Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Полина спала на животе, занавесившись своими волосами, точно дитя; проснулась она оттого, что муж гладил ее по щеке. Вздрогнув от прикосновения холодных пальцев, она открыла глаза. Антиох сидел подле нее - уже в панталонах, застегивая рубашку; от него тонко и приятно пахло законченным туалетом. Он не улыбался: смотрел на жену так внимательно, серьезно, что улыбка Полины тоже погасла. - Ночью было что-нибудь? - пробормотала она, садясь. Антиох не стал смеяться или напоминать молодой жене своей, что было ночью; он покачал головой. - Нет, Поленька. Вставай, нас уже ждут. - Что ж ты меня раньше не разбудил?.. Она отбросила назад волосы, потом опустила глаза и посмотрела на свои простыни. Вздрогнув, точно ошпаренная, Полина вскрикнула: - Выйди! Выйди сейчас же!.. - Зачем? Он испугался, потом обиделся. - Зачем ты гонишь меня? Встав, Антиох отпрянул, взлохматив пальцами уже причесанные волосы; глаза его оскорбленно горели. - Выйди, - со слезами повторила Полина, отворотившись от стыда. - Пришли ко мне Лизу. Как вы можете любить нас, женщин, ведь мы так нечисты! Догадавшись обо всем, молодой человек шагнул к ней, протянув руку: - Поленька! Что в теле... ведь это все преходяще! Я люблю в тебе все! - Что ж ты любишь, если оно преходяще, - пробормотала Полина, опустив глаза и теребя простыни. - Я во всем хочу видеть гармонию природы, а в моем организме не вижу... выйди, пожалуйста. Антиох быстро вышел, прикрыв дверь. Полина спрыгнула с постели, собрав в кучу простыни. "Как мало мы знаем о природе! - сморщившись, подумала она. - Как мы, люди, кичливы, как невежественны! Во всем на свете должна быть красота закона божия: а мы слепы к этому, и видим только безобразие. Наука, сильная наука нужна... наука и вера должны подать друг другу руки". Пришла Лиза с горячей водой, мылом и чистым бельем. Полина, отвлекшись от философии, задумалась, какое платье надеть - подвенечное или будничное; и решила, что выйдет в будничном. Она все еще ощущала себя... потревоженной. Кровь больше не шла, но двигаться было неприятно. Но когда Полина оделась и причесалась, ощущение это примолкло - стало похоже на то томление, что она испытывала, еще не узнав мужа. "Я все та же, - подумала новобрачная, улыбнувшись. - Я давно уже такая... женщиною мне быть привычно и не страшно". Надев свое памятное розовое платье и уложив волосы в простой узел, Полина вышла из комнаты; двигалась она осторожно, прислушиваясь к себе. "Что было ночью? - снова подумала она, припав плечом к дорогой ткани, которою были обиты стены освещенного лампадами коридора. - Антиох сказал: ничего. Но ведь он спал вместе со мною, что же он мог сознавать?.." Тут Антиох сам вышел навстречу к ней - полностью одетый и застегнутый; он поцеловал жене руку. - Идем завтракать, Поленька. Она поежилась от ощущения его холодной руки, взявшей ее под локоть. - Когда мы съедем отсюда? Несколько шагов они прошли молча; потом муж сказал, сухо и твердо: - Сегодня же. Теперь же, как уложим вещи. - Холодно становится, а у меня даже салопа* нет, даже платка на голову, - пробормотала Полина. - Я справлю тебе теплое платье. Сегодня же поедем к портному, - ответил Антиох. Какие мысли одолевают их на другое же утро после брачной ночи! Но таков, видно, удел бедных. Красота и комфорт жизни - достояние немногих; а ей и Антиоху нужно искать счастье в другом. В том, что непреходяще. В сокровищницах своих душ... Полина вдруг рассмеялась, остановившись на полдороге. - Что тебя насмешило? - спросил Антиох; он тоже заулыбался. - Я подумала... ты смеяться станешь, - сказала Полина. - Не стану, - серьезно сказал муж. - Богатых бранят, - произнесла она. - Хозяев жизни... Но именно их принимают за образцы, мечтаньями о которых вдохновляются бедные. Жизнь несправедлива - но ожиданье радости чаще слаще самой радости. И прекрасная музыка, и столовый этикет, и разнообразие идей, и благородство, которым меряются дворяне, - все это было создано единственно неравноправием и сложностью жизни. Равноправие... уныло, мой друг. Не так ли? Антиох покачал головой. - Какая мысль! - Ты не согласен? - спросила Полина. - Согласен, - сказал Антиох. - Я был только изумлен, что не я один так думаю. У тебя золотая голова, Полина. Улыбнувшись друг другу, они прошли коридор до конца. И тут их уединение кончилось. - Каково почивали? - спросила подступившая к новобрачным хозяйка, улыбавшаяся во весь рот, словно какой-то удачной выдумке; она, казалось, даже не замечала двусмысленности вопроса. Остальные заулыбались, но никто более ничего не сказал. - Хорошо, - ответила Полина. Она с укором посмотрела на госпожу Муромову. Марья Никифоровна нахмурилась, немного покраснела - или на ее нарумяненном лице это только представилось? Потом сказала: - Пожалуйте кушать. Антиох слегка поклонился, но ничего не ответил; он с женою первые, как и следовало виновникам торжества, прошли к столу. Марья Никифоровна посмотрела вслед обоим благородным молодым дворянам с таким выражением неудовольствия, что свежее лицо ее утратило всю привлекательность. Потом, подхватив пышные юбки, прошла следом за Волоцкими - распоряжаться. Кушали, как всегда у Муромовых, обильно и вкусно, но немногословно; с любопытством посматривали на молодых, иногда перешептывались... но все тотчас замолкало, стоило Антиоху поднять глаза на тех, кто обсуждал его с женой. Полина с гордостью и с какою-то тревогой давно заметила за ним эту особенность: подвергать и подчинять людей своему влиянию. Если б они жили не в положительный век разума, она подумала бы, что Антиох узнал какой-то секрет власти, подобно тем героям легенд, которым были назначены скрытые под землею богатства. Но Полина имела такое же отвращение к этим легендам, как и к мысли, что Антиох мог "творить чудеса". Понятие о его чудесности сразу же низводило природу его до сказочной, его способности - до вымысла болтунов. О нет, муж ее никогда не творил чудес. Он подчинялся тому же закону, что и все под солнцем. Только люди покуда были хранимы от предузнания этого закона, как дети, которых оберегают от знания взрослых. Когда завтрак был окончен и приличия позволили встать из-за стола, Антиох поднялся. Он в изысканных выражениях поблагодарил хозяев за все добро, которое он и Полина получили от них... и прибавил после небольшого колебания, но твердо, глядя на Марью Никифоровну: - Вполне рассчитывайте на меня, если вам когда-нибудь понадобятся мои услуги. Она выслушала его... без того снисхождения, что так унижает бедных родственников; но холодно, серьезно, не как формальность, а как обязательство, которое действительно может быть исполнено. - Очень хорошо, господин Волоцкий. Я все для вас делала... по дружбе, по сердечной обязанности; но рада, что могу на вас расссчитывать. У молодого человека поскребло по сердцу, но он поклонился, не сказав ни слова. Разве мог благородный дворянин отвечать иначе? Полину же, вставшую из-за стола, уже отвела в сторону Ольга, и кузины были полностью заняты друг другом. - Ну как? - спросила Ольга. Полина загорелась, пожала плечами, потом сказала: - Хорошо. - Хорошо! - с облегчением кивнула Ольга. - Если начнешь жить с мужем плохо, то и дальше все под откос покатится... – прошептала она новобрачной на ухо. - Мне тоже с моим Федором повезло. - А что другие? - спросила Полина, нахмурившись и глядя в окно. - Я вот думала: если нам с тобою повезло, кузина, то каково жить прочим женщинам? Ольга помолчала, потом ответила: - Правду сказать? Полина робко улыбнулась. Кивнула. - Я думаю, Полина, что большей части женщин жить так трудно, что тяготы супружества ими и не замечаются среди остальных, - ответила Ольга. - Мы... избалованы, Поленька. - Радости даруются и воспитанием, как, например, вкус и достоинство, - возразила Полина, памятуя о своем недавнем разговоре с Антиохом. - Но в сущности я с тобою согласна... А пока молодые женщины секретничали, хозяйка негромко спорила со своим родовитым гостем. - Нет, Антиох Гавриилович, вы не можете так уехать. Вы меня просто... обидите! - Очень сожалею, - тихо отвечал Антиох, хотя в глазах его не было никакого сожаления, а только оскорбленная гордость. - Но мы не можем более находиться на вашем попечении. Нам и совесть не позволит, и наше достоинство. У Марьи Никифоровны даже руки опустились; она глядела на молодого человека, как ребенок: - Но как же! Я думала... вы уважите... Хотя бы на пару дней... - Чувствительно, чрезвычайно признателен, мадам, - тихо, но твердо возражал "облагодетельствованный". - Но это никак невозможно. С вашего позволения, мы уедем, как только соберем вещи. Марья Никифоровна отступила, сжав губы в нитку. Потом махнула руками: - Ну и уезжайте!.. Говорили они тихо, но тут госпожа Муромова так возвысила голос, что их услышали. Полина быстро оборотилась к мужу, прижав ладони к груди. Антиох снова посмотрел на хозяйку... и понял, чего от него хотят; хотя уже догадывался. Странные люди бывают русские, какие бы ни были православные христиане: бесовщина их так и манит, они даже геенны огненной не пугаются. Хотя вера Марьи Никифоровны была более показательная, мечтательная, чем действительная: она говорила по привычке святые слова, клала поклоны, делала пожертвования... а внутри ее жил тот же огромный страх, что и внутри любого атеиста. Та же пустота. Антиох хотел покачать головой, сложить с себя венец, который она на него мысленно надела; но пожалел Марью Никифоровну и только поклонился. - Не держите зла, Марья Никифоровна. Мы будем вечно благодарить вас и поминать в молитвах. - Да уж... поминайте, - медленно сказала Марья Никифоровна, пристально глядя на него. Потом, точно опомнившись, отвела глаза и взялась за лоб. - Простите глупую. Уезжайте, конечно, если не можете оставаться... Я прикажу, чтобы собирали ваши вещи. Антиох хотел было ответить, что они сами с этим справятся с помощью своих слуг, но Полина быстро положила руку мужу на плечо. Он промолчал. - Я и Ольгу просила сегодня же уехать, - шепнула она ему. - Да, так будет лучше всего, - ответил Антиох, не глядя на жену. Полина улыбнулась ему и кивнула; но не сказала, что приняла от Ольги деньги: свадебный подарок: триста рублей. Антиох ни за что не позволил бы жене этого; а та чувствовала, что положение их слишком зыбко. Ольгу они проводили вместе, как только съехали от Муромовых – вместе. Об Ольге, впрочем, хозяйка не сожалела… не более того, сколько требовали приличия. На Антиоха же Марья Никифоровна украдкой посматривала с какою-то тоскливою жадностью; так что молодой муж ничему не был так рад, как избавиться от ее ока. Кто мог знать – к добру ли? Хотя был только самый конец лета, на улицах уже подувало: заботливый муж в тот же день повез Полину к портному, чтобы заказать ей шерстяной салоп. Еще он купил ей дорогие ботинки, за которые расплатился тотчас же. По дороге домой Антиох купил ей у лоточника большой пуховый платок, который можно было надевать и на улицу в непогоду, и дома носить. Полина не смела спрашивать, сколько у них денег, хотя озабоченный вид мужа ее мучил. Привезя жену на квартиру, Антиох ласково попросил ее заняться их вещами, а сам уединился в своем кабинете, в который Полине случилось заглянуть только раз. Она не решалась нарушить приватности мужа. Но через некоторое время Антиох вышел из кабинета, держа в руке пачку каких-то пожелтелых бумаг, перевязанных бечевкой; и удивление, и какое-то умиление, и горечь были на лице его. - Полина, - сказал молодой человек изумленной жене. - Погляди-ка, что я нашел. Это было в шкатулке моей матери, Елены Никитишны... ее письма и записки. - Вот как? Тогда это частное дело, - быстро и взволнованно сказала Полина. - Нужно поскорей убрать их с глаз. - Зачем? Антиох прямо протягивал ей эти бумаги. - Ты забыла, что моя мать мертва? Этот странный человек смотрел на нее так, что Полина опустила голову, не выдержав пристального, вопрошающего взгляда. - Я хочу, чтобы ты унаследовала эту память о ней, - сказал Антиох. - Мы прочтем бумаги моей матери вместе. Смотри... перед нами письма, которые она сама писала, и которые были ей почему-то возвращены... или же она их не отправила. Полина рассердилась. - Так значит, это что-то постыдное! Я не думала, что ты такой человек! - Нет, - возразил Антиох. - Сердце говорит мне, что мать хотела бы, чтобы ее письма были прочитаны... не спорь со мной. Поджав губы, Полина взяла у него тяжелую пачку. Она ушла в спальню; Антиох последовал за нею; и тихо поместился около жены на диван, предоставив ей самой разбирать бумаги своей матери. Как будто между этими двумя женщинами протянулась священная цепь родства, пока слишком тонкая, чтобы ее посмел поколебать мужчина. - "Милая Наташа..." - шепотом читала Полина, перебирая листки. - "Любезный батюшка..." Опять Наташа, потом Наталья Ивановна... Кто такая эта Наталья Ивановна? - изумленно спросила она, подняв глаза на Антиоха. - Это неважно, - с нетерпением сказал Антиох. - Дальняя наша родственница, теперь она уже покойница; старинная подруга матери... Ты читай! Полина раздражительно хмыкнула, потом, откинувшись на спинку дивана, стала читать вполголоса. - "Свет мой Наташа! Пишу к тебе в великой тревоге и по сердечной нужде. Мне вчера ночью было виденье... что твой брат не пропал без вести, а убит. Он сам говорил со мною, и касался до меня рукой, холодной, как лед". Полина выронила все письма, рассыпав их на колени и на диван. Антиох во время того, как она начала читать, тихо обнял жену за плечи, словно предвидел ее припадок. - Как убит? - спросила Полина. - Где?.. - Под Бородино, - ответил Антиох. - Письмо, погляди, 1818 года, опоздало на шесть лет. Но для таких видений значительные опоздания - не редкость. - А ты откуда знаешь? Полина чуть не отпрянула, но Антиох удержал ее; другою рукой он взял руку жены. Поцеловав ей кончики пальцев, молодой человек опустил эту руку Полине на колени и сказал: - У меня и это бывало. Полина замерла, не дыша, глядя на носки своих новеньких ботинок; а Антиох все сидел рядом, обнимая ее и не выпуская ее руки. Как будто давал понять ей, понять вполне, с каким человеком она связала себя на целую жизнь. - Стало быть... это наследственное, - прошептала Полина. - Это у вас наследственное... Антиох прижал ее к себе, лаская ее плечо. - Наследственное, - шепнул он Полине в ухо. - Я сам только сейчас понял... Теперь ты понимаешь, почему эти письма были возвращены моей маменьке? - Верно, ее друзья испугались - или она сама потребовала свои письма назад, боясь очернить знакомых, - сказала Полина. Она вздрогнула и полушутливо, полуиспуганно посмотрела в лицо мужу. - Угораздило же меня сойтись с целым семейством колдунов! Антиох тихо засмеялся. - Поленька, я полагаю, что эти способности нередко именно наследственные, - сказал он. - Вспомни-ка бабкины сказки. Полина пожала плечами. Брови ее трагически сошлись, тень набежала на светлое лицо. - Не помню, - сказала она. – Моя нянька была не сказочница, и меня скоро отлучили от нее и отдали мадамам. Маменька, видишь, хотела сделать из меня… девицу, тонко воспитанную на заграничном, чтобы я как мед приманила кого познатнее и побогаче. Меня учили ходить, глядеть и говорить так, как это пристало. Ничего своего, ненаносного во мне не воспитывали… - Что ж, это общая черта нашего воспитания, - заметил Антиох. – Едва ли многие из людей понимают, что в них свое, а что наносное. Да им и не нужно этого. Познать себя бывает очень страшно. Он заглянул Полине в душу своими темными глазами. - Я читал как-то о проклятии шотландок. Это способность видеть на расстоянии, а также видеть прошлое и будущее, передаваемая по наследству… не таковы ли и наши с матерью свойства?* Полина стала аккуратно собирать письма его матери, не касаясь отдельно ни до одного; Антиох не возражал. Он показал ей что хотел. Сложив все, Полина перетянула пачку бечевкой, крест-накрест, и подала мужу. Когда он принимал у жены бумаги, снизу вдруг выскользнуло что-то круглое и плоское. Антиох с улыбкой подхватил этот предмет и вручил жене. Это был медальон из темного серебра на серебряной же цепочке. Открыв его, Полина увидела то, что и ожидала, - портрет молодой женщины, брюнетки с темными глазами, как у Антиоха. Перед нею была девица, Полина поняла сразу по ее убору и нежности черт; но взгляд этого существа выражал не невинность, а какое-то такое же темное, как ее глаза, знание. Полина поспешно закрыла медальон и отдала мужу. - Елена Никитишна Кошелева в семнадцать лет, - тихо сказал Антиох, с какою-то гордостью. – Моя матушка за год до замужества. - Я догадалась, - отвечала Полина. – А скажи… хорошо ли жили твои родители? Ладили ли? Она не удивилась, когда Антиох медленно покачал головою. - Нет, - сказал он. – И теперь я вижу еще одну причину, почему они не могли поладить… кроме того, что мой отец был черствый и недалекий человек, неспособный на любовь. Мать моя умерла в тридцать один год от болезни, неизвестной докторам; состояние нашей медицины и сейчас еще плачевно, а в ее дни и подавно. Ужасно, если матушка предсказала свою смерть, на что вполне была способна. Ведь наша житейская религиозная вера так… уныла, как уныло положение наших крестьян. - И доброте нас тоже не учат, - задумчиво сказала Полина. – Меня не учили. - А разве ты чувствуешь в себе потребность быть доброю? – неожиданно спросил Антиох. Полина удивленно посмотрела на него. - Нет, - сказала она, моргнув. Антиох улыбнулся. - Люди твоего склада редко бывают добры, - сказал он. – То есть способны применяться к другим так, что голос их собственной личности заглушается. Ты не добра, но нравственна… ты все время слушаешь, что диктует тебе твой собственный дух, и его веления заглушают все внешние двигатели воли и наставления, которые с легкостию укрепляются в более податливых душах, обыкновенно в женских. Полина внимала этому, точно какому-то необыкновенному комплименту; улыбаясь, разнежась, но с блестящими глазами. Кто еще мог бы сказать ей такое? Даже Ольга не могла. - В тебе очень сильна индивидуальность, и ты можешь любить что-нибудь лишь настолько, насколько освоишься с этим, осознав частию себя, - сказал Антиох. Полина положила руку мужу на колено. - Разве с другими не так? – тихо, ласково спросила она, вознесенная до небес его судом. – Положение человека по отношению к самому себе всегда противоположно его положению по отношению к другим, которых он сознает только изнутри себя… Любить – и значит овладевать предметом, осваиваться, - прибавила она. – Твое "я" расширяется, наполняется другим "я"… и если Бог есть любовь, Он есть бесконечность. Несколько мгновений супруги с бесконечною нежностью смотрели друг другу в глаза; а потом, без единого слова, влекомые только побуждением сердца, заключили друг друга в объятия. Уста прильнули к устам, руки с еще робкою лаской стали расстегивать платье. Оказавшись на спине, в миг слияния с мужем, Полина заплакала от счастья. Как можно говорить, что это "грех", когда это самая большая радость человека? Квартирная хозяйка, Прасковья Сергеевна, на несколько мгновений приникши ухом к стене своей комнаты, отодвинулась от нее и с удовольствием, и с гадливостью на лице. "Знала я, что это его любовница! – подумала она. – У кого только переманил? И прибежали-то как оголтелые, и прятались где-то! Только б худа не вышло; не попросишь же его бумагу показать…" * Верхняя женская одежда, род плаща. * Так называемое "второе зрение" ("second sight"), уже давно, традиционно известная жителям Шотландии паранормальная способность.