезла. - Ах, боже мой, ведь вы же знаете, о чем я, - прошептала она. – Зачем был этот жест? Вы сыграли сейчас в театральное покорение… но ведь вы знаете, что со мной все равно не будет, как с другими! "Все женщины думают, что с ними по-особенному, - потому что особенными мнят себя все", - чуть было не сказал Дольский; но опять промолчал. - Вы испытали со мной восторг, - шепотом сказал он. - Да… "но это ничего не значит", - хотела Полина закончить; но не закончила. Ей не хотелось обнаружить, как много это значит для женщины - отдаться; обнаружить, как она слаба. Но Дольский, конечно, знал. Несомненно, он имел весь тот опыт с женщинами, которым хвалился. Полина почувствовала, как рука его снова становится дерзкой; она нашла в себе силы, чтобы отодвинуться. – Уйдите, - резко шепнула она. – Довольно, слышите?.. Дольский встал; она слышала, как он одевается, но глаз не открывала. Потом ощутила, как жених опять приблизился; насмешливо улыбнулась. - Доброй ночи, - проговорил он и поцеловал ее в лоб. - А если Свечкина догадается? – шепотом спросила Полина, улыбаясь. Ей было теперь смешно – стыдно и ужасно смешно вместе! Дольский тоже улыбался; она могла сказать это даже с закрытыми глазами. - Вы считаете, что она не догадалась, мадам? Полина тихо засмеялась. Какой смешной срам эта светская жизнь!.. - Вы способная ученица, мадам, - сказал Дольский. Он еще несколько времени возился со своим туалетом; потом вышел и тихо, как при входе, закрыл за собою дверь. * Положение обязывает (фр.) Впервые этот фразеологизм встречается в произведении Бальзака "Лилия долин" в 1835 году; но уже в 1837 году он вышел за пределы Франции. * Сиделка.