Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

"Поленька! Уведомляю тебя, что отец мой скончался. Мы застали его на смертном одре… нет: так говорят о тех, кто еще жив, а я и Эразм не успели принять даже последнего вздоха нашего родителя. Наш почтенный отец не успел даже напутствовать нас. Хотя я рад, что не поспел: мое появление только растревожило бы больного, омрачив последние его минуты. Ты знаешь, в каких отношениях я был с ним. Что же касается до Эразма, ему уже давно бесполезны увещания. Теперь он полный наследник папенькиного состояния: брат мой, не придав себе и видимости скорби и не потрудившись даже взглянуть на остывающее тело, первым делом отыскал завещание, в котором утверждается его право на все наше поместье. Мне отходит приданое матери – оно было невелико: думаю, отец и этой доли лишил бы меня, если бы смерть не поразила его. Ты, должно быть, думаешь, что я бесчувственный человек; нет, я всецело сознаю мою вину в том, что произошло. Эта вина с меня не снимется, пока я жив, - и я понесу ее, пока жив. Но разве другим людям не в чем каяться? Отец давно был слаб здоровьем, и теперь его разбил апоплексический удар*, о чем я выслушал отчет врача. Но предполагаю, Полина, что в этом немало собственной вины его: я давно замечаю, что невоздержанность в излияниях чувств, жестокость и ненависть могут лишить здоровья так же, как и невоздержанный образ жизни. Отец ненавидел меня! В том ли я виноват, что родился таким уродом?" - Нет, - прошептала Полина, бледная от жалости. – Нет, ты не урод – ты гений, мой возлюбленный… "Ты назовешь меня вором, быть может? Я действительно обокрал отца – но хищение это состояло только в паре лошадей, которые унесли нас от погони; я не взял ни копейки отцовских денег, ни одной ценной вещи, мне не принадлежавшей. Мы с тобою были правы, Поленька: я знаю, что ты согласна в этом! Ведь мы обещались друг другу еще прежде того, как ты была просватана за князя: а значит, мы правы и морально. Мне так нужно знать, что ты по-прежнему моя, что ты по-прежнему любишь меня!.." Полина легко могла представить, как пишет это молодой человек, только что лишившийся едва терпевшего его отца – у которого остался только едва терпящий его брат, унаследовавший все отцовское состояние; молодой человек, заклейменный своим даром, гонимый провозвестник истины, вера в которую обветшала. - Я твоя навеки, неизменчиво, - прошептала Полина, прижав к груди письмо. – Я люблю тебя! "Через два дня мы похороним отца – сейчас его отпевают, как он сам назначил; я сижу в нашем холодном доме, который никогда не согревал меня даже летом, а теперь леденит меня так, как будто отец мой стоит у меня за спиною и повторяет мертвыми губами мое послание к тебе". Полина невольно боязливо обернулась; но она была одна, конечно же. Быстро перекрестившись, девушка вернулась к письму. "Признаться, я никогда не был суеверен… но мне теперь говорить о суеверии смешно, не правда ли? Вернее говоря, мне трудно теперь помирить здравый смысл и те явления, свидетелем и причиною которых я стал. Что приписать воображению, а что – действительному событию? Это не смущает ученых-материалистов; но хоть материалисты и судят о природе намного более здраво, чем поэты, они часто склонны, как я думаю теперь, отсекать от истины больше, чем поэты к ней прибавляют. Но вернусь к нашему положению. Эразм сейчас у себя, и он пьян – на радостях! Слуги никогда не любили его; но не знаю, какой господин будет им менее любезен, - мот вроде моего брата или такой, как я… Эразм уже выказал самую пакостную невоздержанность, похваляясь громко, что он теперь навеки хозяин в нашем доме – и что однажды я буду вынужден прийти к нему и целовать руку, когда мне понадобятся деньги на новое платье. Я едва удержался, чтобы не ударить его еще раз. Но такого никогда не будет: знай, Поленька, что я обеспечу нам достойное житье, что бы ни случилось, и никогда не унижусь перед Эразмом. Опасаюсь, как бы он не впал в нужду прежде меня, – зная его привычки; о хозяйстве он всегда был еще менее рачителен, чем о своей карьере. Но я все говорю о себе. Прости этот эгоизм! Мне некому более излить душу; расскажи же, как ты живешь. Здорова ли? Не притесняют ли тебя? Я знаю, как горек бывает чужой хлеб, - ты пока в гостях, из нужды; надеюсь, что госпоже Муромовой достанет благородства, чтобы войти в наше положение. Я заберу тебя от Муромовых, как только смогу. Но, к сожалению, это невозможно сделать, пока мы не поженимся, пока не кончится траур; я готов пренебречь приличиями – что в них? – но опасаюсь за наше имя. Ведь придется еще и пережидать, пока не стихнет шум… могу ли я называться порядочным человеком после того, что сотворил? Общество может простить скандал, пьянство, даже распутство; но едва ли примет такого, как я! Прости меня! Я заставил тебя разделить свою судьбу! Люблю тебя бесконечно; и больше всего на свете жажду нашего соединения. С нетерпением жду твоего ответа. Антиох". Полина перекрестила и поцеловала письмо жениха, как перекрестила и поцеловала бы дорогое дитя; она плакала от жалости и любви. Тон этого письма несколько раз переменялся - от сокрушения о брате до зависти к его благополучию, от надежды к отчаянию. Что сделать? Как утешить Антиоха, ведь сама она не в лучшем положении? Полина бережно сложила листок, убрала его в ящик вишневого бюро – в доме Марьи Никифоровны все предметы подавляли своим богатством и тонкостью! – и, достав чистый лист атласной бумаги, принялась за ответ. "Милый мой Антиох! Не передать тебе, как жаль, что я в этот миг не с тобою – и не могу укрепить тебя; но я надеюсь на наше взаимочувствие. Помнишь ли ты? Мы с тобою вместе доказали, как сильна любовь, как она преодолевает стены и расстояния! Впадаем ли мы в мечтательность? Пожалуй; но мы знаем, где правда. Правда в любви: хотя кажется, что слова эти от слишком частого употребления износились, но износиться они не могут. Я люблю тебя, я навек принадлежу тебе, живому или мертвому". Вдруг поняв, что означает ею написанное, Полина похолодела; рука уже поднялась, чтобы перечеркнуть последние слова… но такие слова не перечеркивают. И дорогой бумаги жаль. "Ты спрашиваешь, как я живу? Я здорова, живу тихо и очень хорошо… насколько это возможно в моем положении: конечно, я даю отчет моей совести, каково оно. Но пока меня никто не попрекает. Марья Никифоровна – сама заботливость; впрочем, я стараюсь как можно меньше докучать ей. Она и сама заметила, кажется, что я чуждаюсь общества и развлечений, - и теперь я могу наслаждаться уединением сколько пожелаю. Наверное, так легче для хозяйки? Или она недовольна? Я пока не настолько знаю свет и людей, чтобы судить об этом. Впрочем, вечерами мы собираемся для чтения и бесед; танцев у Муромовых сейчас не устраивают… может быть, потому, что здесь мало молодых людей? Или из уважения к нашему трауру? А может быть, Марья Никифоровна не собирает большого общества, чтобы позволить слухам улечься? Боже, мне так неловко порою за себя… за нас обоих. Но, кажется, Марья Никифоровна не поверила тому, что ей рассказали о происшествии с тобою: это светская дама, знающая цену сплетням. Я слушаю, что говорят о тебе, как только к тому представляется возможность, - мне так страшно за твою репутацию! Но твое имя почти не звучало с тех пор, как ты уехал. Или люди ничего не говорят только при мне? Видишь, как мало я знаю жизнь! Марья Никифоровна расспрашивала о тебе меня и Ольгу и сочувствовала; Ольга тоже, кажется, думает, что наша хозяйка искренна. Я верю суждению моей кузины больше, чем своему: мне кажется, что пока нам опасаться нечего. Наша звезда только возгорелась – но свет ее все ярче! Я верю, что наше чувство преодолеет все! Ольга, однако, уже беспокоится: ей нужно домой, к мужу, и в ее положении… я понимаю ее. Она и мужа изводит своим отсутствием, и меня оставить не может. Хоть разорваться! Я несколько раз чуть не попросила мою кузину уехать; но всякий раз останавливаюсь. Куда мне податься, если она уедет? Остаться одной, на попечении почти незнакомой благодетельницы… нет, невозможно! Прости, милый, что я так тебя огорчаю! Но ведь ты и сам все это знаешь. А знание положения дел, каково бы оно ни было, всегда лучше догадок, которые только бесплодно растравляют сердце. Я шлю тебе всю мою любовь, и верю – она всесильна". Полина писала это, а у самой дрожали губы и руки. Она хотела было попросить Антиоха узнать, как идут дела в Адашеве; но не решилась. Им и своих трудностей хватает! Слишком много! Почему на каплю любви в мире приходится море бедствий и низости!.. "В одном будь уверен: я останусь для тебя неизменно. Жду тебя в Москву, со всем нетерпением. Мне очень горько, что твой брат оказался для тебя таков; но не прошу сейчас тебя простить его. Я знаю, что есть противоречия, которые только время может примирить. Надеюсь на Бога – надейся и ты. Провидение не бывает неразумно – ты сам учил меня; поставим же эти слова на пробу. Полина". * Апоплексия - внезапно развивающееся кровоизлияние в какой-либо орган (чаще всего в головной мозг), сопровождающееся неожиданной потерей сознания и параличами.