Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Полина узнала Дольского первая – Антиох в лицо не знал его, но понял все, ощутив, как жена сжала его локоть. Марья Никифоровна, готовившаяся представить Антиоха своей "гран-персоне" и торжествовать победу, которую одержит еще над одним сердцем, почуяла неладное. Эти трое так смотрели друг на друга, что, казалось, от одного взгляда можно было упасть замертво; даже ступить между ними было боязно – казалось, такого миротворца тотчас же хватит удар. Почему же – казалось? От Антиоха пошел холод; он нагнул голову и непримиримо смотрел на своего противника. Марья Никифоровна положила руку на сердце; а Артемий Дольский только усмехнулся, щеголевато пригладив ус. Он ничего не знал! - Господа, - наконец прорезалось в горле у хозяйки. – Господа! Ваше сиятельство! Позвольте вам представить… Она вышла на проторенную дорогу, немного оживилась и даже улыбнулась. - Позвольте вам представить моего почетного гостя, Антиоха Гаврииловича Волоцкого. Это, в некотором роде, замечательнейший человек… - Не сомневаюсь, - сказал Дольский. Бросив ледяной взгляд на Полину, он отошел, раздернув в стороны плечи своего прекрасно сшитого фрака и издав какой-то неопределенный звук. Марья Никифоровна несколько мгновений стояла в недоумении, почти в страхе; потом посмотрела на Волоцких. - Полина! Антиох Гавриилович! Что это значит? - Милостивая государыня, - Антиох, по аристократическому обыкновению, становился почти непереносимо вежлив в минуты напряжения или кипения. – Мы, к нашему большому несчастью, не можем быть любезны всем. Очевидно, у его сиятельства есть причины питать ко мне нерасположение. Он прямо посмотрел на хозяйку и слегка склонил голову. - Примите мои извинения за нас обоих. Марья Никифоровна вздохнула всем своим полным бюстом. Рука ее больше не лежала на сердце, но от груди ее госпожа Муромова не отнимала; искусственный румянец был виден отчетливо как никогда. - Да-да, конечно, Антиох Гавриилович… Ей казалось, что она понимает и причину сиятельного "нерасположения": должно быть, Антиох с князем были знакомы и прежде, и разошлись в мнениях по какому-нибудь вопросу… Конечно, с таким исключительным человеком, как Антиох Гавриилович, не всякий может сойтись; и мудрено не разойтись! Не всякий может "понять" его, как она! - Это вы меня извините, - сердечно и взволнованно сказала госпожа Муромова. – Если бы я понимала ваши обстоятельства… Она, казалось, не знала, как выйти из крайне затруднительного положения; как провести праздник, не обидев никого – ни рожденницы, жены своего чудотворца, ни его самого, ни, упаси боже, его сиятельства князя! Как разводить их весь вечер – ведь он только начался?.. - Марья Никифоровна, не извольте беспокоиться, - сказал Антиох. – От меня вам не будет никаких неприятностей. Он посмотрел вслед Дольскому и как-то страшно улыбнулся. Повел плечами и без всякой нужды поправил свой галстук. - Еще раз прошу прощения. - Да ради бога, будет вам! – воскликнула Марья Никифоровна, не на шутку разволновавшись – дело, кажется, начиналось и вправду серьезное. – Идемте лучше к столу! Поленька, - она как-то нервически принялась за забытую рожденницу. – Простите, душа моя! Идемте, выпьемте за ваше здоровье хоть шампанского! Слегка потянув Полину за рукав, Марья Никифоровна бросила еще один недоуменно-испуганный взгляд на ее мужа и одна прошла вперед, к столу. Любимые хлопоты, казалось, несколько рассеяли ее настроение. - Господа, прошу к столу! – звонко позвала она, бдительно следя, как лакеи делают последние приготовления. Все чинно, с приглушенным радостным шумом перешли от разговоров к трапезе, которая в доме Муромовых всегда примиряла разногласия. - Поздравимте нашу рожденницу! – возгласила Марья Никифоровна, неподдельно заулыбавшись и заалев. – Полина Андреевна – украшение нашего общества, не правда ли? Этой женщине, в чьей судьбе я приняла немалое участие, выпало счастье стать спутницей жизни нашего великого гения! От такого заявления Полина покраснела. Даже в день ее рождения ее отметили только как "спутницу жизни"! Впрочем, это следовало скорее приписать не желанию обидеть, а обычной манере Марьи Никифоровны, не преминувшей в том же поздравлении восхвалить и самое себя. С улыбкой Полина стала чокаться с соседями; все проявляли вежливое, умеренное участие – в компании своего супруга Полина никого в этом доме не интересовала. Почти никого. Дольский не столько ел, сколько поедал глазами свою беглую невесту; то переводил взгляд на ее мужа, и выражение его делалось слегка изумленным… казалось, князь очень хотел спросить – выжидал возможности узнать: что такое есть в этом человеке, чего не было в нем? За какие заслуги его зовут гением? Дольский не понимал этого; ему ничего еще не сказали. А когда скажут, он только укрепится в своем отвращении и ненависти. Полина уже научилась разбирать людей: этот аристократ принадлежал к "непримиримым". Она всегда наслаждалась обедами и ужинами у Муромовых, но сегодня у нее кусок застревал в горле, еда потеряла вкус. Даже не притронувшись к сладкому, она сидела, только для виду потягивая шампанское. Антиох не спрашивал, что с нею, - он сам едва сидел. Когда мучительная трапеза была окончена, Волоцкие встали из-за стола, едва позволили приличия; подхватив под руку жену, Антиох отвел ее в сторону – точно хотел спасти, неизвестно, от чего. Марья Никифоровна больше ни на что не рассчитывала; она понимала, что вечер пошел насмарку, но мысленно благословляла наступившее затишье. Так бы и дойти до самого конца! Но ведь сейчас будут танцы; все этого ждут… Заиграли вальс, и в зале одна за другою начали образовываться пары. Полина и Антиох стояли, точно отверженные; никто не приглашал Полины, хотя ей причиталось сегодня особенное внимание и муж ее не был ревнивцем… во всяком случае, наружно. Но Антиоха все побаивались; а сегодня неладное почуяла не только хозяйка. Те, кто не танцевал, уже начали вполголоса строить догадки, в которых зазвучало имя Артемия Дольского… и в том, что догадки эти верны, Волоцкие не сомневались, хотя до них слова не достигали. Полина все смотрела на князя – стороной, украдкой, но отвлечься не могла; Дольский некоторое время стоял у противоположной стены, небрежно оперевшись на нее плечом, а когда прозвучали первые такты вальса, отделился от этой стены и направился к Волоцким. Точно Полина притянула бывшего жениха своим неослабным вниманием… - Мадам, - глядя мимо ее мужа, Дольский с учтивой улыбкой плавным жестом протянул Полине руку. – Вы позволите пригласить вас? Полина нашла в себе силы посмотреть на мужа; Антиох коротко кивнул. Лицо его стало совсем неживым. Князь вывел бывшую невесту на середину зала, и они машинально уставились в танцевальную позицию; холодная рука Дольского твердо легла на талию Полине, и та порадовалась быстрому круженью – она не могла разглядеть лица мужа. - Сударыня, - с холодною вкрадчивостью спросил князь, когда они сделали несколько оборотов. – Могу ли я теперь потребовать у вас объяснения? - О чем… нам объясняться? Он едва держал ее, как требовали правила; а Полине казалось, что ее давят, душат. - Если вы не находите слов, я подскажу вам, - он кружил ее умело, безостановочно. - Что было причиною вашей измены? Рука на ее талии сжалась крепче. Полина беспомощно трепыхнулась, кинула взгляд в сторону, потом снова была вынуждена уставить глаза на своего захватчика. Он смотрел на нее беспощадно. - Измены, сударыня! - Я не стану вам отвечать… вы неприличны!.. Рука князя дрогнула, и на миг он прижал ее к себе так, что Полина перепугалась до обморока. Дольский мог бы сейчас насильно поцеловать ее; мог бы схватить ее так, что Антиоху пришлось бы отвечать на это оскорбление. Но тут, на ее счастье, музыка смолкла. Полина, тяжело дыша, отступила и низко присела князю. - Благодарю вас за танец, ваше сиятельство. Он поклонился. Полина гордо посмотрела Дольскому в лицо и повернулась, чтобы уйти; и тут ей послышалось "трусиха", сказанное сквозь зубы. Она обернулась – презрение на лице его сиятельства так и ожгло ее. Это было больно, ужасно; и вдруг Полина вспомнила о семье, которую предала своим поступком. - Князь, - Полина с мольбою шагнула обратно к Дольскому, хотя понимала, что их взаимные движения раздирают Антиоху сердце надвое. – Позвольте, я объяснюсь с вами! Дольский кивнул. Руки его, красиво лежавшие на животе, скрестились на груди. - Я вас слушаю, сударыня. - Я люблю моего мужа, - сказала Полина. Взглянув в глаза отвергнутому жениху, не выдержала и отвернулась. – Я полюбила его еще прежде, чем узнала вас! Меня сватали за вас силой! Эта ужасная неловкость заставила ее закусить губу; но слово уже было сказано. Дольский поднес руку к усам и разгладил их; глаза потеряли всякое выражение. - Силой, - небрежно сказал он. – Теперь я вполне вижу, сударыня, что не прогадал. Вы недостойны моего имени. - Должно быть, так, - сказала Полина, хотя сердце ее быстрее забилось от оскорбления. – Но Антиох – гений! Сожалею, что вашему сиятельству не выдалось случая оценить его! Никакая мудрая женщина не стала бы хвалить в глаза мужчине его соперника; но в Полине сейчас говорило только чувство. Дольский кивнул, все с тем же пустым взглядом; губы его тронула усмешка. - Ну конечно - гений, - сказал он. – Вероятно, поэт? - Вы никогда не поймете, - ответила Полина и отступила; слишком поздно она уходила от опасного разговора. Повернувшись, она пошла прочь, и ухо ее уловило какое-то французское ругательство. Вернулась к мужу Полина спотыкаясь, почти бегом; он схватил ее за руки, точно вытаскивал из ледяного моря на сушу. - Ну что ты? Ну зачем? Он не упрекал ее, свою верную подругу; он изливал свою боль и тревогу за жену. - Зачем объясняться с ним? Ведь он никогда не поймет и понять не сможет, - сказал Антиох. – Полина! Обещай мне больше не повторять этого! Ее вдруг рассердил приказ мужа; Полина поджала губы, опустив голову. - Я не сделала ничего дурного, - ответила она. Вечер гладко подкатил к концу; Дольский избегал Волоцких, как и Волоцкие – его. Марья Никифоровна распрощалась со своими гостями с великим облегчением, едва ли не со слезами на глазах. Бедняжка перенесла за этот праздник не меньше тревог, чем наши беглые любовники. - Ну, все… - сказала Полина, когда они оказались на улице. – Ведь это все, не так ли? Скоро мы уедем к Ольге, а как воротимся, Дольского здесь уже и не будет. Антиох кивнул, но промолчал.