Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Когда привезли тело – друзья юности Антиоха, почитателей его медиумических способностей пока не было ни одного – Полина, сидя за столом, сочиняла письмо Эразму Волоцкому; она еще плакала, но горе ее было подобно горю мраморной статуи какой-нибудь из прекрасных героинь древних легенд, обращенных в камень или вышедших из камня. Однако и признаков помешательства она не являла. В своем домашнем платье госпожа Волоцкая сошла вниз вместе с Владимиром, который и в этот раз явился вестником несчастья для нее: как будто приобрел на это какое-то исключительное право. При виде мертвеца – лица его, белевшего среди черного своего платья и темного старого дерева дрогов, - Полина остановилась и сама побледнела. Она схватилась за руку Владимира, который и так ее поддерживал. - Господи!.. - Вот, Полина Андреевна… - горько ответил этот молодой человек. Владимир даже не задумывался еще серьезно о женитьбе, полагая, что времени у него в достатке; но сейчас он думал не о продолжении жизни, а о последней ее черте. - Вот как бывает, - со скорбным вздохом сказал Владимир, посмотрев на прекрасную молодую вдову и отворотившись. Полина усмехнулась. - Вы хотели сейчас сказать: вот что бывает с такими дураками, не правда ли? И подразумевали, что это я довела до смерти Антиоха? "А ведь я и довела", - подумала она с ужасом. Отняв руку у Владимира, Полина подошла к телу мужа. Кровь, вытекшую из раны на лбу, так и не обтерли, точно не смели тронуть какой-то знак; но лицо казалось умиротворенным и спящим. "Спи", - подумала Полина. Она пригладила темные волосы Антиоха. Коснулась щеки. Та была еще тепла. А потом, точно охваченная нестерпимой судорогой, Полина присела, закрыв лицо руками: боль воткнулась в самое сердце… Владимир потянулся к ее руке; но Полина так и не зарыдала, только несколько раз содрогнулись плечи. Она встала. - Антиоха нужно отпеть, - проговорила она сурово. – По обычаю. Какой из московских храмов возьмется?.. Не знаю… - Любая церковь возьмется, Полина Андреевна, за денежки, - подал голос один из товарищей Антиоха. Она истерически рассмеялась. - Верно, верно!.. Потом посмотрела на Владимира. - Милый Владимир… Вы последний друг моего мужа - и мужчина, и вы не имеете такой репутации, как мы… Попросите за него! Не знаю, как вошла бы в церковь с просьбой провести над ним священный обряд… Владимир слишком хорошо понимал затруднения Madame Волоцкой; и, кроме того, был тронут ее слезами. - Хорошо, Полина Андреевна, я постараюсь для вас. Это и мой долг как христианина. - Конечно, - прошептала она; но несмотря на признательность, и в голосе, и в глазах мелькнула насмешка. - А теперь-то как быть? Не в квартиру же его вносить, - прошептала вдова, в ужасе от такой мысли: конечно, не пустят, и думать нечего! - Пусть полежит в моем доме, в гостиной, - великодушно разрешил один из присутствующих: тот самый, который заметил про "денежки". – Только не долее трех дней! Он поморщился. - Спасибо! – воскликнула Полина. Это было только первое унизительное благодеяние, которое ей предстояло принять. - Я отвезу, - вызвался все тот же Владимир. – Потом поспрашиваю по церквям… - Не знаю, как вас и благодарить, - сказала Полина. - Не стоит, - угрюмо ответил молодой человек. Через четверть часа ни мертвеца, ни его свиты во дворе уже не осталось, точно и не являлось никогда. Полина мрачно вернулась в квартиру – на ее плечи наваливались не просто житейские, а самые тяжелые хлопоты; и это было только начало… "Ты такой эгоист, что умер!" - подумала она. Потом вошла в кабинет мужа и, с нахмуренным видом, без слез, стала искать среди вещей его деньги. Антиохова человека Полина еще прежде того услала узнавать насчет кладбища и гробовщика. Вскоре ей стало ясно, что ей едва хватит средств прилично похоронить Антиоха; еще ведь следовало оставить и себе на прожитье, и на все ритуалы, и на поминки… Церковь! Полина могла бы даже вовсе обойтись без отпевания, мало веря в его полезность для души; но вековая христианская привычка и – самое страшное – общественное мненье… Когда воротился Владимир, вид его был тоже неутешителен. - Не берутся отпевать! – сказал он с удивлением и досадой; хотя на самом деле был мало удивлен. – Все отказываются, Полина Андреевна, только стоит назвать имя вашего мужа! Ну и нашумели же вы с ним!.. - А если заплатить побольше, - прошептала Полина задумчиво. Она тоже была мало удивлена – люди везде одинаковы, что в миру, что в храмах. Прошептала словно бы одной себе, но Владимир откликнулся, отчего она покраснела. - Я мог бы сделать вам вспоможение, Полина Андреевна, но я сам совсем не богат… - Ах, нет, не нужно! Полина рассердилась. - Не возьмут – и не нужно, - отрезала она. – Господь сам разберет его, без попов! Погребем без всякого отпевания! Владимир смотрел на нее изумленно – для него все еще в диковинку было, когда женщина так пренебрегала обычаями. Потом он кивнул. - Ну, что ж, если вы считаете возможным… Полина молчала, с горящими глазами и раскрасневшимися щеками. Владимир подумал – какая это и в самом деле во всех отношениях необыкновенная женщина; и вместе с тем, что сам он никогда не выбрал бы себе такую. - Благодарю, - сказала Полина, поглядев на него. Владимир поклонился. - Я хотела бы предварить вас, - проговорила вдова. – Место погребения я уже выбрала; и, как бы то ни было… Владимир поклонился снова. - Я и сам вменяю себе это в обязанность и почту за честь присутствовать… Только известите меня о месте и времени похорон. Он помедлил. - Нужна ли вам еще моя помощь? Полина покачала головой. Владимир так и рассчитывал на отрицательный ответ; про себя он восхитился этой женщиной. Но в ней, как и в бедном Антиохе, зрело что-то… роковое. "Люди такого склада, как Антиох и Полина, не предназначены для жизни, - подумал молодой человек. – Жизнь им… не по мерке, они в нее не вмещаются, каким боком ни поверни…" Он еще раз поклонился вдове и, взобравшись в карету, уехал. Несколько времени спустя Полина выехала из дома в сопровождении своей Лизы; она отправилась заказывать – или, если выйдет слишком дорого, одолжить у кого-нибудь траурное платье. Перед тем она вместе с Лизой наскоро пообедала. Желудок требовал своего, несмотря ни на какие катастрофы. Полине удалось приискать себе наряд, готовое и уже ношеное платье, которое было ей велико; однако его соглашались ушить к сроку за не очень большую цену. Полина, несмотря на вечную бедность, нечасто торговалась; но теперь из какой-то злости выторговала копеечную уступку… "Уеду, уеду, - думала она. – Сейчас уеду в деревню, как только все будет сделано! Здесь мне никак невозможно долее оставаться!.." Конечно, едва ли ее радушно примут в Опальском; но теперь половина имения в ее законной собственности. Полина уже отправила письмо Эразму – и надеялась, что неприятный братец Антиоха прибудет на его похороны. Должен, хотя бы из злорадства! Или побоится себя скомпрометировать?.. "Он-то?.." Нет, пожалуй, не побоится… Куда уж ему еще больше себя компрометировать… Только пожелает ли – пересилит ли свое отвращение и страх перед Антиохом, даже мертвым? Впервые Полине стало жалко Эразма – жалко как своего мужа, как себя: в каком родстве он ощущал себя всю жизнь, этот самый нормальный русский барич! Но именно этот развращенный человек, с которым они друг друга едва терпели, сейчас стал Полине роднее отца и матери, роднее даже Ольги: их как кровью – и именно кровью! – связала общая тайна. Вернувшись домой уже в потемках, Полина приказала поставить самовар. Прасковья Сергеевна, кажется, давно выведенная из последнего терпения, недовольно подчинилась. - Платить-то когда будете? – спросила хозяйка, самолично внося чай. Полина растерянно посмотрела на нее. - За что?.. - За квартиру, - приосанившись, ответила Прасковья Сергеевна: теперь эта толстая простая баба, так давно мучимая "знатными дьяволопоклонниками", почувствовала себя в силе. - Второй месяц уж не плачено! - Хорошо, хорошо… Хозяйка удалилась, торжествуя: она не сомневалась, что Madame Волоцкая, эта "чертова жена", в скором времени съедет. Полина опять заночевала вместе с Лизой – как и в прошлую ночь, когда Антиох еще был жив. Эта ночь была такова же, как и прошедшая: как будто ничего не случилось. Полине не было никаких знаков, никаких утешительных посланий… ничего! Точно вся ее жизнь и любовь насмеялись над нею… А утром ей принесли благоухающую духами записку – от кого бы? – ну конечно: от его сиятельства. Полина взяла ее, только слабо удивившись степени человеческой низости; стала читать с холодным видом. "Дорогая Полина Андреевна! Позвольте выразить вам сожаление по поводу вашей утраты – я, право, сам вовсе не настолько сожалею о смерти вашего супруга, но смотрю на нее сейчас так, как, несомненно, смотрите вы. Да, я, убийца Антиоха Гаврииловича, вполне понимаю и разделяю чувства его вдовы! Вы плачете по нем – вам очень жалко его; и себя, бесспорно, тоже? Не отрекайтесь. Вы именно таковы: и это естественно. Вы, наверное, негодуете на меня – но не так негодуете, как "должны были бы". О, не беспокойтесь: я знаю причину. Вы, мадам, давно были предупреждены и сознавали, что супруг ваш обречен. Вы не остановили ни его, ни саму себя; впрочем, не думаю даже винить вас за это – таковы уж ваши характеры и их общее произведение. Если вас это утешит, скажу вам: на дуэли Monsieur Волоцкий держался с полным хладнокровием и рыцарским мужеством. Но ведь иного и ожидать было нельзя – это был самый ревностный служитель созданной вами новой религии, отрицающей смерть. Может быть, он именно сейчас наблюдает нас сверху и радуется плодам своего учения? Ну а если нет? Вижу, как вы недоверчиво смеетесь… Конечно: вообразить это умному человеку нелепо. Passons.* Перейду собственно к делу. Мадам, я предвидел ваши затруднения, из которых наибольшие, несомненно, – соблюдение требуемых обычаем церковных обрядов. Я знаю, что для вас, как и для меня, они не имеют большого значения; однако общественное мнение к отступникам в таких случаях беспощадно. Вы пока не понимаете этого, потому что вы еще совсем молоды… и слишком увлеклись; однако скоро ваше увлечение остынет, не имея более источника. Поверьте: я знаю такие вещи. Предвижу бурю, которая обрушится на мою голову, предложи я вам сейчас деньги на отпевание Антиоха Гаврииловича: я и не предлагаю. Обряды над ним совершат бесплатно, в храме Вознесения Господня: том же храме, где вас венчали. Не скрою, что "замолвил словечко"… но ведь вы догадались об этом сами, не так ли? Воспользуйтесь этой возможностью. Подумайте, что вскоре под благословение московской церкви придется подойти вашему брату и его невесте!" Здесь Полина, вскочившая с места от негодования, ахнула; гнев ее вдруг утих. А ведь правда… Какие же чудовищные эгоисты были она и Антиох! "Деньги вам я все же пришлю: вы получите пакет позднее, чтобы сейчас, в эту минуту, не разорвать его в порыве праведного гнева. Подумайте, что эти ассигнации – чужой труд! Я знаю, что в вас заговорит чувство справедливости. Употребите их на ваши нужды. P.S. Это вспоможение от чистого сердца – примите его без сомнений: я с полным уважением отношусь к вашему трауру. Хотя мое брачное предложение вам в силе, сейчас как никогда – задумайтесь. А.Д.". Вечером Полине, как и было обещано, передали большой пакет с деньгами. Прасковья Сергеевна, увидевшая это, сделалась вдруг какой-то злобно-подобострастной... Полине было больно глядеть на такую перемену манеры; как будто она без того не знала, что деньги и мирская слава делают с людьми. "Должно быть, в большом свете, в который меня завлекает Дольский, все постоянно так - лесть, зависть и происки, - подумала она с отвращением. - Как можно так жить? Или, когда попривыкнешь, именно это-то и покажется самым сладким?.." А ведь и там, в "большом свете", люди. Несомненно, Прасковья Сергеевна знала и про "отношения", установившиеся у Полины с Дольским еще при жизни Антиоха: она знала про письма... "Господи! Что эта баба могла вообразить себе о нас? - подумала Полина. - И ведь она была бы права, права насчет стольких других женщин, которые отдаются за деньги и славу! Но не насчет меня!.." Закрывшись в комнате, Полина пересчитала деньги: конечно, она и не подумала разорвать их или даже помять. Сумма была огромная. Антиох в полгода столько не получал. - Господи... Господи, а ведь я такая же, как все развратные женщины: взяла его деньги, - прошептала Полина. - Я взяла их, я теперь не могу ничего переменить... Дьявол, убийца!.. Дьявол, убийца, сыгравший ему предназначенную роль. Такой же значительный на свете, как и сам Антиох... Как это примирить? Неужели зло так же важно, как добро, и заслуживает равной награды? "Антиох сказал бы - да... А впрочем, не могу знать, что он сказал бы, - неистово думала вдова. - Его философия велела ему признавать рассудочно, что добру без зла - никуда, что зла нет и быть не может; и это так. И это не так - и не может быть так!.. Вот логика, которой должна держаться нравственность; вот логика, отрицающая обыкновенную логику! Добро не может быть без зла, добро равнозначно злу - и, вместе с тем, добро должно быть без зла, добро никогда не может быть равнозначно злу..." Полина заплакала, перебирая бумажки. Деньги... На них она могла бы нанять целый дом; могла бы переменить весь свой гардероб; могла бы, наконец, пожертвовать семье Лизы и других своих крепостных. И, пожалуй, лучшее добро вышло бы. "А еще лучше - я могла бы попросту вернуть деньги Дольскому, отослать брезгливо и гордо; а потом он сгубил бы карьеры и судьбы оставшихся моих братьев. И Эразма с его любовницей и ребенком тоже?.. Пожалуй, и их: в Дольском злобы столько, что просто ключом бьет... Откуда?" Нет, не одною только ревностью, бесчестьем и даже ненавистью к взглядам и способностям Антиоха это могло объясняться! Дольский как будто, подобно Антиоху, открылся внешнему влиянию: только влиянию самому черному. И жадно начал поглощать силы, которыми его питали. Черные силы вливаются в человека намного легче, чем светлые. Но не только это, не только: он еще и по другой причине искал сближения с Полиной... Он тянулся к ней, чтобы освежиться от своей порчи... да, да, и это тоже было несомненно... "Я могла бы спасти его, - вдруг подумала вдова. - Я могла бы спасти Дольского! Он тоже человек - такой, как я, как мой бедный Антиох!" Вот самая удивительная мысль! Полина еще немного подумала - потом отсчитала из полученной суммы деньги для уплаты за квартиру; она немедля пошла к Прасковье Сергеевне и возвратила ей долг. - Премного вам благодарны, - сказала Прасковья Сергеевна, улыбнувшись в пухлые щеки и едва ли не присев своей жиличке; Полина смотрела на это с каким-то наивным изумлением, и толстая хозяйка прищурилась на нее. Дескать: сами оченно хорошо все понимаем, как вы, барыня, о нас думаете... А только и здесь не дураки живут! - Это я вас должна поблагодарить, Прасковья Сергеевна, за все добро, - грустно сказала Полина; хотя едва удерживала трепетавшую в глазах и на губах усмешку. - Вскоре я от вас съеду, вот только предам земле мужа... Улыбка хозяйки исчезла, и она спрятала полученные деньги с прежним выражением пренебрежительной злобы. На что: неужели на то, что Полина не соглашалась сделаться тайной любовницей Дольского?.. - Ну, скатертью вам дорога, - сказала Прасковья Сергеевна. Нелюбезно кивнув, она ушла. А Полина все смотрела ей вслед с изумлением. Неужели бывает такой наглый, обнаженный расчет? Как это говорят... чтобы шито-крыто было?.. Должно быть, странная эта мораль обозначает - все лучше, чем жить с "нечистым"; и принимать княжеские милости, пусть и незаконным, внебрачным образом, тоже много респектабельней... А Полина-то еще думала, что простой народ нравственней, чем "баре"! "Э, где много думают о барышах - там высокой нравственности быть не может, в свете или в народе... Да и просто нужда, нужда заставляет: как я могу судить..." Возвратившись к себе, Полина отсчитала еще немного денег - на приличный траур, на венки и на другие мелочи, без которых невозможно было представить похороны отпрыска такого рода и семейства, как Волоцких. Потом она кликнула Лизу и Семена, бывшего слугу Антиоха - теперь перешедшего в ее собственность. Полина поцеловала Лизу и пожаловала обоих своих людей деньгами; за это оба с искреннею "высшею" признательностью к госпоже поцеловали ей ручку и поблагодарили. Оставшиеся деньги Полина припрятала. "За такую сумму и прирезать могут, - похолодев, подумала она. - Только бы хозяйка не проболталась никому! Да ведь и она не враг себе..." Она получила и сохранила деньги Дольского: ну а теперь что делать?.. Сам Антиох дал ей дозволение выйти за своего прежнего жениха! Со всех сторон можно: да ведь никак нельзя! Эразм приехал - на другой день: он появился у Полины вечером второго дня, когда по Антиохе уже отслужили панихиду. Дольского Полина во все это время не видала. И то: даже ему появиться на службе по убитом им человеке было бы невозможно. Князь слишком умело играл свою роль в обществе. Обыкновенно о тех, о ком можно это сказать, можно также сказать, и что они безнравственны: да только об их безнравственности никто вслух не говорит. Угодничают и в глаза, и за глаза, потому что совершенно искренно поклоняются могущественной безнравственности... "И никогда, никогда это не переменится, пока живет на земле человек..." Когда ей доложили о приходе Эразма, Полина как раз разделась, сняв черную шаль и черную шляпку, купленные на деньги Дольского, но оставшись в своем траурном платье, также купленном на деньги Дольского: приготовить выбранное ею самой платье ко дню церковной службы не успели бы. Вдова приняла гостя, сидя на стуле у стола - там же, где застала ее весть о гибели Антиоха. Ей казалось, что она приготовилась ко всему: и однакож не приготовилась к тому, что увидела. Эразм вошел, опустив голову, с видом неловкости и... скорби? Но ведь все люди и все способны чувствовать! Полина быстро встала. - Ах, Эразм Гавриилович, какое... - Да, большое несчастье, - Эразм кивнул, не поднимая головы; он говорил, словно бы стыдясь, напомнив Полине неловкого школьника. Ее опять посетили подозрения, и Полина нахмурилась. Несчастье - не просто ли потому, что произошли, возможно, неприятные перемены в его, Эразма, судьбе? Оба замолчали, не зная, что дальше сказать друг с другом. Эразм теребил свою шляпу, которую так и держал в руках - как будто хотел сразу назад, как только будут выполнены самые необходимые формальности. - Я не опоздал на похороны? - Нет, - сказала Полина. Ей опять стало жалко его. Этому довольно серому и испорченному барчонку тоже было больно, он на свой неопределенный лад тоже скорбел... - Когда? - глухо спросил Эразм, внимательно разглядывая свою шляпу. Как будто ему вдруг стало стыдно перед Полиной за все прошедшее. Полина назвала время и место. Эразм кивнул. - Конечно, буду... Он тяжко вздохнул. Полина смотрела на него с жалостью - и с подозрением, никогда не покидавшим ее вполне даже в минуты жалости к этому человеку. - Эразм Гавриилович, и теперь, как вы понимаете, я должна уехать в наше поместье - это сейчас наше общее поместье. Эразм быстро и враждебно взглянул на Полину: инстинкт, выставившийся, может быть, невольно. - Если вы согласны, я уеду из Москвы с вами, - сказала вдова его брата. Эразм слегка покривился. - Ну что ж, если без этого нельзя... Он пожал плечами; потом кивнул. - Как вам угодно. Старший Волоцкий - поразительно, но несомненно! - подавил зевок, и лицо его приобрело равнодушно-враждебное выражение: как у мальчишки, к которому вдруг напросилась в гости бдительная мать или надоевшая нянька. Полина иронически улыбнулась своим надеждам. Нашла себе ближайшую родню! "А Дольский мог бы стать мне таким человеком... Действительно мог бы, хотя это и выглядит столь... фантастически! Но ведь жена и муж одни срастаются плотью и духом, как ни в каком другом человеческом союзе..." Эразм ушел, а Полина стояла держась за голову, как будто терзаемая неснимаемой болью. С похорон Антиоха Полина и Эразм ехали в одной коляске. Полина ничего вокруг не замечала, сидя в мрачном молчании: эти дни она пробыла точно в монастыре, в добровольном одиночном заключении, которое, однако, никак не помогло ей в ее духовных противоречиях. Она не заметила, как с ними поравнялась чужая коляска. - Стой! - скомандовал ее кучеру Артемий Дольский. И тот стал, как лошадь, почуявшая хозяина. Дольский схватился холодною рукой за руку испуганной Полины; Эразм глядел на происходящее с испуганным интересом. Он, однако, для безопасности, отодвинулся в другой угол. - Ну что, сударыня, вы подумали над моим предложением? - спросил князь. - Я... - Стой здесь, - приказал Дольский ее кучеру; и просто и прямо вытащил Полину из коляски. Эразм со своего места наблюдал их с тем же испуганным интересом, в котором теперь появилась ирония и... жадность? Дольский отвел Полину с дороги и, остановившись с нею в стороне, в траве, повернул к себе, сжав обе ее руки. - Что вы мне скажете? Теперь в его голосе появилась ласкательная вкрадчивость. Что-то тяжелое, горячее и стыдное забилось у Полины внутри; она смотрела на Дольского со смятением. Он едва заметно улыбнулся и поднес к губам ее руку. И повернул - сатана! - так, как в тот раз: ладонью кверху... - Вы согласны стать моей? Вы согласны, что это для вас неизбежность?.. - Я... не знаю... Ей хотелось вырвать свои руки, разрыдаться, ударить этого человека; но она не могла ничего. Женщина в ее положении должна была бы сейчас умереть со стыда: но так, видно, бывало только в романах. А на самом деле Полина только стояла и позволяла убийце своего мужа жадно целовать свои запястья и ладони. - Я еще не решила, дайте мне время! - воскликнула она со слезами: только бы Дольский ее сейчас отпустил! Он тут же разжал руки и отступил. - Так решайте, и скорее! Лицо его загорелось обнаженным, бесстыдным торжеством: Дольский уверился, что победил. Полина без оглядки побежала к своему экипажу; она влезла в него, благодаря небо, что в этот раз с ней не было ее домашних слуг. Их почему-то она стыдилась гораздо больше, чем Эразма. А тот даже не повременил со своими интересами! Едва только они отъехали, брат мужа жарко прошептал ей: - И решайтесь, Полина Андреевна, дура будете, если упустите! И он все понимал и ободрял! Полина попыталась сделать негодующий вид; но она была смешна. - Замолчите и не смейте ничего говорить, - прошептала Полина. И, несмотря на смешное и позорное ее положение, Эразм, посмотрев ей в лицо, тотчас унялся и до самого дома не открыл рта больше ни разу. * Оставим это (фр.)