Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

За чей счет были приглашены повара и музыканты и украшены залы дома Марьи Никифоровны – Антиоха или Муромовых – Полина спрашивать у жениха не стала. Он и так был слишком уязвлен. Но наружно перестал это показывать – и до свадьбы даже появился у своей патронессы на дружеском вечере, где прошел с Полиною несколько танцев. Они танцевали вместе в первый раз: Полина не могла сказать, ловкий ли танцор ее избранник, потому что ей мало с чем было сравнивать… она помнила только головокруженье от его объятий, "обман чувств", начинавшийся с ней всякий раз, когда она сходилась с Антиохом. А вдруг никаких чудесных явлений нет и не было – вдруг любовь затуманила ей взор, как, говорят, именно и происходит?.. Ольга в эту последнюю неделю кружила вокруг Полины, несколько раз пыталась вызвать ее на откровенный разговор… но разговоры были недолгими. Полине не хотелось открывать свое сердце: и в особенности Ольге… для которой это попросту было опасно. Полина боялась, чтобы близость к Антиоху не повредила ее кузине: как знать, насколько компания чудотворца может быть губительна для беременной женщины, что за силы он может привлечь к ней! - Ольга, мне не нужно скоромных историй, - сказала Полина с улыбкою, когда Ольга попыталась посвятить ее в то, что Полине и так было известно. – У меня есть глаза и уши, милая кузина, и брачная постель уж давно для меня не тайна! Ольга рассмеялась с неодобрением. - Слишком ты востра, ma chere cousine. Полина вздохнула. - Ольга, признайся-ка… а ты сама когда узнала о этом? Неужели только после свадьбы? - У меня четыре сестры, а у моей матушки были две горничные и полон дом дворовых девок, - ответила Ольга, отворотившись и усмехаясь так, как будто Полина вдруг пала в ее глазах. – Как могла бы я ничего не узнать - сколько следует и даже более? - Именно! - сказала Полина, нервно хлопнув в ладоши. – А выйдя замуж, женщины почему-то даже с близкими подругами надевают маску нравоучительниц. Ты и со мною говоришь "как полагается"… не так ли? - В том жизнь и состоит, - сказала Ольга. Полина улыбнулась. - А если б кто вдруг записал наш разговор, - сказала она, опустив голову и водя пальцем по гнутой полированной ясеневой спинке стула. – Записал и явил обществу в каком-нибудь сочинении… Как пошатнулась бы публика, какой гневный вопль испустила бы, точно это все неправда, а девушки сотканы из эфира и ничего о себе не ведают! Как о нас, должно быть, станут думать будущие поколения, читающие наших сочинителей! - Ведать, Поленька, опасно бывает, - вздохнув, ответила Ольга. – Не всякому человеку на здоровье. Ее губы замерли в начале улыбки, так что только ямочки на щеках обозначили ее; Ольга задумалась, поставив подбородок на скрещенные руки. А Полина, изумленная словами Ольги, не могла отделаться от впечатления – что кузина говорила вовсе не только… гораздо больше, чем о невинных девушках: есть знание намного более погибельное, чем тайны брака. К свадебному платью, которое было пригнано к фигуре Полины, точно на нее и сшито, невеста получила газовую вуаль, окутывавшую ее до пят. К празднику для нее в оранжерее срежут белых роз на венок. Жениха Полина, по обычаю, в последние дни не видела совсем – и настолько раздражилась, разволновалась, что сидела в своей комнате затворницей, не в силах говорить ни с кем. Раз вздумала было послать письмо в Адашево… но вовремя отказалась от этой безумной затеи. Все, что было на сердце, Полина изливала в дневник. На столе ее была раскинута промереженная по краю белая салфетка с ало пламенеющим на ней "Antiochus": Полина не могла вывести имени своего нареченного иначе, как по-гречески. Навалившись на эту салфетку обнаженным локтем, девушка писала, вся разгоревшись от усилия: "Август 1848 года, 17-е. Два дня осталось… не могу ничего делать, раздражительна до крайности. Хорошо, что он теперь не видит меня; или тотчас же разлюбил бы, так мне кажется. Что мы готовим друг другу? Каковы окажемся друг для друга? Пройдет ли это нервическое расстройство – или только увеличится… быть может, оно постоянный спутник зрелых женщин, замужних женщин? Сколько страха и муки мы, слабые существа, хороним в наших сердцах, чтобы потом навсегда унести с собою в могилу! Унести в могилу!.. А многие ведь так и живут – сами не зная зачем, на что… как мне жаль их, и женщин, и мужчин; но женщин жальче. Им тяжелее приходится, и они намного более подо что-нибудь подвластны. Я думаю теперь: какова супружеская обязанность, какова сущность брака? Я знаю, в чем состоит любовное соединение: но с какими чувствами жены отдаются мужьям – изо дня в день? Мне бы надо сжечь это – вдруг кто увидит, вдруг увидит моя совесть! Я краснею… вижу в зеркале мое лицо; и точно оно не мое. Точно и эти черные волосы, и эти нахмуренные брови, и этот красный рот, влажный оттого, что я все время провожу по губам языком, не мои! Как будто передо мною не то, что составляет меня, без чего я не могу жить; а чужая женщина… такая, как любая незнакомка в толпе: она даже враг мне. А я, я – вне, над этою Полиной Адашевой. Глупо, не так ли? Может, я сумасшедшая? А сейчас вот опять задумалась – чего мне ждать в день свадьбы. Воображаю: за дверями соберутся гости, Марья Никифоровна и сам… господин Муромов, такой важный, точно он не чиновник, а генерал! Ольга будет стоять среди встречающих. Антиох войдет, чтобы подать мне руку… нам захлопают, когда мы покажемся, а мы поклонимся гостям. В виду всех гордый жених мой проведет меня по залам, чтобы потом посадить в карету и повезти в церковь. Мы войдем в храм рука об руку, преклоним колена перед налоем*… и всякий, кто посмотрит на мои белые юбки сзади, увидит… Вот еще что выдумала! Я решила было: тогда я точно умру со стыда. А потом поняла, что нет никакого стыда, никакой муки, которые стоили бы прекращения жизни. Это инстинкт, стремленье, которое в человеке всего главнее: хоть эгоистическую любовь к своей жизни и называют низкою, нет ничего, что сравнилось бы с нею. Ничто уже не поколеблет во мне этого убеждения. Даже когда я стану матерью, если это суждено; дети, мои продолжатели, не заменят на свете меня; они – не я! Человек отдает жизнь, жертвует своим бренным существованьем чему бы то ни было; но каков бы он ни был герой, он надеется на вечное… на то, что он сможет сознавать, на то, во что с ясным сознаньем перейдет его существо. Может, в самоотверженном герое это чувство постоянства даже сильнее, чем в простом смертном, – да и никак иначе, в герое сильнее всякое чувство! Но не тем холодным сном могилы: Я б желал навеки так заснуть, Чтоб в груди дремали жизни силы, Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь… Так написал Лермонтов. Но кто скажет, что он думает иначе? Люди очень различны; но в главном они одинаковы. Писатели, верно, чувствуют… бывают такие минуты, я знаю… когда человеку кажется: он говорит не за одного себя, он говорит за миллионы. Пусть даже он не знает никого из этих миллионов: но он знает их, как себя, так звучит всякий неувядший инстинкт. Я так хотела бы знать, что пишет в своем дневнике Антиох! Этого, конечно, нельзя; хотя мне откуда-то кажется, что я знаю его чувствования… знаю главное: и на этом успокаиваюсь. Мне так жаль тех, кто далек от жизни духа! Хотя им, наверное, не жаль себя; я знаю, что есть такое, "животное существование", но сердцем понять этого не могу. Всяк человек, когда меняется, перестает понимать и прежних спутников своей жизни, и себя самого бывшего: как это старо, но как верно! Мне хочется иногда побыть каждым из этих людей: и простым мужиком, и солдатом, и неграмотною старухой, и моею служанкой Лизой - и собою, образованной барышней, благородной дворянкой. Хотя чем я их благородней? Есть ли оно, не выдумано ли – сословное различие в тонкости духа? Больше всего мне хочется быть собою, потому что я представляюсь себе наиболее развитою: выразительницей всех тех, кто развит менее. Мне хочется быть собою – и всеми ими, другими и низшими, сразу. Собою и Антиохом. Господи, благослови нас!" День свадьбы пришел: жених и невеста дожили до него благополучно. Бывают минуты, которых, кажется, не дождаться – хотя и здоров, и ничего не должно случиться. Но человек не волен ни в своей судьбе, ни даже в себе самом! Однако это случилось. Полина, проснувшаяся на заре и несколько часов занимавшаяся своим туалетом с помощью Лизы, Ольги и горничных госпожи Муромовой, уже и не помнила этих забот, когда наконец оказалась обряжена в свадебное платье – в скрипучем и блескучем шелке, обтянувшем грудь и ниспадавшем до пола; в венке из белых роз поверх гладкой прически с бесчисленными мелкими локонами, прильнувшими к щекам; в газовой вуали. Когда покров опустился на ее лицо, Полине показалось, что она и не жила до сих пор: вот точка, в которой сосредоточилось ее бытие. Дверь ее комнаты отворилась, и она увидела сквозь волны белого газа возникшую на пороге черную фигуру. "Это уже было со мной, - вдруг подумала Полина. – Почему мне все так знакомо?.." Антиох подошел к ней, и белая перчатка взяла белую перчатку. Сердце Полины бешено зашлось в груди, но наружно она осталась безмолвной и бесстрастной. Они пошли навстречу гостям. Они появились перед гостями и низко склонились под частые аплодисменты; Антиох подхватил под руку невесту, чуть не подвернувшую ногу под своею вуалью. Ей только смутно было видно тех, кто их приветствовал, - кроме хозяев: широких плеч и черного фрака господина Муромова и бесовско-рыжей головы Марьи Никофоровны; Полина различала Ольгу, родственников Муромовых, а еще нескольких приятелей Антиоха. Кажется, из тех его молодых сослуживцев-философов были все... Полина не вытерпела своей беспомощности и, схватившись за вуаль, откинула ее; гости ахнули от такого нарушения приличий - кто установил их? - а потом вдруг молодой звонкий голос крикнул: - Горько! - Горько! - подхватили все, как на свадебном пиру, точно Антиох и Полина были уже обвенчаны. Одна Ольга молчала, устало улыбаясь; ей было стыдно за кузину и за это представление. Антиох оборотился к Полине - и ему было стыдно: на бледном лице заиграли краски. Но он едва заметно улыбнулся и, крепко обхватив невесту за плечи, наградил ее крепким поцелуем. Полина чуть не лишилась чувств. Оторвавшись от нее, Антиох посмотрел на общество и торжественно поклонился. Все притихли: и им стало неловко от этой публичности. Взяв невесту под руку, молодой человек проследовал вперед, так что остальные увязались за ними кортежем; через украшенные цветами залы они вышли к дверям, которые с очень значительным видом распахнули два лакея. Полина диву давалась: жених ее, "облагодетельствованный", сейчас представлял все так, точно это он делал одолжение своим хозяевам. Аристократ! И вместе с тем он - лицо, служащее в этом доме для декора, для важности... и одолжается, и оказывает милость. Какая странная вещь человеческие отношения! Жених и невеста вышли к карете, в которую Антиох довольно ловко подсадил Полину; хотя двигался он как деревянный. Отчего? Неужели его гордость все же взбунтовалась? Оказавшись напротив суженого, Полина, пока экипаж не тронулся, сложила руки в длинных перчатках и умоляюще прошептала: - Милый! Отчего ты такой? Не томи меня! Ей было ого-го как страшно - а ей еще его приходилось успокаивать! Антиох взглянул на Полину и напряженно улыбнулся. Капли пота выступили на лбу его; руки подрагивали. - Ничего, Поленька, это ничего. Нам бы только доиграть эту пьесу. "Как глупо!" - удивилась про себя Полина. Ведь он-то должен уметь держать себя в обществе - и теперь... "раскисает", как выразилась бы ее мать; но, должно быть, потому, что Антиоху, этому необыкновенному во всех отношениях человеку, стыдно выставлять напоказ свои серьезные чувства... перед людьми, которых не он выбирал на роль свидетелей. До сих пор он был довольно равнодушный актер. "Какой он будет со мною ночью?" - подумала Полина. Закрыв глаза, девушка прошептала: - Господи, помоги! И дальше не посмела думать об этом; хватало и забот дня. Венчаться им предстояло в храме Вознесения Господня. Полине выбор церкви был безразличен - она не поддавалась ни вере в приметы, ни вере в святость места или образа... и святость обряда для нее имела немного значения. Обряд, единственно достойный преклонения, совершался единственно в сердце. Но, встав с сиденья, Полина порадовалась одному - о чем очень "грешно" было думать в такую минуту. Кажется, за свое платье и за свою честь ей сегодня бояться не следовало... Если эти мысли "грешны", почему Бог так устроил женский организм? Она спрыгнула с подножки кареты, и Антиох крепко взял невесту под руку. За ними, в собственных и нанятых экипажах, приехали Муромовы и гости; они тоже стали выходить, образовав в конце концов пышную процессию. Толпа закричала приветствия элегантной паре и их сопровождающим; но толпе Антиох кланяться не стал. Полина, сделав несколько шагов своими белыми туфельками по загрязненным бесчисленными людьми и лошадьми камням, опять опустила вуаль, к разочарованию зрителей, уже зашептавшихся о красоте... и испуге невесты. - "Сейчас сомлеет", - донес ветер озабоченность и одобрение какой-то женщины в платке. Полина с отвращением подумала, что эту свидетельницу, не иначе, выдавали замуж против желания. И пусть их всех; она не вынесет больше в публику ничего... принадлежащего только ей и Антиоху. В церкви Полина исполняла все почти без единой мысли, без воли; пока их не объявили мужем и женою и не понадобилось поцеловаться. Она взяла двумя руками вуаль, но тут Антиох перехватил ее покрывало и закинул ей на голову сам; Полина и забыла, что это должен был сделать он!.. Полина со страхом подумала - как же Антиох исполнит это требование публичного целования, когда ему и в семейном кругу тяжело было исполнить его; но обнаружила мужа своего спокойным и улыбающимся. Посторонней публике он ничем не был обязан. Антиох на несколько мгновений приложился к ее губам, почти не взволновав Полины; это было далеко от потрясения, испытанного ею в доме Муромовых. Полина погладила двумя пальцами свое золотое кольцо, согретое в ладони Антиоха. Она уже была жена! Как быстро! Теперь опять... домой; они сядут за стол, потом будут пить шампанское и танцевать... а потом проведут у Марьи Никифоровны брачную ночь. В голову Полине стали закрадываться мысли, что их хлебосольной барыне захотелось... оскоромиться за их счет, разогнать свою обленившуюся кровь ощущением того, что произойдет сегодня под ее кровом. Что ж, почему бы и нет? Разве саму Полину не ласкали мысли о чужой любви? Поскорее бы съехать отсюда! Но их отпустят только завтра... Брак с гением, который будет завершен под кровом этой московской львицы... Брак с человеком, демонические силы которого только пробудились. Мурашки пробежали по спине молодой жены. Она уже не чувствовала, что сидит рядом с Антиохом в карете; ни того, что он держит в своей руке и пожимает ее пальцы. Полина отбросила далеко назад душившее ее покрывало и прильнула к Антиоху, прикрыв глаза и вдыхая запах его духов. - Голубчик... милый, - прошептала она в припадке какой-то нервической нежности. Антиох несколько раз припал губами к ее лбу, закрытым глазам; но не успел ничего более, потому что карета остановилась, подкатив к подъезду*. Пора было вылезать и опять являть публике дарования своей любви. Молодые направились к желтому муромовскому особняку; на полдороге их остановила Марья Никифоровна, и Антиох замер, изобразив почтительное внимание. Напряженность и желчный цвет лица его, еще более обычного, заметила одна Полина. - Я так рада за вас, - сказала госпожа Муромова. - Мы у вас в неоплатном долгу, - отвечал Антиох с поклоном. Это была правда. Теперь он обязан будет совершить для Марьи Никифоровны дело такого же жизненного, равного значения - что он может... голый? Марья Никифоровна схватилась за его рукав. - Позвольте! По-христиански! - со слезами воскликнула она и трижды облобызалась с ним; вернее, изумленный Антиох только подставил свои щеки. - Теперь вы, Поленька! Новобрачная тоже приняла целование горячих губ. - А теперь идемте в дом, будемте веселиться! - сказала Марья Никифоровна. Она вздохнула и быстро перекрестилась, сияя; глаза ее энергически горели. - Господи, отчего я так рада! Она ушла вперед, оставив позади молодых, которые в тревоге переглянулись. - Она рада, - прошептала Полина. - Что гадать? - Русская душа, - коротко кивнув, шепотом отозвался Антиох; но он был смущен, и не русскою развязностью барыни, а чем-то непонятным, чего Марья Никифоровна как будто бы ожидала от их знакомства. Все вошли в дом и сели за накрытый стол. Тут была и икра, и шампанское, и сыры, и всякая копченая рыба... и большой свадебный торт... Нет, не из одних средств Антиоха было за это уплачено! Пировали, однако, скромно; пили за здоровье молодых, посмеивались за шампанским, но целоваться их больше не принуждали. Просидев сколько-то времени за столом, поднялись; хозяйка приглашала всех гулять на бульвар, пока еще не завечерело. Покатавшись по улицам города до озноба, до темноты, и не то уставшие и довольные, не то просто уставшие, молодые и их свита вернулись под крышу - к шампанскому и танцам! Теперь уж Полина и Антиох обязаны были показать себя во всей красе: но вино, свежий воздух, длинный день прогнали прочь их застенчивость. Они уже думали только о том, чтобы это торжество закончилось, чтобы остаться одним... предаться друг другу, или сну, любому занятию, предназначенному только для них двоих. Наконец, когда у Полины уже заломило ноги от хождения и плясания на каблуках, бал был окончен. Им шепнули, что... можно уйти. Взявшись под руки, новобрачные пошли, куда вел их слуга с канделябром: эту комнату им предоставили для первой ночи. Там была пышно взбита постель, по углам горели свечи и стояли большие греческие вазы, полные благоухающих цветов. Антиох тихо прикрыл заскрипевшую дверь. - Что за чудная женщина Марья Никифоровна! - воскликнул он, прочистив сухое горло. - Да, - печально улыбнувшись, ответила Полина. Она приблизилась к мужу и, положив руки ему на плечи, заглянула в глаза. - Чудо, а не женщина! Они замолчали, прильнув друг к другу. - Ты не устал? - спросила Полина, увидевшая тени, залегшие под глазами мужа; молодое лицо его показалось гораздо старше. - Нет, - с улыбкой сказал Антиох. Он поцеловал ей руку. Полина с робкой нежностью попыталась снять с его плеч фрак; Антиох отстранил ее, точно угадал, что делается в ее душе, и шепнул: - Раздевайся и ложись! Иди ложись! Полина быстро отошла к постели; она долго возилась со своими лентами, пуговками и подвязками, и когда разделась до сорочки, поняла, что Антиох уже готов. Не глядя на мужа, она быстро забралась в постель и прикрылась одеялом до подбородка. Ощутив, что он лег рядом, Полина закрыла лицо рукавом и зарылась в подушку. Ей все представлялось совсем по-другому!.. - Посмотри на меня, - шепотом попросил Антиох. - Полина! Ласкательное имя смутило бы ее еще больше; он это понял, и Полина обрадовалась его тонкости. Открыв лицо, она стыдливо улыбнулась мужу. В темноте, в свете свечей, он был виден смутно; но Полина вдруг догадалась, что муж ее обнажен, хотя он и прикрылся, подражая ей. - Что мне нужно делать? - шепотом спросила Полина. Она замерла; ей стало и страшно, и томно, и весело... стыд вдруг пропал. Полина вдруг ощутила себя одним существом с Антиохом, с этою комнатой, ее перинами, напоенным розами теплым воздухом; нужно было только принять все это, слиться с тем, что ее окружало... - Придвинься ко мне и закрой глаза, - шепотом сказал Антиох. Он любовался ею, но тихо, чтобы не испугать ее жадностью; Полина прикрыла глаза и подалась к мужу, в его горячие руки. Он стал нежно целовать ее, гладя ей плечи; потом рука его опустилась, и Полина едва не сжала колени, стиснув эту руку. - Тише! - шепнул ей муж. - Не бойся! Пусти меня! Он перевернул ее на спину, и Полина не противилась; она раскрылась для него, согнув колени и вцепившись в покрывало; глаза она тоже открыла, упиваясь своею дерзостью; голова ее перекатывалась по подушке, щеки пылали, дыхание замирало. А потом вдруг Полина взметнула руки и крепко схватила мужа за плечи: - Антиох!.. Ее глаза приказывали и умоляли. И тогда супруг сразу перестал ласкать ее; он вдруг лег на нее, и Полина ощутила весь его жар, всю тяжесть. Она обхватила Антиоха за шею, зажмурившись; и вся раскрылась для него. И наконец ощутила вполне, как это - отдаться. * Налой - высокий столик с наклонной верхней плоскостью, использующийся как подставка для книг, икон и т.п. во время богослужения в православном храме. * Т.е. к парадной двери.