Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Слова Антиоха оказались пророческими. Как случалось слишком часто. Как же трудно было жить пророком на земле – человеку, подвластному всем житейским опасностям! Только ангелы могут провидеть и изрекать бесстрашно: но многого ли стоит их бесстрашие, если они по природе своей неуязвимы? Антиох послал к Марье Никифоровне записку с извинением и заверением в своей непричастности к скандалу, но знал, какой ответ получит. Марья Никифоровна прислала с горничной записку и поклон: бедная девушка несколько раз низко, подобострастно поклонилась ему, определенно сверх того, что было ей назначено. А потом подала письмо, в котором Антиоху было вежливо отказано от дома. Марья Никифоровна желала своему фавориту "здоровья и всяческого процветания на долгие годы", благодарила его за "сердечную дружбу", извинялась за "возможные недоразумения", но заключала тем, что… "их дороги, к несчастью, разошлись, и лучше бы им больше не видеться". Антиох сказал жене об этом со спокойствием, стараясь не показывать – и в самом себе заглушить – горькое презрение. - Я стараюсь никогда никого не презирать, - сказал он. – Все таковы, каковы есть; и во всяком есть подлость и много здравого смысла; так, пожалуй, и здоровей! Марья Никифоровна желает мне "жить больше", но ведь и сама видит, и понимает, что я увижу за этим: на самом деле она желает мне исчезнуть с лица земли… а еще лучше, чтоб я никогда не существовал и не смущал ее… - Да только это, к несчастью, невозможно, - улыбаясь, сказала Полина. Антиох несколько мгновений смотрел на жену; потом сказал, с неожиданной глубочайшей признательностью: - Знаешь ли ты, Поленька, что ты самый смелый человек из всех, кого я встречал? - Знаю, - ответила она. Не прошло и недели, как для Волоцких закрылись двери самых почтенных московских домов, принимавших их прежде; Антиох никак не препятствовал происходящему – видя, как переменяется отношение к нему, просто со стоическим достоинством принимал это. Он не мог переменять себя в угоду общественному мнению. Он сам себя обрекал. - Вот так мы и делаем свою судьбу, - говорил Антиох жене, вечерами, которые они непривычно проводили вдвоем. – Вот это и есть наш рок, это и есть стечение обстоятельств: каждый характер в каждый момент себя исчерпывает. - Ты хочешь сказать, что ни для кого невозможно бывает поступить иначе, как он поступает сию минуту? – спросила Полина. - Разумеется, - сказал муж. Друзья его еще безвестной юности – Владимир и несколько других – не отказались от него: впрочем, они были не такой величины люди, чтобы знакомство с чудотворцем могло особенно повредить их репутации. Репутация всегда соразмерна значению: маленьким человеком быть хорошо, понимал теперь Антиох, но самое большое преступление – урезать, умалить себя для собственной безопасности. - Может быть, меня арестуют, - говорил он Полине. – Не знаю, впрочем, за что меня арестовывать! Я никогда не выступал, даже не произносил ничего против власти; у меня не было такой потребности, потому что я говорил о другом… - О том, что гораздо важней всякой власти, - ответила жена. Антиох помолчал. - Я должен бы чувствовать себя глупо, - задумчиво произнес он, глядя на свои полки с книгами: сотни мудрых сочинений, которые он отменил бы, если бы его действительно признали! – Я должен бы чувствовать себя очередным и довольно-таки глупым идеалистом, мечтателем… да и теперь уже: меня легко представить таким, что и делается всеместно. Но только я знаю, что мое слово не исчезнет и не сольется с другими: это такое слово, которое исчезнуть не может. Теперь же особенно важно не только потопить то, что я сказывал и показывал, а чтобы я замолк… исчез совершенно. - Тебя не арестуют, - сказала Полина. – Причины нет! Он кивнул. - Верно. Меня просто убьют. Это произошло недели через две после скандала. Антиох и Полина прогуливались по улице около дома без экипажа – наслаждаясь прекрасным воскресным днем – когда навстречу им выкатила карета, запряженная четверкой отличных лошадей. - Локтевские кони, - прошептал Антиох, и улыбка на миг исказила его лицо. Волоцкие остановились, и экипаж также: оттуда, один за другим, вышло трое господ, один из которых был в генеральском мундире с грудью в орденах. Двое других были одеты штатскими и терялись в его блеске: пока один из штатских не выступил навстречу Антиоху, оказавшись его сиятельством князем Дольским. Дольский был спокоен и в превосходном настроении. Он посмотрел на Полину и сделал учтивый полупоклон, на который она не ответила. Потом посмотрел на ее мужа. - Мсье Волоцкий, - с очаровательною наглостью начал князь; впрочем, его тон почти сразу переменился на подавленный праведный гнев. – В присутствии этих свидетелей я обвиняю вас в непростительном оскорблении моего имени, в общественно опасном вольнодумстве и мошенничестве… - Здравствуйте, ваше сиятельство, - спокойно сказал Антиох. Дольский так спешил и радовался его уничтожению, что чуть было не потерял лицо; он покраснел, и вид его сделался решительно злобным. Он не поздоровался – теперь это было бы уже невместно; только скрыл промах, резкими движениями белой перчатки оправив свой воротничок и сюртук. - Что вы имеете сказать в ответ на эти обвинения? – спросил он. - Что вы лжец, - ответил Антиох. Несколько мгновений его темные глаза смотрели в бесцветные глаза князя; и даже ненависти не было в этих взглядах… а полное взаимное понимание. Потом Дольский кивнул. - Еще одно оскорбление, - сказал он. Мрачно посмотрел в глаза медиуму и заключил, с неожиданным странным видом исполнения тяжелой обязанности: - Я вызываю вас на дуэль. Потом убрал руки за спину, надменно поднял голову, и на лице его выразилось удовлетворение. - Что вы имеете на это сказать? - Я принимаю вызов, - ответил Антиох. Дольский улыбнулся. Он не просто улыбнулся – весь ожил, как в преддверии исполнения заветной мечты; а потом снова посмотрел на Полину и поклонился ей… с несомненным "значением". Все свидетели это видели – и все понимали. - Превосходно, - произнес князь. – Выбор оружия, разумеется, за мною, как за оскорбленной стороной еще и в этом случае… пистолеты. Он замолк на несколько мгновений, точно выжидал: струсит Антиох или нет. Антиох не трусил, все так же покойно и прямо глядя на противника; и тогда Дольский пригладил усы с видом сожалительного презрения. - У вас пистолетов, конечно, нет? – спросил он. - Есть, - ответил Антиох; и Дольский неподдельно удивился: это было первое, что выпало из его игры. - Заверяю вас и в том, что умею стрелять, - Антиох теперь улыбался. Дольский приподнял бровь. - Oh, c’est egal*, - произнес он. Конечно, ему не было все равно: но отношение его к противнику не изменилось. Потому что глубокое сознание значения Антиоха для Дольского лежало в другом, и не поколебалось бы, даже обладай тот в его глазах настоящим savoir-vivre и респектабельностью: Антиох был тем, что следовало уничтожить. Чего никак нельзя было позволять на свете долее. - Тогда я предлагаю – завтра, в девять утра, прислать вам моих секундантов, - сказал Дольский. – Вы найдете к этому времени своих? Он немного обеспокоился – а вдруг все-таки случится что-нибудь, что не отдаст Антиоха ему в руки?.. Антиох поклонился. - Найду. Дольский улыбнулся и коротко и резко кивнул. Потом в третий раз поклонился Полине – та не шелохнулась, стоя с высоко поднятой головой. Но Дольский, изучив ее лицо, снова улыбнулся; вместе со своими свидетелями он удалился в сторону кареты. Волоцкие молча и неподвижно проследили, как экипаж отъехал. Полина посмотрела на мужа – она была бледна как полотно. Вдруг она усмехнулась, и в красивом нежном лице выказалось что-то дикое, злое. - А вот теперь мне надо рвать на себе волосы, - медленно и с трудом проговорила она. Даже схватила себя за черный локон и распрямила его; потом рука в перчатке застыла у щеки, сжав волосы в кулаке. - Господи, я понимаю, что… может быть завтра, - болезненно проговорила Полина. – Но я в это не верю. Или я уже сделалась такая идиотка, что у меня теперь спиритическая голова?.. - То есть ты уже не только духовно или даже рассудочно, а и физически не можешь принять смерть, - сказал Антиох. Он отнял руку жены от ее щеки и прижал к своей. - Прости, Полина. Прости за все, что я сделал с тобою… - Боже мой, - прошептала Полина. Она заломила руки. Муж взглянул на нее. - Поленька, теперь нам лучше расстаться, - сказал он. – Я уйду к Владимиру и заночую у него тоже, потому что вместе пробыть этот день нам будет невозможно: ты не вынесешь… Она машинально кивнула; а потом в ее глазах отразилось ужасающее понимание. Полина бросилась к мужу и яростно схватила его за плечи: - Навсегда?.. Ты уходишь навсегда, уже сейчас, сейчас?.. Антиох обнял ее за талию и нежно поцеловал; еще в его объятиях она начала сотрясаться от рыданий. Но муж безжалостно выпустил ее… отступил и остановился. - Я вернусь завтра утром, - сказал Антиох. Он поглядел на Полину долгим болезненным взглядом. Полина не сознавала этого, потому что ослепла от слез. Антиох повернулся и ушел; а Полина присела, загрязнив всю широкую светлую юбку, и продолжала плакать. Но ей уже становилось легче от плача; и за это она ненавидела себя. Полина утерла глаза обеими перчатками, так что глаза покраснели. Потом с трудом встала. - Гос… поди, - проговорила она. – Какая я шваль, и все… и все тоже, и не может быть другого… Схватившись за нос платком, она прочистила его, потом, кашляя, опять заплакала. Но ей плакалось недолго; затем наступило опустошение и холод. Грудь заболела, и Полина в неожиданном страхе замерла, прислушиваясь к себе. - Что это? – прошептала она. – Неужели?.. Потом Полина улыбнулась. – Вот сейчас бы радоваться, - прошептала она. – Но как вдруг страшно стало… Господи, я ненавижу Бога! Зачем он выдумал такое мучительство, как жизнь и умирание?.. Когда я узнала Антиоха, для меня все другое под солнцем остыло: а вдруг окажется, что это-то и было истинное?.. Я ненавижу Антиоха!.. Плача, она пошла домой. * Это все равно (фр.)