Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Полина сидела в почтовой карете*, мрачно задвинувшись в самый угол. Сидевшие напротив Лиза и Семен тоже угрюмо посматривали на барыню; не нужно было никаких слов, чтобы понять, что они о ней думают. "А пусть их! Какое мне дело?.." Жизнь устроена куда сложнее, чем думают мужики!.. Полина позволила себе сменить черное платье на темно-коричневое. Вероятно, это являлось новым предательством, - но она не могла смотреть на себя во всем черном... Как будто мало горя было ей, чтобы еще ежеминутно напоминать себе о нем! Прикрыв глаза, она стала вспоминать, как в последний раз перед отъездом навестила мужа на кладбище: вспоминала краткие годы его жизни, обозначенные в мраморе... "Нет: мне это кажется... Я так поспешно бежала от него, что ему даже каменного надгробия не установили... Ах, какой позор..." Положив венок на могилу, Полина встала на колени и поцеловала землю. А потом сама пальцем, выпачкав перчатку, написала на ней: "1824 - 1849". Антиох даже четверти века не прожил. И не возмутился этим, кроткий, любящий до самого конца, верующий в нелицеприятное* правосудие божие... А что, если это и был его конец? "Так нам, верно, суждено: сомневаться беспрестанно... Без этого нет развития уму, не правда ли?.. Как я ненавижу такой порядок вещей!.." Полина задремала под тряску, улегшись головой далеко в угол, на кожаную подушку. Немного погодя наехали на ухаб и подскочили; Полина вздрогнула и пробудилась. Села, печально улыбаясь и поправляя прическу, сколько позволяла шляпка. Туже стянув ленты под подбородком, она подумала: "Скучно... Господи, порою мне кажется, что самое страшное в жизни - это то, насколько она скучна, даже в самых кровавых, самых ужасных своих явлениях: все это уже было, было... Скука все, если нет любви". А любви на свете мало; и как же она быстротечна... С человеком навеки остается только та любовь, которая есть он сам... Любовь к другому, к самому святому, если это не ты сам - она умрет, когда умрет это другое... - Барыня, - сказал тут Семен. - Как будто места пошли знакомые. Полина удивленно выглянула в окно. - А и правда, - сказала она. - Боже мой! Она засмеялась, звонко, как девчонка, увидев лесок, который надо было проехать на пути в Адашево... и Опальское. Лесок этот принадлежал Адашевым; его хотели еще два года тому назад сводить, продавать по бедности... но ничего так и не сделалось. Полина посуровела. - Семен, если тебе нужно, я тебя отпущу домой, - сказала она, быстро повернувшись к слуге. - У тебя есть в Опальском дела? Родные? Ей стало совестно, что она так мало этим интересовалась. Но Семен, улыбнувшись, покачал головой. - Нет, барыня, - степенно сказал он. - Родители умерли, а я у них был один. Состоял при молодом барине с самых его ранних лет. - Я помню... - прошептала Полина. - Антиох сказывал... И тут ей представилось, что должен о ней сейчас думать этот человек, который был так предан своему молодому барину; потом Полина ужасно рассердилась на себя за такие мысли. "Это была неизбежность - что я сделала!" Она перекрестилась, и слуги повторили ее жест, не понимая, к чему он. - Полина Андреевна, на меня старая барыня, верно, серчать будет, что я вам помогала, - заговорила тут Лиза. Полина вздрогнула; но тут же покачала головой. - Не бойся, я не дам... Да она, наверное, и не вспомнит... Полина слабо улыбнулась. - Мы ведь матушке радость везем... - И то, - согласилась Лиза. Полине стало еще более стыдно перед Семеном, до жара, до зубовной боли. Еще и оттого, что тот накрепко замолчал после последних слов, отворотившись от своей госпожи совсем. Она снова перекрестилась и, прикрыв глаза, шепотом помолилась о муже; ну а после заставила себя ни о чем более не думать - а не то так и до сердечного удара недолго... Вскоре впереди показалось Адашево. Полина никогда до сих пор не думала, что будет столь рада увидеть свою деревню, где ее так мало любили; но, едва увидев старые яблони и липы, заслонившие деревянный дедовский дом, она чуть не выпрыгнула из кареты на ходу и не побежала вперед, раскинув руки, готовая обнимать все, что ей ни встретится в родимом уголке... Она едва дождалась, когда они въедут в усадьбу; а потом первая спрыгнула на землю, не дождавшись помощи слуг, и быстро пошла, едва в самом деле не побежала к дому. "Матушка!.." Шатаясь, раскинув руки, как подстреленная птица, Полина шла - с видом не победительницы, княгини Дольской, а самой несчастной блудной дочери... "Ах, матушка... Батюшка... Живы ли вы еще, не убила ли я вас своими грехами?.." Дверь дома отворилась со скрипом, и Полина увидела расплывшуюся фигуру, закутанную в красную шаль, с непокрытой черною с проседью головой... "Ах, матушка пресвятая богородица..." - Полина? - удивленно спросила Марфа Павловна, точно не была предупреждена о ее приезде - ни сном, ни духом не ведала. Полина быстро пошла ей навстречу - слезы застилали глаза; руки она на полдороге робко опустила. Подошла к матери на крыльцо совсем тихо, понурив голову. Казни или милуй, матушка... Марфа Павловна изумленно посмотрела ей в лицо, точно ей явилось видение с того света, - а потом перекрестила дочку и обняла, прижав к большому затхлому своему телу. - Ну, господь с тобой... Образумилась... Уморилась с дороги, поди? - Ох как уморилась, - прошептала Полина, высвобождаясь из объятий и утирая слезы. "Образумилась!.. Это она так о смерти моего мужа?.." Старинная злоба на мать на миг вскипела в ней, заставив сжать зубы; Полина низко опустила голову. Марфа Павловна крепко обняла ее за плечи одною рукой. - И правда, еле на ногах стоит... Ну пойдем, Поля; сейчас самовар поставим, я баню тебе прикажу... Давненько в баньке-то не парилась, признавайся? Полина счастливо рассмеялась. - Давненько, маменька! - Ну вот и хорошо, - ответила Марфа Павловна. Уже заходя в дом, Полина спросила: - А что папенька?.. Марфа Павловна поджала губы. - Жив, - отрывисто ответила она спустя несколько мгновений. Напарившись вдосталь в бане, разморенная Полина села за чай с матерью и отцом. Марфа Павловна глядела на дочь с утомленным удовлетворением; и какое-то счастье светилось в еще красивых ее серых глазах. - Намаялась? Полина кивнула. - Знать, судьба такая, - сказала она, невольно перенимая материнский язык, но и сердцем теперь согласная с нею. Что же это за зло такое - вполне разделять мысли и чувствования тех, с кем ешь хлеб, говоришь и живешь?.. "Великое зло художественного слова..." - А братья домой приедут? - спросила она. - Приедут, - кивнула мать. - Алексей непременно будет; слава богу, сделала ты всем облегчение... Хоть порадуюсь на вас перед смертью-то... Отец, напившись чаю, по обыкновению, курил трубку и поглядывал на жену и дочь с усталым довольством старика, которому наконец-то обеспечен покойный и почетный конец. Он ничего не говорил; Марфа же Павловна вслух поминала свою смерть - но казалась куда живей своего супруга, как будто успех дочери влил в нее новые силы. - Маменька, - сказала Полина. Марфа Павловна тяжело посмотрела на нее. - Что?.. Догадалась, должно быть, по выражению дочери, о чем та хочет спросить; но Полина уже спохватилась. - Ничего, - проговорила она. - Ну, стало, и ничего, - кивнула Марфа Павловна. Степенно перекрестилась на образ с лампадкою в углу. - Теперь, слава богу, все пойдет как следует. Вечером Полина вышла из дому, поглядеть на забытый закат в родном краю, и увидела на крыльце Семена. Антиохов верный слуга сидел и тоже словно бы любовался закатом - сидел один-одинешенек; у госпожи сжалось сердце. - Семен, - тихонько окликнула она его. - Ты что здесь один сидишь? Ты здесь чужой, да? Семен повернулся к ней. Полина подошла и села рядом на ступеньки. - Я как все, барыня, - проговорил он. - А что - как все?.. Хочешь домой? - серьезно предложила вдруг Полина, показав в сторону Опальского. - К молодому барину, Эразму Гаврииловичу, хочешь? Семен помедлил, потом покачал головой. - Нет, барыня; к ним я не пойду... Я уж лучше при вас останусь. - И на том спасибо, - усмехнулась Полина. Ей было неловко рядом с ним: такая живая память об Антиохе! Она устремила взгляд на дальнюю рощу, на березы: закат был так красив! Будто алый платок, сказали бы в народе... - А хочешь, вольную тебе дам? - спросила она, помолчав. Семен радостно шевельнулся всем телом; Полина рассмеялась. Ей вдруг представилось, что она изо всех сил пытается прогнать от себя совесть в лице слуги Антиоха. - Так хочешь? Я в моем праве тебя отпустить. Места себе поищешь по душе. - Воля ваша, бумагу напишите, барыня... А только я от вас не пойду, - ответил Семен. Полина удивилась. - И погоню - не пойдешь? Семен оскорбился; она жестоко упрекнула себя за эту нечаянную обиду. - Коли погоните - воля ваша, пойду. А так не пойду. - А почему? - ласково и серьезно спросила Полина. Семен почесал в затылке; прищурился на очень яркое, заревое небо. - Мне перед их милостью совестно будет, - ответил он. - Мне сейчас почудилось, будто Антиох Гавриилович там стоят и меня кличут, - он указал рукою в сторону рощи. - Там, под тополем, куда я, помните, вам письма носил. Полина вытаращилась на слугу, а тот будто не замечал; глядел так просто, точно для него "эти явления" были обыкновенным делом. - И что Антиох Гавриилович тебе говорит?.. - спросила она. - Говорит: Семен, стыдно тебе будет, если барыню оставишь, - ответил ее человек. - Ишь ты, какой, - прошептала Полина, прижав руку к сердцу: оно часто билось; будто ее вдруг настиг резкий, как память, аромат былого... Полина присмотрелась к тому месту, где Семену привиделся Антиох, - и ничего не увидала, ни тени, ни воспоминания. Кто его знает, выдумщика, - насколько он может верить своим фантазиям? - Так ведь я, Семен, не его барыня теперь, - сказала она. - Я теперь чужая барыня... - А это все едино, - ответил Семен. Через несколько дней после возвращения домой Полина поняла, что нет никаких препятствий к браку с Дольским. Она определенно не ждала ребенка от Антиоха. Полина истерически смеялась, обнаружив это, - Антиох умер, окончательно умер! Впрочем – говорил же он ей, что детей у них не будет; и оказался прав… не потому ли, что хорошо знал свое слабое здоровье; а может, просто угадал? Она по-прежнему не видела ничего, ничего, что могло бы напомнить ей о муже; как будто то предчувствие их счастья, первые дни переписки, столь богатые духовными видениями, были не с нею. Дни ожидания нового брака были такими же прозаическими, как те – поэтическими. И, конечно, Дольский не зря назначил ей этот срок – он тоже хотел убедиться, что Полина… праздна, чиста. Проклятый практик! Первое время вдова жила в покое, наслаждаясь отдыхом от города, от своей несчастной репутации. Ей даже значительно полегчило; она посвежела, и кашель, иногда прорывавшийся у нее на городской квартире, тоже совсем перестал ее беспокоить. Еще одно наследие Антиоха, с которым было благополучно покончено! Полина иногда ворошила их письма, рисунки, вещицы, напоминавшие ей об Антиохе… но они вызывали в ней такие томительные, болезненные печаль и умиление, словно она опять надевала на себя все свойства своей фантастической супружеской жизни: бледность в лице, ежеминутное ожидание "видений", высшую радость и высший страх… Это было слишком даже для Антиоха; но он не мог сложить это с себя иначе, как вместе с жизнью. Полина же могла. Она по-прежнему очень любила его; любила любовью-страданием, и иногда, тихонько, просила тень мужа отпустить ее… И ощущала теплую ласку его понимания. А может, то было только ее воображение. Через неделю после возвращения в деревню Полина решилась написать к Ольге… обо всем самом главном. Ольга ответила немногословно, суховато-удивленно… и облегченно? Неужели ей тоже, потаенно, хотелось избавиться от Антиоха, как и всей родне Полины - и даже его собственной родне? Впрочем, порою даже самым любящим людям хочется избавиться от тех, кого они любят… Ольга, конечно, осудила Полину мысленно, но была сдержанна в выражениях. Она поздравила кузину с новым браком, потому что именно этого Полине от нее хотелось; и потому, что именно этого хотелось и ей самой! Теперь наконец-то у Полины все пошло "как следует"! Как грязны и похожи подвалы человеческих душ! Ольга написала также и о себе; у нее все шло по-прежнему благополучно. Она была удивлена и обижена, что Полина так долго не сносилась с нею; но прибавила, что "теперь все понимает". - Ничего ты не понимаешь, - прошептала Полина, на миг ощутив зависть к Ольге, чья жизнь протекала так нормально. В конце письма Ольга приглашала Полину в гости; и та, также письмом, обещалась непременно приехать… но не знала, осмелится ли это сделать. Антиох, к общему несчастью, успел напророчить Ольге смерть от родов. В первый раз это не исполнилось. Но теперь Ольга снова была беременна – и Полина, кляня собственную трусость, не могла себя заставить приехать и посмотреть на то, как в ее кузине зреет смерть. Она, несомненно, сейчас испугала бы и Ольгу своим поведением… "Пусть уж лучше сочтет меня черствой, эгоисткой… хотя я такова и есть!" Потом Полина, от деревенской скуки и чтобы ощутить себя смелее, чем она была в действительности, сделала визит Эразму Волоцкому. Она впервые ступила на землю, которая наполовину принадлежала ей; и в комнаты, которые принадлежали ей вполне. Но, оглядев мрачные старые залы и какой-то чахоточный и угрожающий портрет старика Волоцкого, висевший в гостиной, она подумала, что никогда бы не смогла здесь жить… Эразм принял гостью удивленно, но вполне благодушно. Как "свою": как товарища по подлости… Он с порога понял, зачем Полина приехала. Просиял от радости, тут же кликнул слуг и приказал собирать на стол; и незаконную хозяйку свою, в порыве чувств, не постыдился позвать. Елена Ивановна вышла, очень раздобревшая, улыбаясь Полине нагло, но заискивающе и ласково: ее тоже уведомили обо всем. - А мы с Еленой Ивановной тоже скоро поженимся, - заявил Эразм, сам наливая вдове шампанского. – Вот как кончится Петров пост* и можно станет! - Рада за вас, - усмехнувшись, ответила Полина. Что еще она могла сказать? - Вы в отставке теперь? – спросила она, притворно равнодушно. - Да, вышел, - кивнул Эразм. – Да вот хочу теперь снова места приискать… Семейством обзавожусь, сами понимаете… Он посмотрел прямо на Полину, значительно улыбаясь ей. - А где – в Москве? – спросила она. - Нет, предпочтительно в Петербурге, - сказал он. Намеки были настолько плоски, что ей стало противно. Впрочем, разве не так делаются дела почти везде в России? - На свадьбу-то позовете? – спросил Эразм. Полина отвернулась, поправив шарфик, вдруг начавший давить ей горло. - Не знаю, - сухо сказала она. – Как выйдет: тут так выходит, что придется три свадьбы одновременно играть – мою, вашу и моего брата! Эразм так и покатился со смеху. - Какой роман! Полина засмеялась, хотя ей стало совсем гадко; может, от гадости и засмеялась. - Ваша правда, роман… Нарочно не выдумаешь! Когда встали из-за стола, Полина не сразу собралась уходить, попросив разрешения осмотреть дом; хотя Эразму не нравилось, что вдова брата ходит по его дому. Именно потому, что это была, по закону, "ее собственная" половина. Однако, по долгу гостеприимного хозяина, он сам, взяв свечку, ее сопровождал. Показывал, что Полина хотела, и объяснял, если она просила. Ей особенно хотелось посмотреть на портреты Елены Волоцкой: матери обоих замечательных братьев. Эразм, последний ее потомок, не мог не быть также замечателен в своем роде… хотя, вероятно, боялся или не мог себя до сих пор обнаружить перед всеми. - Портрет матери в доме всего один, - говорил Эразм, светя своей гостье на картину; он рассказывал понизив голос, и при упоминании матери приобрел вид меланхолически-пристыженный. – Отца писали несколько раз – когда мы еще обладали приличным состоянием; но мать он писать запретил… Только один раз, для порядка, для фамильной чести… - Запретил?.. Полина задумчиво смотрела на миловидную молодую женщину в кружевном чепце, покойно сложившую руки в кружевах на животе; женщину с черными глазами ведьмы. - Ему, должно быть, страшно стало, что ее жизнь перейдет в какой-нибудь портрет, - с усмешкой пробормотала она. - Замолчите!.. Эразм посмотрел на нее с видом оскорбленного аристократического ребенка; губы его тряслись. - Уж не вам бы, кажется, шутить такими вещами, - сказал он. – Отец был человек старого века, еще екатерининский придворный, на двадцать пять лет старше матери, - и суеверен, конечно; но уж тут-то не посмеешься! Вы, бьюсь об заклад, немного смеялись в браке с моим братом! - А у вас самого не… - начала было Полина; и тут же испугалась выражения его глаз. Эразм в этот миг очень походил на брата – в худшие, самые яростные его минуты. Свечка в руке последнего Волоцкого так тряслась, что он чуть не плеснул огнем на материнский портрет, на самый холст. - Чтобы ни слова здесь более об этом, - процедил Эразм. – Вам понятно, Полина Андреевна?.. Полина отступила на шаг. "Разница, точно, очень большая, - подумала она. – Должно быть, никто помоложе и получше не захотел колдунью брать…" - А Елена-то Ивановна, - задумчиво прошептала она; как будто так, чтобы никем не быть услышанною. Но Эразм услышал. Ей даже жалко его стало – он чуть не лишился чувств; этот человек с наследственною слабостью здоровья, но не имевший стойкости духа, отличавшей его брата. Опустив голову, он отдышался; свечкою светил теперь на пол, скрывая свое лицо. Утер рукавом лоб. - Ну… довольно, - прошептал хозяин наконец. – Вы посмотрели, что вам хотелось? Теперь уйдете? Это было очень грубо; и Полина далеко еще не все посмотрела; но ей жалко было мучить Эразма дальше. Она заподозрила теперь, что он именно что уже замечал у себя "это"; и, возможно, неоднократно… Как нелепо распределяет судьба свои дары! Полина уехала, в совершенно расстроенных чувствах; и Эразма, со всем его эгоизмом, ей сейчас было гораздо жальче, чем благородного своего мужа. Хотя теперешние чувства ее к Антиоху не подходили ни под какие пошлые, затасканные человеческие слова… кроме двух: боль и нежность... Немного погодя к Адашевым приехали оба сына, и это посещение развлекло Полину. Алексей, первенец и любимец, был неистощимо весел; шутил, поздравлял ее, поздравлял, между прочим, и Антиоха "с долгожданным преставлением*"; и Полина так пала, что смеялась и этому тоже! А через месяц после приезда Полины в деревню к ней прибыло настоящее "посольство" от его сиятельства. Полину, невесту, приглашали для свадебных приготовлений в Петербург, где Дольский жил постоянно – и где должно было через месяц состояться венчание. Князь прислал за нею собственный, богатый и покойный, экипаж; прислал ей горничную и лакеев, хотя сам явиться не изволил. Но отказаться от такого приглашения, конечно, было невозможно. Полина простилась с семьей и собралась в дорогу. Ей стало даже радостно; перемена мест была теперь даже желанной… сбросить с себя все прошедшее! Она взяла с собою, помимо назначенной горничной, Лизу, которая теперь, конечно, затосковала бы в деревне – и которая заслуживала, после всех мытарств с хозяйкой, вознаграждения; и, конечно, Полина взяла и Семена. Она отправилась в путь с поистине княжеским штатом и шумом. * Почтовая карета, или дилижанс, - многоместный экипаж для перевозки пассажиров и почты: общественный транспорт. * Не основанный на лицеприятии; беспристрастный. * Начинается через неделю после Дня Святой Троицы, в понедельник, после девятого воскресенья по Пасхе, а заканчивается в День Петра и Павла — 29 июня. * Смертью (устар.)