Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Нищенствуют и княжат - Каторжные княгини, Каторжные князья. Вот и сошлись дороги, Вот мы и сшиблись клином. Темен, ох, темен час. Это не я с тобою, - Это беда с бедою Каторжная - сошлась. (М.И.Цветаева, "Всюду бегут дороги") Срок траура Дольский - а вернее, Дольский и Полина сама себе - назначили два месяца, чтобы обвенчаться в середине июля, до начала Успенского поста*. Князь предупредительно и нежно спросил Полину об этом письмом - и она письмом же ему ответила: первое ее послание к нему. "Как он может быть в меня влюблен? - мучительно задумывалась вдова помимо других своих мучительных сомнений. - Ведь он так мало знает меня! Быть может, он влюблен в собственную фантазию, идеальный образ? А мною просто хочет обладать?.." О, это было несомненно; а что же касалось до любви ее первого жениха, то на ум ей стали приходить те же мысли, что и перед бегством с Антиохом. Его она тоже не знала вовсе, а лишь воображением - как и он ее. "Так значит, у человека может быть не одна - а две и более таких историй любви, как моя?" Но теперь терзаться уже было поздно. Плача иногда и каясь перед тенью своего преданного возлюбленного, Полина погрузилась в роман с его убийцей. Они, конечно, не могли сейчас встречаться; но доверенные слуги теперь постоянно носили письма от княжеского дома к дому Волоцких - и ответы на них, с каждым разом все более глубокомысленные. Молчание помощников в этих делах покупалось деньгами. Полина знала, сколь ненадежна такая верность; и надеялась на случай и на неподкупную верность сердца. Такая все же на свете была. Прасковья Сергеевна уже не говорила более с жиличкой о задержке с отъездом и стала просто сахарно любезна с нею; квартирная хозяйка была щедрее всех вознаграждаема за свои заботы. Впрочем, Полина, как и прежде, намеревалась отправиться отбывать траур в деревню: только теперь уже домой. Теперь ей наконец стало возможно вернуться домой - такою ценой... Или же так было суждено... Полина написала в Адашево обо всем, что случилось с нею: а главное приберегла под конец, чтобы умаслить материнское сердце своею будущностью. Она попросила дозволения приехать и переждать два месяца траура дома. На это... прошение ей пришел ответ. Марфа Павловна, после нескольких пассажей бурных, спотыкающихся излияний оскорбленного сердца, в конце письма несколькими фразами сухо дозволила блудной дочери вернуться. По этим последним фразам Полина поняла, что на самом деле маменька очень довольна, даже свыше всякой меры; и теперь-то пеняет Полине и на свое довольство тоже. На то, что дочь надобно перестать упрекать, а должно бы наконец начать гордиться... Ольге Полина так и не решилась написать - ни о смерти Антиоха, ни о новом своем замужестве. Полина не могла себе представить, как скажет такое этой безупречной жене и матери. Перед самым отъездом, через неделю после объяснения, Полина пригласила Дольского к себе домой, на квартиру. Теперь уже терять было нечего: вся прислуга знала о ее положении, и если могли раззвонить - раззвонили. Полина совершенно не показывалась в обществе в эти дни, и не могла судить, что о ней сейчас думают. Его сиятельство явился франтом, по обыкновению, но весь в черном - "для соответствия минуте". Увидев его, Полина не могла понять: то ли это искреннее почтение к ней, то ли насмешка над всеми ее обстоятельствами. Отдав шляпу и плащ, князь прошел прямо в комнату к вдове. Полина неловким жестом усадила его на диван. Сама же села рядом, но на другой конец, настороженно глядя на своего жениха: он, казалось, дышал беззаботностью и независимостью... но только для поверхностно наблюдательного человека. Полина ощущала тяжелую его страсть. От этого Дольский был под своим лоском мрачен. Легкость и простор мыслей, которыми он так блистал в письмах, куда-то испарились; осталась взаимная неловкость людей, один из которых не может удовлетворить страсть другого. - Зачем вы звали меня, мадам? - спросил Дольский, не глядя на нее. Растерянная Полина схватила со стола и стала мять носовой платок. - Артемий Антонович, я... Она хотела спросить его: влюблен ли он в нее. Но теперь казалось невозможным это выговорить. - Зачем вы женитесь на мне? - наконец спросила она. Дольский помолчал. - Мне кажется, - произнес он негромко, - что это вопрос излишний. Все между нами решено - не так ли?.. Полина увидела, как в раздражении затрепетали ноздри его горбатого носа. Дольский был по-своему красив, нет... именно породист. Тот мужской тип, к которому неодолимо влекутся женщины. - Да, решено, но я хотела бы знать... Дольский стремительно повернулся к ней. - Я хотела бы знать, за что вы... полюбили меня, - проговорила Полина, наклонив голову. Бесцветные глаза блеснули изумлением; а потом... А потом он расхохотался! Полина вскочила, сжав кулаки. Ничего не могло бы оскорбить ее более, чем такой смех в эту минуту; и она не могла уже разбирать его оттенков. Не смеялся ли этот человек над собою, над своею судьбой?.. - Как вы смеете смеяться? - воскликнула она; сжала губы и побледнела. Дольский перестал смеяться; он утер выступившие слезы. Улыбаясь, его сиятельство посмотрел на Полину и жестом велел ей сесть. Она села. - Почему вы думаете, что я люблю вас? - высокомерно спросил князь. - И что для вас изменит положительный ответ, если б я даже пожелал его дать? И с какой стати? Полина ахнула. - С какой?.. - Вы меня не любите, - проговорил его сиятельство. - И я тем более не намерен отдаваться вам в плен. - Тогда почему же вы женитесь на мне? - спросила Полина, едва сдерживая гнев. Он вздохнул, сдвинув брови и полюбовавшись своими ногтями. - Потому, моя дорогая, что я привык всегда добиваться своих целей. - В письмах вы были другим, Артемий Антонович, - сухо сказала она. - Зачем вы выставляетесь негодяем сейчас?.. И тут ее будто ожгло, под сердцем, так что даже слезы выступили от неожиданной нежности... Он боялся предстать беззащитным, безоружным... - В письмах я не говорил вам ничего другого, - заметил ее жених, искоса взглянув на нее и тут же отведя глаза. - А что до перемены тона - переменяете же вы туалет, когда выходите в общество... Обыкновенное умение. Он помолчал, сдвинув брови с видом иронической задумчивости. - Если вам так же, как мне, угодно добиваться, сударыня, то, пожалуй... я женюсь на вас, чтобы избавиться от одиночества. - Но для этого подойдет любая женщина, - гневно сказала Полина. - Вы правы, - спокойно согласился Дольский. "Какой же ты мерзавец!.." А разве она не знала этого? Такой, даже если действительно влюбится, скорее удавится, чем скажет об этом откровенно... Но остановиться она не могла. - Вы пользуетесь моею беспомощностью, - продолжала Полина, алея от унижения. - Вы снова правы, мадам. Дольский бесстыдно наслаждался моментом, раскинувшись на диване. Полина чуть было не прибавила еще что-нибудь, что унизило бы ее окончательно; но сдержалась великим усилием и сухо сказала: - Уходите! Он поднялся, с видом насмешливого удовлетворения. Как приятно было наконец играть этим существом! - Насовсем? - спросил Дольский. - А хоть и насовсем, - бросила Полина сквозь зубы. Она резко отвернулась от него к окну; и совсем не ожидала, что он приблизится и возьмет ее сзади за талию. Полина вскрикнула, но князь прошептал: - Тише... Она прикрыла глаза, и Дольский, медленно склонившись, поцеловал ее в шею. Полина вздохнула, трепеща, и почувствовала, как его руки, скользнув от локтей к запястьям, сплелись с ее руками. Дольский продолжал целовать ее; это было необыкновенно приятно. Руки их сжались крепче, потом расслабились, ласкаясь. - Боже мой, - прошептала Полина с дрожью во всем теле. Какая сладостная измена... И тут Дольский неожиданно отпустил ее. - Я вас оставлю, мадам. Между нами, как я сказал, все решено, и нужды в объяснениях больше нет. - Постойте! Она повернулась к нему почти с мольбой; и это выражение заставило его на мгновение изумиться. - Что, Полина Андреевна? - Мой ум, - сказала она. - Вас влечет мой ум, не так ли?.. Ведь вы не могли до сих пор говорить с женщинами о том, о чем говорите со мною? И тут Дольский удивленно усмехнулся без всякой игры. - С чего вы это взяли?.. На свете немало женщин, которые и прелестны, и умны. Он помолчал, улыбаясь, потом опять приблизился и погладил ее по щеке - как наконец покоренную: - Если хотите знать, мне действительно нравится ваша наивность. А еще ваше самолюбие. Полина раздражительно пожала плечами. - Вы несносны, - сказала она. - Сама не знаю, зачем за вас выхожу! - Затем, что это для вас лучший выход из бедственного положения, - с насмешливой улыбкой и легким поклоном выручил ее Дольский. - Au revoir, мадам! Он покинул комнату. Полина, плача от злости, села на диван. Потом утерла слезы и задумалась. - А все-таки ты все врешь, - прошептала она с улыбкой после раздумья. - Ты влюблен в меня; и ты боишься, да, боишься! Ты боишься открыться - и мне, и тому, что я представляю собою вместе с моим Антиохом! Ты боишься нас и нашей божией правды!.. "И поэтому влечешься ко мне, так как самое унизительное для тебя - поддаться страху". Перед отъездом из Москвы ей передали еще один пакет с деньгами от Дольского. К нему была приложена записка, содержавшая одну только фразу: "А еще ваша самонадеянность, charmant enfant*". * С 1 по 14 августа. * Прелестное дитя (фр.)