Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

До самого Рождества Волоцкие почти не показывались в свете - Антиох отказывался также и принимать участие в сеансах: извинялся своим здоровьем и вообще... невозможностью. Он немного лукавил: физическое здоровье его было крепко, как никогда прежде, но он всерьез опасался преследования со стороны Дольского. Тот, конечно, в глазах света... и даже в чем-то - в Боге... был бы прав: Полина изменила ему, он мог бы потребовать удовлетворения. Но Дольский был из тех, сходиться с кем настоящему духовидцу всего опаснее: он был разжигаем своими страстями и побуждаем ревностью, завистью к обладателю своей невесты. Избегая соперника и общества, Антиох радел о своем духовном здоровье и здоровье своих почитателей, за которых теперь вполне отвечал. На Рождество, на целую неделю, Антиох освобождался от обязанностей и мог покинуть Москву, что казалось ему и Полине милостью небес. По вечерам одна Полина была свидетельницею душевной усталости мужа - он избегал даже разговоров с нею и часто, чего за ним не замечалось прежде, перечитывал избранные места из Евангелия. - Эти заповеди всегда в моем сердце, - сказал он жене, однажды спросившей, что он - теперь! - думает о священнейшей книге христиан. - Я держу в сердце то, что есть в них истинного: Евангелие - прекраснейшая часть Библии, в которой вообще немало безнравственности и несообразностей. Полина возмутилась, инстинктом христианки, но Антиох с улыбкой поднял руку, не дав ей заговорить. - Кто из христиан, поразмыслив, скажет, что книга эта - целиком добра, непротиворечива и применима к жизни? - спросил он. - Милосердные люди строят жизнь свою не на всем содержании Библии, которое бог весть сколько раз и сколькими лицами переписывалось, а на том своде нравственных правил, что неизменно у них внутри. - Христианам и не должно об этом размышлять, - заметила Полина. - Это-то и скверно, - ответил Антиох. Он взялся за голову и склонился к коленям, как будто вслушивался в себя изо всех сил. - Понимаешь ли ты, что знание нашей посмертной участи, будь оно получено, переменит всю жизнь на земле... все ее содержание? - глухо спросил он. - Какая библия об этом расказывает? Люди тогда будут думать... не коротко, а длинно. - То есть мерить жизнь свою вечностью, - сказала Полина. - Понимать: то, что было приобретено ими, от них не уйдет... ты это хотел сказать? Священные книги древности... более не могут служить нам руководством так, как тем, для кого они были написаны. Даже если бы нам обещались за гробом радости, которых жаждал современник апостолов, разве удовлетворило бы это нас? Как со времен Христа развились науки, искусства, само устройство общества! Антиох серьезно кивал, глядя на жену. - Ты права, Полина. Как жаль, что настроения общества так неизменны! Скоро, я предвижу это... да уже и теперь в образованном обществе господствует материализм, и это не одна наука: материализм сейчас в ходу как короткая любовь к земным благам. Только вообрази, что верующий мог бы вслух сказать: мне будут дарованы лучшие земные блага - и духовные, и телесные, для той человеческой формы, которую будет иметь мой дух: такие, как еда, сон, домы и сады, прелести супружества... в прекраснейшем их виде! Как это утешило бы многих, какою новою целью оплодотворило бы их волю! - Да только этого нельзя сказать громко, - ответила Полина, печально улыбаясь. - Сам знаешь, что такому пророку сразу будет. Но грезы об "имуществе лучшем и непреходящем"... и именно в таком смысле, в каком ты сказал... это утешение если не всех, то очень многих, даже тех, которые именуют себя материалистами. К Ольге они уехали почти в самый канун Рождества, перед тем нанеся только прощальный визит Муромовым. Марья Никифоровна отпустила их с большим сожалением, да и сами Волоцкие с сожалением расстались с этой женщиной, столько для них сделавшей; в которой, несмотря на ее тщеславие, недостаток такта и лукавство, было много хорошего. Полина сидела в тепло укрытом возке, прильнув к мужу и упрятав руки в муфту; ей казалось, что ей становится светлей и легче с каждой верстой, пролегавшей между ними и городом со всеми его соблазнами, со всею людскою массой, этим беспорядочным скопищем разнородных мнений и учений... - Милый, - задумчиво улыбнувшись, сказала она, - я, кажется, понимаю теперь иночество. Почему монахи предостерегали мирян против больших городов - это и вправду опасно. Знаешь ли, что я как будто бесов каких-то с себя сбрасываю... они цепляются, а я сбрасываю, и это мне становится все легче. Она посмотрела на мужа. Тот глядел на нее в каком-то облегченном удивлении - как бывало всякий раз, когда Полина высказывала мысли, которые Антиох считал принадлежащими ему одному. - И ты тоже это чувствуешь? - спросил он. - Знаешь ли, что я тебе никогда не признавался в том, какая меня иногда гложет тьма: тоска. Когда я открывался духовному влиянию... может быть, в неподходящем обществе... В Москве всего так много! - Иногда нужно уходить от мира, - сказала Полина. - Чтобы дать отдых душе. Природа дарует такое отдохновение! В окошко экипажа на них приятно веяло морозом. Полина, слушая смягченный цокот копыт, подставила этим дуновениям щеки, радуясь, как они горят; радуясь забытому чувству свежести и свободы. Но тут вдруг Антиох опять ее напугал. - Поленька, затворяться тоже бывает опасно, - сказал он. - Еще опасней даже, чем выходить в мир. Нужна гармония. Я когда начал сеансы, стал... как открытая рана, в которую каждый может вбросить горсть грязи. Иночество, подвижничество и размышления могут быть губительны, потому что делают душу чувствительнее - ко всему. Я вспомнил... - Что? - спросила Полина. - Средневековых монахинь... да, женщин-подвижниц, совершавших подвиги пощения, - сказал он. - Некоторые будто бы насовсем отрекались от пищи...* я знаю, что организм может выдержать длительный пост, и при некоторых болезнях он бывает полезен; но эти святые говорили, будто бы, постясь бессрочно, радуются на пиру у Господа... и многие следовали их примеру, некоторые умирали с голоду, да и сами эти женщины умирали; думаю, сами сходили и других сводили с ума... - Перестань, я боюсь, - вздрогнув, сказала Полина. - Церковь потом осудила это широкое увлечение - и была права, - сказал Антиох. - Голод может... повредить душе, которая станет так же уязвима, как и тело. Если даже воздержание во всем признано полезным и начинается из духовных побуждений, нужно всегда знать меру... Он улыбнулся, успокоив жену, на которую произвел страшное впечатление его пример. - На земле никогда нельзя будет жить, никому не вредя, - сказал Антиох. - Конечно, - ответила Полина. - Вся жизнь и состоит в том, что живые существа пользуются друг другом и поедают друг друга... это не одна только еда, вот тебе еще пример: мы делаем себе платье, обставляем и топим наши жилища... Но поедаем мы вещество. Дух же неистребим. Она вынула из муфты похолодевшие руки, потом опять упрятала их туда. Нахмурилась. - Я надеюсь... С собою Волоцкие взяли только двоих слуг - человека Антиоха и Лизу. Эти двое сейчас сидели напротив своих господ, но не говорили друг с другом - Лиза задремала, закутавшись в свои платки и шали, а слуга барина смотрел в окно, считая пролетавшие версты. Лиза уже свыклась с природою своего господина, хотя по-прежнему сторонилась и боялась его; она сторонилась и собственных слуг его. Но Антиох и Полина могли говорить при этих своих людях безопасно - такого рода "барские дела" Лиза и ее товарищ никогда не вынесли бы во двор, к столь же непросвещенной и скорой на суд публике, как они сами. - Вот смотри, - вполголоса сказал жене Антиох, указав пальцем на спящую Лизу, которую побрасывало на лавке от тряски экипажа. - Как, по-твоему, что теперь думают о нас наши люди? Его слуга даже не шевельнулся, хотя наверняка услышал замечание господина. - Не знаю, - тихо сказала Полина; она все же стыдилась обсуждать прислугу громко. - Мне думается, что в головах у них такая же каша, как и... - Как и у большей части наших отцов отечества, - с улыбкой сказал Антиох. Он перестал улыбаться и покачал головой; сдвинул брови. - Я уж и не вспомню, когда у меня самого было такое же... несознательное, полудремотное отношение к жизни. Зачем дана жизнь? Бог весть... И для многих, кто не спит, а мыслит, общее существование человечества напоминает или сумасшедший дом, бессмысленную толкотню, которая оканчивается одним... обрывом, или, в лучшем случае, краткое горенье, которое оканчивается так же. - А мы с тобою, может быть, два блаженных, - с улыбкой сказала Полина, вложив свою узкую ладонь в ладонь Антиоха. - Два безумца... Он сжал ее руку двумя руками, в которых слышалось сильное горячие биение. - Я не желаю и не могу в это верить, даже на миг об этом задумываться, - твердо сказал Антиох. – Или мы - или смысла в жизни нет! Встретили их тепло, так дружественно, что забылась сразу и неверная прельстительница-Москва, и даже вечное "особенное положение" Антиоха. К ним вышла сама Ольга, еще круглая после беременности, но цветущая и радостная. На руках она вынесла свою дочь. - Здравствуй... Оленька, - улыбаясь этому самому естественному чуду, сказала Полина, подержав крошечную ручку. Ребенок засмеялся. - Здравствуй, милая Полина, - сказала Ольга. Глядя в безмятежные светлые глаза молодой матери, Полина почувствовала: здесь они насладятся спокойствием и отдыхом. Как будто их корабль, который бесконечно бросали житейские бури, ненадолго нашел гавань. Ольга со смущенным лукавством посмотрела на Антиоха и вдруг протянула ему руку ладонью вверх; губы раскрылись в ее прелестной улыбке, от которой на щеках появились ямочки. - Вы не предскажете мне судьбу, Антиох Гавриилович? Только Полина увидела, как в черноте глаз Антиоха метнулось смятение. Потом он улыбнулся хозяйке и со смехом осторожно отвел ее ладонь. - О нет, не предскажу, - ответил он. - Нет! * Действительный исторический пример средневековых подвижниц-католичек, у которых развивался симптом, названный "anorexia mirabilis" - "чудесное отсутствие аппетита".