Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Ольга тихо вышла из коляски, опираясь на руку мужа; отведя с лица прилипшие к нему от ветра концы узорного пухового платка, об руку с Федором пошла вперед. Адашево, и сам господский дом, глядели бедно - еще беднее прежнего. Навстречу Баяновым на крыльцо не высыпала дворня, а вышел один только дворовый парень; посмотрев, прищурясь, на приближающихся господ, он неуклюже поклонился и скрылся в барских комнатах. Спустя небольшое время заскрипели двери в глубине дома, и на на крыльце появилась Марфа Павловна. Она, несмотря на пережитые горести, еще раздобрела за эти месяцы; зато у глаз прибавилась пара морщинок. С улыбкой, которая могла означать что угодно, барыня направилась навстречу Ольге. Осторожно обнялась с нею. - Здравствуй, Оля... День добрый, Федор Васильич. - Марфа Павловна, мы... Госпожа Адашева только скривилась, будто готовилась заплакать, и махнула рукой. Она не заплакала, только потерла пальцем под глазом; кивком Марфа Павловна пригласила гостей в дом. Они вошли следом за хозяйкой; Ольга первая, за нею Федор, неслышно закрывший дверь. Оставив свою одежду лакею, Баяновы прошли в пустую холодную гостиную. Неужели дом сделался так холоден от присутствия в нем покойника? Или просто было плохо натоплено? Все молча сели на диван, Баяновы - напротив Марфы Павловны, на которую смотрели с состраданием и опаской. Госпожа Адашева опустила голову, отчего вместо двух подбородков у нее появилось три; глубоко вздохнула. - Ну, что скажете? - Да что сказать... Все переговорено, Марфа Павловна, - неловко ответила Ольга. На самом деле они с госпожою Адашевой почти никогда не разговаривали - им недоставало ни общности интересов, ни общности лет... и развитием Марфа Павловна тоже значительно отстала. "Неужели и я стану такой, когда состареюсь?" - с ужасом подумала Ольга; и тут же укорила себя за эти мысли. - Никого из соседей и родни больше не звала, - сказала Марфа Павловна, приподнявшись; она плотней закуталась в шаль и снова грузно утвердилась на диване. - Теперь не знаю, кому и в глаза смотреть... - Марфа Павловна, - начал Федор, но Ольга шикнула на него. - Что же поделаешь! - горячо сказала она. - Видать, такова была божья воля... Марфа Павловна рассмеялась без звука, покачала головой и надолго замолчала. Сконфуженная Ольга вслушивалась в это молчание, за которым тикали ходики, - кислое и затхлое молчание; и думала, что происходит в душе этой матери. Насколько ей жаль своих детей? Может, однообразие деревенской жизни, старость и недуги притупили в ней все чувства? Только она это подумала, как Марфа Павловна блеснула на нее серыми глазами из-под нависших век. - Ты так скажешь, пожалуй, что и на бегство Полинки божья воля была, - тяжело сопя, злобно сказала госпожа Адашева. - Не знаю уж, за какие такие грехи тяжкие... - Все мы грешны, - ощущая еще большую неловкость, сказала Ольга. Люди к старости всегда начинают много думать о грехах - не столько заботятся о чистоте своей души, сколько их раздражает самая жизнь. Марфа Павловна покивала, умножая свои подбородки, но ничего не ответила на такое замечание. Еще посидели в тяжелом молчании, потом хозяйка произнесла: - Я сейчас насчет чаю распоряжусь, вам отогреться... а потом уж все и исполним. Чего тянуть. Только вас ждали. За чаем с простыми сухарями не было сказано ни слова. Потом хозяева и Баяновы с помощью немногих слуг, только чтобы вывезти дрожки и выкопать могилу, быстро, как-то скомканно и стыдливо похоронили младшего сына Адашевых, дожидавшегося упокоения в своем гробу в пустой заброшенной комнате. Вернувшись в дом, хозяева и гости опять сели за чай. Снова пили молча; но все были рады, что погребение самоубийцы состоялось, и даже родители не скрывали этих чувств. "А ведь Полина совершила куда меньший проступок - а о ней в доме даже не говорят, - подумала Ольга. - Как же сурово свет карает женщин осуждением, и как сами мы склонны к этому!" - А что, Марфа Павловна, - проговорила Ольга; Марфа Павловна удивленно подняла глаза от своей чашки, - Полина так и не давала вам о себе знать? Госпожа Адашева стукнула чашкой о блюдце, поджала губы и сказала: - Вчера письмо от нее пришло. Ольга попыталась улыбнуться. - Ну, так что же? - Она замужем, - с каким-то непонятным отвращением проговорила старая барыня. - Живет с этим В... Волоцким... на его квартире... Она потерла пальцем горло. - Хорошо, говорит, живет, - сипло сказала Марфа Павловна, подняв голову выше, точно гордилась, но скривившись еще больше. - Так это же хорошо, - сказала Ольга. - Марфа Павловна, хоть это может вас утешить! Ведь вы, конечно, теперь примете вашу дочь обратно? Она на законном положении, принадлежит теперь к очень почтенной фамилии... - Да я... Марфа Павловна закашлялась в кулак; она стала багроветь, и муж хлопнул ее по спине, думая, что она подавилась. Но Марфа Павловна оттолкнула его руку и, выпрямившись, сказала: - Ноги ее здесь не будет, пока я жива! - Почему? - шепотом спросила Ольга. Точно она уже не догадывалась; не догадывалась давно... Марфа Павловна навалилась на стол локтями, на локти - корпусом и сказала: - Я слыхала, что этот Волоцкий - потомственный колдун. - Бог с тобой, матушка! - воскликнул Андрей Адашев, до сих пор, как и почти всегда в присутствии жены, хранивший молчание. - Ай, - Марфа Павловна даже не посмотрела на него, глядя только на онемевших от растерянности Баяновых. – Его собственный братец рассказывал, я ведь у них с визитом-то побывала! Старая барыня сплюнула и быстро перекрестилась, нагнув голову и неразборчиво бормоча молитву. Потом опять посмотрела через стол на Баяновых. - Не мог, дурак, даже язык за зубами держать, коли уж привел бог таким родством оскверниться! А чтоб я еще хоть раз так осквернилась... Марфа Павловна прервалась; а потом воскликнула, тихо, но со всею накопленною черною желчью: - Да пусть сгинут оба в своей Москве! И чтоб духу их обоих больше не было!.. Ольге стало противно до того, что она чуть не вскочила, толкнув стол на Марфу Павловну; но усидела. Муж схватил ее за руку, тоже борясь с собою. Этот момент перемолчали. Ольге было мерзко в присутствии Марфы Павловны - и она всею душой понимала ее. Разве не испытывала она порою рядом с Антиохом Волоцким того же чувства, что и эта несчастная мать: желания истребить это смущающее умы существо, этого посланца неведомых сил, "чтобы и духу не было"? - Теперь, - сказала Марфа Павловна, снова медленно поднося к губам чашку, - я хотя бы тому рада, что мой Андрей в Петербурге. Если только Волоцкого не пошлют туда по надобности... или черт его туда не занесет... господи, только бы не сбилось! - Что? - спросила Ольга. - Мой Андрей, кажется, выгодно женится, - сказала госпожа Адашева. При упоминании имени среднего сына лицо ее ожило, блеснув точно золотом... будущим его золотом. Ольга опустила глаза, прилежно занявшись своим чаем; мужчины тоже ничего не сказали. Антиоха и Полину в доме Муромовых встретили действительно радушно и словно бы просто; да, возможно, и вправду просто. Сам Муромов был, кажется, горд без хитрости знакомством с Волоцкими и испытывал удовольствие от их аристократического общества, как от изысканного соуса на привычном вкусном блюде; но Марья Никифоровна весь вечер вызывала у гостей тревогу, которая не замедлила оправдаться. После богатого ужина из пяти перемен, среди разговоров за вином в большой гостиной хозяйка протолкалась к Антиоху и тихо спросила, без всяких обиняков: - Антиох Гавриилович, правду ли я о вас слышала? - Это зависит от того, что вы слышали, - осторожно сказал Антиох. - Что именно, мадам? Марья Никифоровна смущенно улыбнулась и стрельнула глазами в сторону, точно девушка, готовящаяся сделать сердечное признание; потом кашлянула и тоном этой девушки проговорила: - Будто вы кудесник. Будто вы властны над иным миром. Антиох молчал. Полина, от души жалея мужа, прильнула к нему; но он не смотрел на нее, а только на Марью Никифоровну, точно она судила его. - Это правда? - спросила хозяйка. Антиох кивнул. Полина, чувствуя, как все закачалось вокруг, сжала руки и прикрыла глаза. И услышала задыхающийся голос госпожи Муромовой: - Господин Волоцкий! Сделайте для меня чудо! Вызовите какой-нибудь дух! - Тише, Марья Никифоровна! - воскликнул Антиох. Но она уже не слушала, вся подавшись к нему, как на молитве перед образом: - Сделайте для меня чудо! Вот здесь, в этом мертвом доме!.. - Мадам, я не волен в этом, - сказал Антиох. На них уже оборотились; их с жадностью слушали. И Антиох безнадежно сказал, посмотрев на это собрание: - Господа, я не волен в себе. - Просим! - воскликнула какая-то не то родственница, не то приживалка Муромовых. - Просим! Просим! – послышалось с разных сторон, точно Антиох был ярмарочным фокусником. Он рассмеялся, вскинув руки, чувствуя себя дураком среди дураков; тонущим в каком-то болоте, в которое утягивал с собою и Полину. - Господа, я не могу! Все замолчали. Это могло так и кончиться ничем; но тут госпоже Муромовой пришла в голову мысль, переменившая все. - А давайте-ка все вместе сядем за стол, в круг, и попробуем ваши силы, Антиох Гавриилович. Почему Марье Никифоровне захотелось именно усадить всех в круг, кто внушил ей, что это поможет заговорить с иным миром, Антиох не знал. Но сам он чувствовал то же самое. "Наши душевные силы соединятся, - подумал он. – Боже всемогущий… к чему это приведет?" - Ну, что же? – спросила хозяйка, побрасывая кистями нарядной шали. – Что вы все замолчали, словно оробели, господа? Идемте, идемте за стол! Гости и домашние Муромовых потянулись к столу; некоторые не то удивлялись под нос этой фантазии, не то ворчали; но когда расселись, все примолкли. Как будто готовились играть в какую-то новую, большую игру. Один Муромов и еще двое его собеседников остались в углу. Плечистый хозяин сидел, положив ногу на ногу и посасывая нефритовый мундштук своей трубки, так что вскоре скрылся за клубами дыма; это было недовольство, но недовольство молчаливое, и госпожа Муромова продолжала. Усевшись напротив Волоцких, она сначала спрятала руки под стол, потом выпростала и положила на стол. Энтузиазм ее немного угас; тем более, что она замечала улыбки и лукавые взгляды… над ее затеей смеялись! Сама же она не только не смеялась, а даже побледнела, так что выступил искусственно наведенный румянец. Антиох тоже был серьезен. Он усмехнулся через стол так, точно хотел сказать затейнице: доигралась! А потом положил на стол свои белые тонкие руки; правая соприкасалась с рукою жены, упрятанной в розовую перчатку. Ему не было нужды приказывать молчать – зал погрузился в полную тишину, и даже свечи в шандалах* стали гореть темнее, точно тоже прислушивались к ритуалу. "Ведем себя как настоящие чернокнижники, право слово", - подумал Антиох; ему хотелось смеяться над их общею глупостью, но смех пропал весь. Они уже без всяких заклинаний, нашептываний и магических формул вызвали к жизни что-то, жадно требовавшее их внимания, сил… душ. Марья Никифоровна сидела вся бледная и трепещущая; она была бы уже рада прервать происходящее, но не могла ни подняться, ни рук от стола оторвать. Антиох уже не видел и не слышал ее; чувствования окружающего притупились, и чувства неумолимо уводили его прочь. Полина, поглядев на мужа, увидела, что он сидит, как будто в каталептическом* припадке, закатив глаза; потом руки его начали слабо дергаться, а вслед за тем… дернулся и тяжелый стол. Так сильно, точно сидящие за ним разом подвинули его. Все вскрикнули от страха, кроме самого Антиоха: тот едва ли уже понимал, что с ним делается. Такое поведение и напугало еще больше, и возмутило общество. - Да это плут, - негодующе прошептала одна из присутствующих дам другой. – Вот увидишь: у него между колен есть машинка, которая это делает! Обе чуть не полезли под стол, чтобы проверить свою остроумную догадку; но тут стол двинулся снова, да так, что чуть не пришиб их обеих и еще двоих господ, сидевших с их конца. Тут уже все вскочили; вскрики, грохот отодвигаемых стульев ничуть не побеспокоили медиума, оставшегося в прежней позиции. Верная Полина осталась подле мужа, не смея ни бросить, ни разбудить его; она вспомнила где-то давно вычитанное, представлявшееся ей до сих пор сказкой, - что человек в таком припадке может умереть, будучи внезапно разбужен. Полина соприкасалась с рукой Антиоха – и даже сквозь перчатку чувствовала ее холод. Не вынеся наконец происходящего, другою рукой она потянулась к плечу мужа; и тут он вздрогнул, пошатнув свой стул, выпрямился и обвел зал сознательным и твердым взглядом. Высокое общество, сбившееся в кучу в другом конце помещения, взирало на него как на какого-нибудь древнего бога, по воле которого здесь разыгрались перуны*. Антиох встал с места, и Полина с ним; но он не глядел на Полину, как будто ее и не было рядом. Приблизившись к столику, на котором лежал хозяйский альбом с видами Швейцарии, медиум быстро открыл его на последней странице; из жилетного кармана он выхватил карандашик и твердо написал им в этот альбом несколько строчек. Подняв голову, Антиох нашел глазами среди общества обомлевшую Марью Никифоровну – и улыбнулся. Подманил хозяйку пальцем, и она пошла на этот развязный призыв, как заведенная. - Господа, это уж и вовсе ни на что не похоже, - ахнула дама, догадавшаяся было о "машинке", спрятанной фокусником; остальные ждали окончания в каком-то оцепенении. Муромов, так и сидевший в углу, вынул изо рта свою трубку, которую давно уже не курил, и выпрямился, холодно и подозрительно глядя на жену свою и ее престранного обольстителя. А Марья Никифоровна склонилась над альбомом вместе с Антиохом, так что они почти соприкоснулись лбами; однако думали не один о другом, а о замечании медиума, легкомысленно вписанном в драгоценный альбом Муромовых. Потом Марья Никифоровна выпрямилась; глаза ее были как стеклянные. Все ожидали, что она сейчас потребует прекратить нечистое занятие; но вместо того хозяйка громко кашлянула и, улыбнувшись, сказала: - Продолжимте, господа. - Маша! Муромов наконец встал, сунув свою трубку в объемистый карман и звякнув цепочкою золотых часов; он тяжело шагнул навстречу жене, протянув мохнатые руки. На лице его было написано удивление, растерянность… и страх. - Опомнись, Маша! Марья Никифоровна вдруг рассмеялась, коротко, звучно и зло. Взглянула на супруга так, что он остановился; потом как-то нахохлился, сунул обе руки в карманы и сел на один из стульев, что испуганные гости развезли по всему залу, спасаясь от чародейства. - Бога ради, - сказал Муромов и стал с напускным равнодушным видом опять набивать трубку. – Дурь бабья, - тихо буркнул он, так что только ближайший сосед услыхал. Но руки его нервически дрожали, и табак просыпался на панталоны. Стряхнув его на женин персидский ковер, хозяин дома опять закурил. Стулья подъехали к столу снова; собравшиеся снова сели. Ощущение было странное: и страшно, и любопытно, и все как будто находились не в своей воле. Антиох опять впал в свое жуткое каталептическое состояние; но теперь уже никто не любопытствовал, как он производит свои чудеса. В этот раз мебель не двигалась – и вообще не произошло ничего внешне занимательного: припадочный посидел несколько минут, потом очнулся, скорчился… и закашлял, прижав ладонь ко рту. Отнял ее и, мельком взглянув на свою руку, убрал ее под стол. – Что, кровь? – с ужасом спросила энергическая дама. Антиох посмотрел на нее и покачал головой. Дама, несмотря на это, брезгливо отодвинулась. - Чахоточный… точно, я слыхала, что они все сумасшедшие, - прошептала она. Но ее замечанию не придали значения. - Что вы видели? – тихо спросила своего гостя Марья Никифоровна. - Ничего, что было бы интересно вам, - так же тихо ответил Антиох. - Вы же говорили, что умеете вызывать духов! – воскликнул мужской голос с другого конца стола. – Что это за фокусы? Антиох еще раз кашлянул и сказал, тихо и глухо, посмотрев на своих соседей: - Господа, я не умею вызывать духов и никогда не приписывал себе такой способности. Я не знаю, какие силы действуют через меня и когда им будет угодно заговорить… Я не более, чем орудие. К интересу, возбужденному "черной магией", которою он якобы владел, Антиох испытывал нескрываемую брезгливость – и соседи это почувствовали; и ощутили, в свой черед, отчуждение. С ними за столом сидел человек не их круга – во всех отношениях! - Зачем же, по-вашему, вам дарованы эти силы? Что это такое? – спросил тот же мужчина. - Полагаю, что они дарованы мне в доказательство нашего бессмертия, - ответил медиум. Провожая Волоцких, Марья Никифоровна сумела остаться с ними наедине; эту минуту выгадывал и сам Антиох. Хозяйка схватила его за руку и спросила с мольбой: - Вы ведь выдумали это - что написали, да?.. Антиох покачал головой. - Увы, - сказал он. – Допускаю, сударыня, что это может быть плод расстроенного ума; я не вполне здоров… Но когда я вхожу в то состояние, что вы наблюдали, я не думаю вовсе. Я даже перестаю быть собою: я только смотрю и слушаю то, что моим водителям бывает угодно через меня передать. Я написал вам то, что увидел. Рассудите сами, насколько это верно. Марья Никифоровна прикусила губу, и на глазах ее выступили слезы. - Нечего тут рассуждать, - сказала она. – Все верно! Вы чудо, Антиох Гавриилович. Я хотела бы снова видеть вас у себя, как можно скорее… - Ужели? – тихо спросил Антиох. – Вы не раскаетесь? Марья Никифоровна молитвенно прикрыла глаза и качнула головою. Антиох шагнул ближе. - А супруг ваш не откажет нам с женой от дома? – еще тише спросил он. - Нет, - ответила Марья Никифоровна. – Он не посмеет: ведь тогда его… о нем скажут… Она заикнулась и замолчала, посмотрев на Полину. Хотя та уже и сама почти обо всем догадалась. Перед ними невольно обнажилась непристойная семейная тайна Муромовых; и хозяин дома боялся какого-то разоблачения, а еще более – слухов. - Приходите еще. Приходите! – горячо попросила Марья Никифоровна, схватив Антиоха за локоть; когда он взглянул на этот локоть, она тут же выпустила его. Антиох отступил, сдержанно поклонился, потом повернулся и, взяв под руку Полину, удалился вместе с нею. Марья Никифоровна провожала их умиленным и скорбным взглядом, припав к косяку. На улице, когда они уже сели в карету, Полина тихо спросила: - Ты ничего более… кроме этого… не увидел? - Нет, - ответил Антиох; но по лицу его проползла тень. Он боялся расспросов жены: обойти их не было возможности… если бы она стала добиваться. Но Полина в этот раз не угадала опасности, несмотря на свою прозорливость. "Слава богу, что Баяновы далеко, а Полина не развила в себе никакой моей чувствительности", - подумал Антиох. Он посмотрел на жену – та сидела прикрыв глаза, точно задремала; Антиох обнял ее и тоже прикрыл глаза. Он очень устал. "А может статься, я и ошибся". * Подсвечниках. * Каталепсия - двигательное расстройство: застывание человека в принятой им или приданной ему позе, наблюдаемое при гипнозе и ряде психических заболеваний, нередко с сохранением самосознания, иногда и чувств. * Поэтический символ, обозначающий воинов или сражения.