Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Марфа Павловна, отдуваясь, расхаживала по просторной гостиной Баяновых, а Ольга, неподвижно сидевшая на обитом зеленым барканом* диване, сожалительно следила за этим движением. Госпожа Адашева уже немного утишилась, потому что сердце ее не выдерживало такого длительного волнения; но мать Полины была очень далека от прощения и спокойствия. Она остановилась посреди комнаты и повернулась к молодой родственнице, вся красная, точно ее готовился сотрясти удар; послюнила ладонь и разгладила на обе стороны растрепавшиеся черные с проседью волосы. - Я тебе верю, Ольга, - сказала Марфа Павловна, спокойно, чуть улыбаясь; только большая, как море, грудь ее дышала с трудом и глаза блуждали, не задерживаясь ни на Ольге, ни на прочих предметах. – Ты здесь ни при чем. - Вы знаете, Марфа Павловна, что моей вины здесь нет и быть не могло, - проговорила Ольга. Госпожа Адашева кивнула. - Я верю, мой друг. Она села около Ольги, потом взгляд ее упал на руку Ольги, лежавшую на округлившемся животе, и губы старой барыни скривились. Госпоже Баяновой стало очень жаль ее – такой могла стать и Полина: в обезображенных годами чертах угадывался облик молодой невинной и пытливой барышни, какой когда-то была девица Marthe; и у которой все стремления души погрузились в сон или хозяйственные и родительские хлопоты. Полина непременно стала бы такой, останься она в деревне. А если бы сделалась княгиней? Ольге почему-то казалось, что и тогда Полина пошла бы путем матери – или просто зачахла и умерла молодою… Ольга положила руку на руку Марфы Павловны, на крупные кисти красной шали, и госпожа Адашева улыбнулась, не поворачиваясь к Ольге и склонив голову. У нее был профиль Полины – обрюзгшей и состаревшейся. - Ты одно мое утешение, Ольга. Кабы знать!.. Она покачала головою, тихо причитая под нос – или ругая блудную дочь. - А что князь? – с осторожностью спросила кузина Полины. Двойной подбородок госпожи Адашевой дрогнул, и Марфа Павловна нервически закуталась в шаль, хотя, подобно многим толстякам, редко мерзла и в холод. - Нашей вины, - раздельно и гордо сказала она, подняв голову, - он здесь не углядел. И на том спасибо. Он нам с Андрей Николаичем помогал и людьми, и деньгами, пока еще… была надежда. Последнее прозвучало так значительно, так трагически, что у Ольги не осталось сомнений, о чем речь. Она невесело улыбнулась, не зная – радоваться за Полину или горевать. Ольга Баянова была выше многих предрассудков… и мыслила еще свободнее, чем думали о ней старики: сама она была в начале двадцатых годов. Она не осуждала, но боялась за Полину – боялась того, что Антиох бросит ее. История с прерванным венчанием была очень тревожной. Конечно, "надежды" уже никакой не оставалось: даже если Антиох пока не погубил чести Полины, он безвозратно погубил ее имя. «Быть может, это и хорошо, Полина спаслась от князя, - холодно подумала Ольга. – Но кто поручится, что этот сумасшедший – честный человек?» - Волоцкие – столбовые дворяне, - сказала она, пытаясь найти для Марфы Павловны утешение в том, что ей осталось. – Фамилия их не моложе рода Дольских, и ничем не запятнана… Марфа Павловна резко рассмеялась, вскинув плечи и голову. - Ты, голубушка, зажилась в деревне, - сказала она. – Фамилия! Кто в свете исчисляет роды? Волоцкий этот гол как сокол, как последний коллежский секретаришка*; он у отца с конюшни последних лошадей свел. Князь даже пожалел трогать старика: что с таких возьмешь? Она помолчала. - Старший сын в Москве, по штатской, - продолжила госпожа Адашева. – А вернее сказать, черт знает по чем. Болван вроде моих. Те еще не женились, и порою согрешу - подумаю: слава богу. Когда только ума наберутся?.. Она подняла глаза – серые, еще даже красивые. Вздохнула и перекрестилась на иконку в углу комнаты. - Одна была надежда – Полина. С девушки немного можно взять, но я все поставила на супружество… такая фортуна забрезжила, что иному во всю жизнь не выпадет. А теперь - почитай, моей Полинки все равно что и на свете не было, даже хуже: как бы нам это потом боком не вышло. Марфа Павловна говорила словно бы сгоряча, в оскорбленных чувствах матери; но Ольге вдруг стало страшно – как бы это не оказалось ее действительным, рассудочным состоянием ума. Марфа Павловна была жестока, как многие старые барыни и люди старого времени: особенно жестоки такие матери бывали к дочерям. - Вы не будете искать их? – спросила Ольга. Марфа Павловна вся надулась, словно налилась кровью; помолчала, поджав губы, потом сказала: - Нет. Ольга грустно замолчала, очень сожалея о подруге. Она надеялась, что Полина сможет снестись хотя бы с нею… хотя бы ее уведомить о своей судьбе. Госпожа Баянова встала – и вдруг ее шатнуло: Марфа Павловна тотчас оказалась на ногах, схватив Ольгу за локти. - Тебе дурно? Оля! - Немного, - сказала Ольга; сильная молодая женщина, только чуть побледневшая, высвободилась из рук старой барыни. – Теперь прошло. Это оттого, что быстро встала. - Ты смотри – не шути с этим, - сказала Марфа Павловна. Она поглядела на живот Ольги – та уже не носила дома корсета; тяжело вздохнула. - Эх, Оленька, смотрю я на тебя – и утешаюсь, и сердце болит. За что меня-то бог наказал такой дурой? - Не говорите так! – не вытерпела Ольга. Марфа Павловна изумилась. - Ты что это, мать моя? Заступаешься? - Заступаюсь, - сказала Ольга; на ее круглом лице выступила легкая краска возмущения. – Полина поступила очень непочтительно, Марфа Павловна, но она дочь ваша и мой друг. Как можно от нее отрекаться? Она была очень влюблена в Антиоха – я сама… Ольга остановилась, но слишком поздно. - А-а, - протянула Марфа Павловна, пристально глядя на нее. – Вот оно что. Она тебе вверилась, а ты молчала… ну спасибо, милая. Она говорила и глядела спокойно, но Ольга вздрогнула. - Да, - сказала она. – Молчала, Марфа Павловна. Но я не знала, чем все кончится - не более вас! Марфа Павловна не ответила, и Ольга поняла, что все для нее изменилось. Баяновы никогда больше не будут желанными гостями в доме Адашевых… им не откажут от дома, нет: но это старое не забудется, отныне отравляя каждый взгляд, каждый съеденный вместе кусок. - Ты прости меня, Оля, что я так тебя замучила, - сказала госпожа Адашева, расправив по плечам свою шаль и не глядя более на Ольгу. – Я пойду, пожалуй… Она остановила движение Ольги к двери. - Не провожай меня, лучше приляг: тебе нужно о себе заботиться. Марфа Павловна вышла с величавою вальяжностью; а Ольга, готовая заплакать, вдруг почувствовала, что ей вздохнулось легко. Она и в самом деле легла на диван и, подложив локоть под горящую щеку, заплакала – о Полине, о себе… Марфу Павловну было жалко, но о ней не хотелось ни думать, ни плакать. "Прошла ночь, и день, и еще ночь, - вдруг пришло ей на ум. – Теперь Полина или погибла совсем – или счастлива!" Когда Антиох вернулся, уже вовсю шумел день. Полина, немного подремавшая после его ухода, давно уже была на ногах и дожидалась своего милого; нетерпение чуть не выгнало ее на улицу, но она опасалась выходить – не зная ни улиц, ни людей. Полина никогда еще не выезжала в Москву; здесь у Адашевых не было никаких знакомых. Антиох вошел к ней, и Полина стремглав бросилась в его объятия, точно под его защиту; он поцеловал ее, нежно сжимая ей руки. - Ну, что? Что? – спрашивала Полина. – Что ты молчишь, разве тебе не удалось? Антиох улыбнулся. - Это не такое скорое дело, Поленька. С церковью условиться недолго. Нужно свидетелей найти… поваров, музыку, помещение… еще и товарищей моих я почти никого не застал; понадобится снова идти, еще и не один раз, наверное. Освобождение на службе выхлопотать… Полина затихла, и он обнял ее за талию, глядя в глаза. - Ты чего-то боишься? Жених нежно погладил ее по щеке. - Боюсь… что-нибудь случится: я знаю, - ответила Полина. Оба замолчали – Антиох перестал улыбаться, а Полина собиралась с сердцем. А потом она сказала: - Антиох! Знаешь ли ты о своей способности? Большие черные глаза молодого человека засверкали, но он побледнел, как рубашка, хотя цвет лица его и так был нездоровым. - О моей способности? Кто тебе сказал? – резко спросил Антиох, и Полина лишилась последней надежды на его… невинность. - Я видела твой призрак у себя в комнате, за два дня до побега, - тихо сказала она, глядя на жениха исподлобья. – Он ходил по спальне, что также видела и Лиза, а потом ушел, отворив дверь… Кто ты? Признайся! Антиох провел рукою по лбу, и лицо его стало умоляющим. Открытые губы пересохли. - Полина, - громко начал он. - Тише! – тут же воскликнула Полина. – Я сам не знаю, что я такое, - произнес Антиох. – Со мною бывали такие случаи… и прежде, слуги видели; я просил ничего не говорить отцу и Эразму, но не знаю, промолчали ли они! Не потому ли и отец лишил меня наследства… - Лишил? – воскликнула Полина. Антиох резко скрестил руки на груди. - Почти лишил, Полина – все наше имение отходит брату, мне только пустяки! Отец мой неразговорчив, объяснений не любит… и суров, непреклонен: он верит во всякую чертовщину, но никогда о ней не болтает. Старый человек… - Я это знаю, - горько заметила Полина. – Ну, а ты… Она подняла голову. - Веришь ли ты в чертовщину, Антиох? – проговорила Полина. В этот миг в ней можно было услышать и увидеть ее мать. - Никогда не верил, пока это не началось со мною самим, - ответил он. – Я боялся – не сумасшедший ли я; быть может, мне все это чудится? Молчал, не говоря никому; ни друзья не знали, ни ты… Он вздохнул, сдвинув брови. - По правде говоря, это приходило редко – так редко, что было… мучительно от неожиданности и казалось более наваждением. Будь это чаще, я мог бы обрести какую-то опору в себе, увериться… - Увериться, что ты наделен бессмертною душою, которая может доказывать свое существование, - сказала Полина. – Ведь так? - Да, - сказал Антиох. Он глядел на нее так, точно она вынула эти слова у него из сердца и явила их ему раньше, чем он сам – себе. – Почему ты говоришь о бессмертии? - Потому, что в него почти никто не верит – не верит положительно, - спокойно ответила Полина. – Ни высшие классы, ни даже народ. А без такого убеждения и самая нравственность, самая вера в Бога… пуста, неутешительна. Полина прервалась на миг. - Душа нам нужнее Бога, - заключила она. * Баркан - старинная плотная тяжёлая шерстяная ткань, употреблявшаяся для обивки мебели. * Невысокий штатский чин.