Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Этот "другой дом", которого так боялась Полина, был дом одного из сослуживцев Антиоха, молодого человека лет двадцати семи, у которого часто собиралась небольшая холостяцкая компания – конечно, бывали и дамы, служившие украшением собрания и облагораживавшие его: Полина могла только гадать, каково бывало это общество в отсутствие женских ушей. Но она знала уже, что именно женщины формируют мужчин, которые их и грубей, и бесчувственней. Женщины пробуждают в мужчинах силы, которые без того, быть может, вовек не проснулись бы; Полина знала, какую власть имеет над своим необыкновенным другом, и трепетала любого своего неверного шага… Ольге, конечно, не были знакомы такие терзания, хоть она и давно вышла замуж. Ольгина жизнь протекала намного спокойней – потому что кузина Полины чутьем убегала странного, чудесного, умея ограждать от всего непривычного и себя, и своих друзей и родных. Спасительное женское сердце! Но Полину никто не умел оградить. Та всегда бросалась навстречу опасности: с зажмуренными глазами, но неизбежно, как будто следуя какому-то завету. Вот и теперь она словно бросилась в бой. Антиох звал невесту на ужин к своим друзьям – конечно, в виду старших и в сопровождении ее опекунши. Ольга казалась намного спокойней Полины – потому, что просто не могла войти в ее положение! Полина надела свое розовое платье, освеженное лиловыми лентами и кружевами; волосы гладко зачесала за уши и украсила двумя цветками фуксии из оранжереи Марьи Никифоровны, своей нечаянной весьма состоятельной патронессы. Полина была очень смущена ее гостеприимством еще и из-за комфорта, который в этом доме окружил ее и Ольгу. - Ну а кому еще благодетельствовать? – сказала Ольга, когда Полина призналась, как ей "неловко". – Только таким богатым барыням! Поверь: ты доставила Марье Никифоровне большое удовольствие, она благодетельствовать любит. - Милостыньку подавать, - едва слышно прошептала Полина. - Хоть и милостыньку, - спокойно сказала Ольга, расслышавшая эти слова. – Мы с тобой не такие от нищеты гордые, чтоб этим гнушаться. Нужно быть добрее… взять тоже нужно уметь. Полина улыбнулась. - А я вовсе не добра, - сказала она, поглядев на себя в большое настенное зеркало и потрогав завитки у гладких черных висков. Девушка обернулась к Ольге. - Ты готова, Ольга? Идем? - Куда идем? За нами заедут, - заметила Ольга, наряженная в свободное белое платье и скрывшая свое положение под просторной кружевной шалью. Она улыбнулась: насмешливые ямочки тронули щеки. – Твой Антиох Гавриилович покажет, каков он джентльмен. Полина вздрогнула, услышав это имя; хотя именно так ее возлюбленного следовало звать по-русски. Какое неуклюжее, нелепое имя на него натащили! А как бы она стала звать его, будь ее воля?.. Только так. Имя – часть человека; и Полина уже полюбила эту часть неотъемлемо. Они вышли в просторную диванную и там сели друг напротив друга, сложив руки на коленях. Полина вскоре не выдержала этого молчания – как в холодной приемной у какой-нибудь владетельной особы: она закрыла глаза и стала молиться. И только она произнесла имя Антиоха, как явился он сам: заскрипели тяжелые двери, затопал швейцар. Полина даже встать не успела: молодой человек вошел в диванную, ослепляя своею свежестью и радостью. Она и не помнила, видела ли его когда-нибудь таким – или только Байроном, бледным и неприступным, "самим в себе"… Да что это с ней? Полина радостно засмеялась, когда Антиох прижал к губам ее руки, не смущаясь Ольгой. Он был для нее прекраснее и дороже всего на свете – теперь невозможно было и помыслить, даже почувствовать иначе. - Все ли хорошо? Мы поедем? – спросила Полина. - Все хорошо, Поленька! – воскликнул он, улыбаясь. – Мы… Тут Антиох словно бы впервые заметил сидящую Ольгу. Перестав улыбаться, он кашлянул и сказал, понизив голос и делая шаг к ней: - Ольга Петровна, угодно вам ехать? - Ну а как же, - ответила Ольга, неспешно вставая. – Благодарю за любезность, Антиох Гавриилович. Он сделал движение, чтобы подать ей руку; но тут же осознал свою неловкость и отступил. – Ты позволишь, Антиох? – быстро воскликнула Полина и сама обвила своею рукою руку кузины. Та, как ее замужняя родственница, была сейчас над нею старшей – и Полина, блюдя видимость этого покровительства, могла поддерживать Ольгу. Они вышли в прихожую, потом на улицу, где их ждала четырехместная карета, в которой все трое свободно расселись – Антиох напротив обеих дам. Те, так и севшие под руку, сейчас казались двумя враждебными ему заговорщицами. Но вот Полина ласково улыбнулась жениху – и он улыбнулся в ответ. Однако присутствие Ольги стесняло и тревожило Антиоха: та ощущалась не только дуэньей, третьей на любовном свидании, но и чужою всем их с Полиной мыслям, их разговорам. Дом, в который они приехали, показался Полине чуждым и пугающим: но это, сказала она себе, от неприязни к светской жизни. Огни, смех, высокие потолки, восточные ароматы, смешанные с запахами горячих тяжелых кушаний, – все то, что вызывало в ней робость в доме Марьи Никифоровны и во всех чужих домах, где приходилось выставляться напоказ, снова надвинулось на нее, зазвучало у нее в ушах и затрепетало в носу. Ольгина шелковая перчатка крепче сжала Полине локоть, и той стало спокойней. Разве ей впервой? Антиох представил невесте нескольких молодых людей, которым она заученно, одинаково протянула руку для поцелуя. Лиц здесь Полина не запоминала. Ей вдруг подумалось, что все люди так – живут "в себе" и ни об одной вещи не имеют истинного понятия… Кроме тех вещей, которые принимают в сердце. Да и тогда – и в этих вещах люди часто склонны к ослеплению; пожалуй, даже к наибольшему. Антиох среди своих приятелей казался самым красивым, но не вызывал ни в ком зависти… как и большой любви: он не умел "блистать", как подумала Полина. Байрон… но Байрон с новым внутренним значением, с новою идеей, оплодотворяющей существование. Ольга, обменявшись с молодыми людьми и старшими несколькими приличными словами, расположилась на диване в углу, заслонившись взятым со столика французским журналом; начинались танцы, и ей следовало держаться в стороне. Полину же почти сразу выдернули на мазурку*; пригласивший ее товарищ Антиоха отпустил ей поэтический комплимент, который даже не оскорбил ее привычно, а польстил. Полина знала, что и в самом деле напоминает немецкие романтические образцы, которыми так вдохновлялась русская литература, – облик у ней был эфирный, отражавший не русское здоровье, а… меланхолический дух, некрепко привязанный к земле. Ею восхищались, расспрашивали, кружили; а ей вдруг стало невесело. Но наконец общество позвали к ужину; Полина обрадовалась этому отдыху. Она села по левую руку от жениха, справа от Ольги. Вначале ей не хотелось есть, но после первого куска душистого белого рябчика аппетит разыгрался; Полина повеселела, и теперь ей уже стали приятны взгляды и улыбки гостей, общее внимание к "интересной паре", которую они, несомненно, составили с "загадочным" Антиохом. Вкусный ужин, теплая сытость в желудке и теплый благовонный воздух гостиной, окутавший Полину, вдруг наполнили ее спокойствием. Она посмотрела на Антиоха и ощутила себя счастливою. После ужина все разошлись – половина гостей собралась в кружки для приятных разговоров, с вином и сигарами; часть, конечно, села за карты. Антиох не играл: Полина не сомневалась в этом. Жених, подойдя к ней, пригласил ее в кружок, который составил с тремя своими, по-видимому, лучшими друзьями. Хотя Полина сомневалась, чтобы у такого человека, каков Антиох, могло найтись больше одного близкого друга… Ей представлялось, что такой друг – она. Однако Антиох вызвал ее на философский разговор; почти сразу перешли на гегельянство*, по-видимому, предмет привычный и самый острый. - Единственный Бог есть природа, - с уверенностью сказал один из этих молодых людей, имен которых Полина так и не выучила. – Вот все, что человек когда-либо наблюдал и о чем может иметь суждение. Если и может существовать бессмертие, то, по справедливости, только общее, всемирный дух, который проявляет себя во всей природе! Антиох, стоявший скрестив руки, улыбнулся. - Владимир, - тихо сказал он, - а что ты именуешь природой? И что – справедливостью? Откуда взяться справедливости, если нет Бога? Владимир смешался. И прежде, чем он нашелся, заговорила Полина, от которой молодые люди даже не ждали самостоятельного суждения. Улыбнувшись, она громко и ясно сказала Владимиру: - Самосознание имеет только человек - вы согласны в этом, господин пантеист? Так где же справедливость в том, что это самосознание умрет или сольется со всемирным духом? Разве не будет участь человеческая тогда в тысячу раз хуже участи животного? Она замолчала. А потом прибавила: - Индивидуальность! Индивидуальность - вот душа наших чаяний, господа: ее сохранение есть наивысшая справедливость!.. Никто более не выступил. Спустя несколько мгновений один из молчавших друзей Антиоха тихо сказал: - Браво, мадемуазель! Он захлопал ей, хотя никто более к нему не присоединился. Полина обернулась к Антиоху и увидела на лице его гордость и торжество. – Браво! – шепнул он невесте. Полина с нежностью взяла его за руку, ощущая себя совершенно счастливою. - Мадемуазель, а что вы думаете о христианских догматах? – спросил ее тот серьезный молодой человек, который ей аплодировал. Полина с живостью обернулась, чтобы ответить; но тут их прервали. Прервали никем не ожиданным образом. - Эразм! – воскликнул потрясенный Антиох. Старший брат Антиоха оказался всем похож на него - и статью, и ростом, и лицом; только был... яснее: каштановые волосы, серые глаза, кожа светлая, но без того болезненного зеленовато-смуглого отлива, что у Антиоха. Как наружность может вводить в заблуждение! Но почему Полина сразу подумала об Эразме Волоцком как о враге? Должно быть, потому, что ей хотелось видеть врага во всяком новом человеке, который мог бы помешать их любви... Девица осталась в стороне, сжав похолодевшие ладони: никто больше не обращал на нее внимания. Несколько мгновений словно бы не происходило ничего - Антиох и Эразм присматривались друг к другу, точно заново узнавали... но молчание это было страшно. Антиоховы приятели притихли: дело братьев Волоцких было не их дело. - Эразм, что тебе нужно? - наконец спросил Антиох; он теперь, несомненно, чего-то ждал от брата. - Почему ты позволил себе явиться без приглашения? Эразм, тоже до сих пор как будто чего-то выжидавший, громко рассмеялся. Словно хотел привлечь общее внимание к себе и Антиоху. Он добился своего: головы начали поворачиваться к ним, разговоры примолкли. - Без приглашения? - громко проговорил этот молодой человек двадцати восьми лет: совершенно чужой и Полине, и Антиоху. - Как будто я не знаю, что ты никогда бы не пригласил меня к себе и не сошелся со мною снова, будь тебе позволено! Ты труслив, как семинарская крыса! Нелепость этого сравнения и обвинения заставила Антиоха нервически рассмеяться; потом он осознал, что ему сказали, и глаза его почернели. Дернув плечами, он скрестил руки и не мигая уставился на старшего брата. - Боже мой, - громко прошептала какая-то дама. Не Полина: та стояла, глядя на братьев, не в силах издать ни звука. - Что это ты сказал, брат? - тихо спросил Антиох. - Я сказал, что ты трус! - ответил Эразм. Он вдруг шагнул вперед и сгреб младшего брата за грудки: он в один миг оказался у него прямо на носу. Все видели это: и все едва верили своим глазам. Вытаращенные серые глаза Эразма смотрели в вытаращенные черные глаза Антиоха. - Ты неизгладимо опозорил отца. Все наше семейство! - проговорил Эразм Волоцкий прерывающимся голосом, словно его горло сжималось; белые губы его вздрагивали после каждой фразы. - Ты обокрал нас, ты выставил нас низкими людьми перед князем Дольским, перед всем светом!.. - А ты сейчас как себя выставляешь?.. - отозвался Антиох. Братья тяжело дышали: они были так близко, что грудь толкалась в грудь. Потом вдруг Антиох, словно очнувшись от оцепенения, толкнул Эразма в плечо; тот сразу отпустил его, как будто его самого отпустила какая-то судорога. Отвернувшись, Эразм провел руками по увлажнившимся потом волосам; Антиох тоже утер лоб. Полина на миг прикрыла глаза от облегчения; но ничего еще не разрешилось... все только назревало. Посмотрев на Антиоха, Полина увидела на лице его брезгливое выражение, как будто он что-то понял; и вдруг Полина догадалась. Эразм был нетрезв. И только она это подумала, как Эразм повернулся к брату и покачнулся так, точно стоял неустойчиво; состояние его стало очевидно всем, и облегчение, смешанное с негодованием, появилось на лицах. - Несчастье... Стыд какой, - зашептали и дамы, и мужчины. Эразм был пьян, но не настолько, чтобы не сознавать себя; однако и не подумал уничтожиться перед таким согласным выражением осуждения. Вдруг он посмотрел прямо на Полину. И все посмотрели на Полину. - Из-за этой куклы, - выразительно и презрительно сказал Эразм среди повисшего тревожного ожидания. И тут гром грянул. Никто не успел ни предупредить, ни остановить случившегося: Антиох легко преодолел расстояние, отделявшее его от старшего брата, и с силой ударил того по щеке. Вид его был ужасен. Дамы завизжали; Эразм покачнулся всем корпусом, след пощечины ярко выступил на его лице. Он посмотрел на брата, точно вдруг протрезвел. Да он и прежде вел себя, как трезвый! - Точно ли он пьян? Бесчестье!.. Боже!.. - заговорили кругом. А потом все снова притихло: жалость и ужас были написаны на лицах, но исподволь глаза собравшихся заблестели жадностью к скандалу. "Что будет, что будет?" - носилось в воздухе. Несколько мгновений казалось, что между братьями дойдет до драки, до смертоубийства; но Эразм только провел рукою по щеке, точно стирая след оскорбления, одернул полы и рукава черного сюртука и покачнулся. Нетвердою походкой, медленно занося ноги, он направился к двери. Полина медленно крестилась, глядя ему вслед; на Ольгу она даже не смела оборотиться. И в самых дверях Эразм Волоцкий словно застрял, как будто не мог протиснуться между тяжелыми ореховыми половинами; схватившись за косяк, он оглянулся на брата. - Отец умирает! - вытолкнул он между непослушных губ; и вышел, не затворив двери. Шаги его громко отзвучали в коридоре, удаляясь. Антиох несколько мгновений стоял как был; а потом бросился вдогон. Дверь хлопнула, и часто простучали по паркету его каблуки. Едва живая Полина оглянулась на Ольгу, казалось, лежавшую в обмороке под своим журналом; взглянула на дверь... и кинулась следом за женихом. А потом раздался ее крик. И вот тут все всполошились; кто еще сидел, прикованный к месту скандалом, вскочил, дамы заметались... и все, сколько ни было в зале, кинулось в двери: не пролезая, крича, толкаясь, не разбирая ни чинов, ни пола, ни возраста. Никто не сомневался, что произошло убийство, хотя никто не слышал выстрела. Но, однако, не угадали. Передние застряли в дверях, как обесчещенный Эразм; но теперь и вправду набились в проход, не выпуская оставшихся. Ольга так и не поднялась с дивана - быть может, для нее это оказалось и лучше, потому что зрелище предстало неописанное. Антиох и Эразм стояли друг напротив друга - оба живые, оба целые; а между ними был кто-то третий, роста взрослого мужчины и лицом... и Антиох, и Эразм сразу! Как будто у Волоцких вдруг, из воздуха, появился третий брат... целиком белый, точно призрачный. Но страшней всего оказалось то, что человек этот не касался ногами земли, потому что был сделан только наполовину, как бюстовая скульптура!.. Все ясно увидели неоконченные его руки и белый туман, в который свернулось то, что было у этого привидения ниже талии.* Наблюдать сие явление остолбеневшие гости и хозяева смогли только с четверть минуты: потом образ начал таять. Таял он странно: он уходил в Антиоха, а именно - в рот его, во все лицо, в грудь и плечи... сливаясь с Антиохом, как будто вышел из него. Да он из него и вышел!.. Призрак исчез: остатки его распластались по полу и испарились. Все увидели, что Антиох стоит привалившись к стене, откинув голову, как будто его обморочного силою подняли на ноги. Потом он оторвался от стены и закашлял, держась за грудь, точно от большой потери сил или крови. - Это убийца! Чернокнижник! - крикнул Эразм, ткнув пальцем в брата, как будто кто-то еще в этом сомневался. * Польский народный танец, получивший распространение в качестве бального. * Гегельянство (гегельянская школа) — обозначение идеалистических философских течений, исходивших из учения Г. Гегеля и развивавших его идеи. Возникло в Германии в 30 - 40-х гг. XIX в. После смерти Гегеля между его учениками и последователями возник вопрос - следует ли согласно гегельянским принципам признавать личного Бога, личное бессмертие и личного Богочеловека. * Так называемая мыслеформа: феномен материализации, который отмечали у медиумов исследователи паранормальных явлений, в том числе и крупные ученые - Шарль Рише (нобелевский лауреат), Уильям Крукс, А.Н.Бутлеров.