Предвечное блаженство. Российская империя, середина XIX века

Ольга не выдала Полины – но сама попыталась расспросить кузину, оставшись с нею вдвоем. Та вначале вовсе не могла говорить; только задыхалась, держась за левый бок, и то вставала с кресел и ходила перед Ольгой, точно в сильнейшем волнении, то бледнела и садилась обратно, в полном изнеможении. Ольга порадовалась, что никто из домашних Полины не видал этого припадка: весь дом всполошился бы, и Полина невзначай могла бы выдать сама себя матери. А это – смерть. Ольга не была поэтическою натурою и не имела склонности усматривать таинства и предзнаменования в случайных встречах – но видела, что в какие-то два дня сделалось с равнодушной Полиной после знакомства с Антиохом. Ольга попыталась добиться от кузины, кто он, расспросить подробно, и услышала только: - Я не знаю о нем ничего, кроме имени. Но мне кажется, словно я всегда знала его: это магнетизм наших сердец... Полина, утонув в кресле, смотрела на Ольгу с мольбою, как дитя на заступницу. - Не мешай нам! - Не стану, - сердито сказала Ольга, которой сделалось и неловко, и страшно подсматривать за любовью, какой она сама никогда не знала. – Но ты будь благоразумна! Полина поклялась, что не потеряет головы. Ольга уезжала от Адашевых вечером – и не могла уже проследить исполнения этой клятвы. Госпожа Адашева, прощаясь с любезной* родственницей, заметила ее озабоченность; но, приписав все домашним делам Ольги, не стала расспрашивать. "У нас, слава богу, своего хватает. Дмитрия бы вразумить; опять карточный долг, я Андрею Николаичу скажу, чтобы ничего ему не посылал! Полину бы направить… да что девушка: надо с ней решать, пока не поздно". Когда Ольга отъехала, Марфа Павловна увидела, что Полина еще стоит на холме, у старого тополя. Открытые плечи ее сжались, как будто она замерзла, а руки утонули в юбках. - Ну что ты к нему приклеилась, как к милому, - с раздражительной тревогой сказала мать, видя, как Полина прижалась к серому стволу. – Мантильи почему не взяла? Идем-ка домой. Дочь послушно последовала за Марфой Павловной, немного отстав, чтобы не обогнать матери. Извинившись головною болью, Полина поспешила уйти в свою комнату. И там, приказав Лизе уйти, девица с биением сердца достала из складок юбки заветное письмо. Антиох не обманул! "Странно – мне показалось, будто я вижу его, - вдруг подумала Полина, не решаясь еще приняться за чтение. – Мне привиделся юноша с темными волосами, роста Антиоха, там… далее, за деревьями. Ужели он сам? Нет, невозможно; должно быть, обманчивое представленье…" Она развернула листок и схватила предмет, вложенный в письмо: маленький портрет. На нее смотрел красивый молодой человек с темными волосами, отпущенными немного длиннее, чем требовала мода, - романтическая прическа. Лицо его было матово-бледным, и всему облику словно недоставало жизни; одни черные глаза портрета жили, и Полине, чей взгляд тотчас приковали они, представилось, будто это он сам говорит с нею – этими благоухающими, утонченными строками. "Pauline! Я называю вас по-французски не потому, что не люблю отечества – я хочу почувствовать вас вполне, происхождение всего, что касается до вас, что составляет ваше тело, ваше бытие: имя из этого – самое священное. Я знаю, что вы не испугаетесь моих слов, обнажающих перед вами душу. Теперь же, поскольку я все еще не представлен вам как должно, мой ангел, я расскажу о себе подробней. Я из двоих младший сын помещика Гавриила Волоцкого, столбовой дворянин; я знаю, Полина, что вы выше сословной гордости – но вам известно, какое препятствие различие в чинах и званиях может составить для любящих сердец". - Любящих сердец, - прошептала Полина. – Как он скор, какая дерзость! Почти насмешка! Губы ее вздрагивали; она сама улыбалась, точно в насмешку, но в синих очах было огромное чувство, которому девица еще не смела дать имени. Она как будто переминалась на пороге жизни, вдруг наполнившей ее равнодушные глаза, ее доселе спокойно дышавшую грудь… переминалась и не решалась ступить далее. "Я, однако же, не богатый наследник; отец мой неравно распределил свое состояние между мною и старшим братом. Уведомляю вас сейчас, чтобы вы имели обо мне справедливое представление. Но теперь я служу в Москве, и хотя едва ли наживу большие капиталы, уверен в своей будущности. Слышите ли вы меня, Полина? Я скор и дерзок – признаю; но не могу писать к вам иначе как откровенно, естественно… словно вы лучший друг, которого я имею в жизни. Как жаль, что передо мною нет вашего портрета! Но вот я пишу – и вы воскресаете в моей памяти во весь рост, какой я запомнил вас и унес с собою: ваш воздушный стан, ваши белые горячие руки, ваши черные локоны и небесные глаза. Вы улыбаетесь мне, едва заметно, заговариваете своим грудным голосом – и мы снова вместе. Чувствуете ли вы это, Pauline, mon ange? Чувствуете ли вы наше взаимопроникновение?" Полина вздрогнула, точно слова эти имели волшебную силу: она воочию увидела Антиоха, как будто он стоял подле нее, обнимая одной рукою ее стан, ища ее взгляда... - Ах! боже мой! – вскрикнула девица, осенив себя крестным знамением; она ощутила то самое "взаимопроникновение", о котором говорил юноша, и щеки ее покрыл румянец. Точно ли это фантазия – или ее друг и в самом деле на миг очутился рядом? Общество, наука смеялись над таким; церковь сурово осуждала. Но теперь Полина задумалась: не есть ли это предвечные законы божии, сокрытые от большинства людей - взаимочувствие, соединяющее любовников всем существом, даже телесно, какие бы стены ни стояли между ними? "Прошу вас – подарите мне ваш портрет, если можете: я хочу постоянно носить его на груди. Вам не страшно меня, Полина? Когда мы заговорили в первый раз, мне показалось, будто вам страшно жизни… и вы заключились от нее внутрь себя, и потому представляетесь равнодушною. Робость свойственна всем женщинам. Но ведь вы будете смелы – ради себя и меня, опираясь на мою руку?.. Я знаю, что когда вы преодолеете себя, я открою в вас несметные сокровища. Вы боитесь проявлений жизни – но вы не боитесь глубочайших тайн ее, перед которыми отступает и мужчина. Я знаю, что вам понятны мои слова. Думали ли вы о добре и зле, Полина – более того, что разрешается нам нормами морали и святою церковью? Давеча я так сердился, что мы разлучены; мне злом представлялось все, что отделяет вас от меня. Теперь же наша разлука помогла мне накопить на сердце мысли, достойные вашего внимания. Я давно пришел к убеждению – не знаю, нова ли эта идея? – что зла нет и быть не может, а есть добро отрицательное, увеличивающее упругость добра. Разве может ошибаться в Своих творениях Тот, кто бесконечен в Своих совершенствах? Веруете ли вы в Бога? Но вы не можете не веровать – потому, что вы очень умны; хотя безбожием обыкновенно хвалятся светские умники и вольнодумцы…" Полина не вспомнила себя, пока не прочитала это необычайно глубокомысленное для такого молодого человека письмо. И не раз она радостно откликалась сердцем на слова Антиоха: как будто когда-то давно переложила из своей души в его свои собственные идеи – и теперь эти забытые идеи возвращались к ней, заново питая ее, найдя подтверждение в чужом разуме. Девушка со слезами свернула листок, внутрь которого спрятала подаренный портрет. Прежде, чем скрыть от себя облик Антиоха, она поцеловала его прекрасные черные глаза. "Быть может, он видел! Пусть!" Подумав, Полина убрала письмо в ящик стола; после чего сразу же принялась за ответ. У нее не было просимого портрета – в семье Адашевых давно не тратились на такие мелочи, особенно после того, как трое сыновей оставили дом и двое младших, вращаясь в свете, но не устроившись в жизни, начали постоянно делать долги. В доме имелся только один портрет Полины – большой, написанный в Петербурге модным художником, когда ей было пятнадцать лет: этот портрет висел теперь в гостиной, и с него смотрела кукла в человеческий рост с холодным безупречным лицом. Матери нравился этот портрет. На нем была идеальная Полина, какой она никогда не имела в жизни… Полина горячо извинилась перед своим возлюбленным, что у нее нет для него портрета; потом прибавила, что, если он подождет, она с помощью зеркала нарисует себя сама: Полина была хорошей рисовальщицей. Пусть они всегда будут друг у друга! Она пока мало что имела сказать в ответ на сентенции Антиоха, над которыми он, несомненно, размышлял долго и долго искал им формы – Полина много читала, но мало писала; она заподозрила, что Антиох не только привык писать, но и ведет дневник. "Нужно будет тоже завести дневник", - подумала Полина, радуясь этой идее. Она будет постоянно размышлять, наблюдать – готовить себя к тому, чтобы поделиться своим существом с Антиохом. Написав свое письмо – слишком пока короткое, увы! – Полина задумалась, как бы переслать его. Ведь уже совсем темно. И пусть! Разве не учил ее Антиох быть смелой? Полина вышла из спальни и, не накинув мантильи на плечи и не надев шляпки, спустилась по лестнице, стараясь не скрипеть. Родители, должно быть, уже спали. Прокравшись к черному ходу, девица выскользнула в сад – и испугалась собственной черной тени, набежавшей перед нею на траву в лунном свете: вся усадьба казалась населенною призраками. "Вот уж это вздор!" Перекрестившись, Полина поднялась на любимый холм – и, подойдя к тополю, опустила руку в дупло; на миг в ней все затрепетало от радостного предвкушения, как будто за эти часы в тайнике могло появиться новое письмо. Но, конечно, тайник был пуст. - Пусть моя весточка дойдет до тебя, - прошептала Полина. – Ах, почему нельзя сообщаться мыслью! Она тихо вернулась назад, дрожа от озноба и словно предчувствуя какое-то несчастье. Никто не застал ее, не поймал; но ее роман был слишком необычайным, чтобы иметь счастливое завершение. Полина вспомнила, что не раз читала такие истории – и почти все они имели трагический конец… "Бесспорно, затем, чтобы потешить публику, охочую до чужих страданий хотя бы в книге". Затем – но только ли поэтому?.. Перед тем, как лечь в постель, Полина упала на колени и долго молилась; о чем – девица сама хорошенько не знала. Чтобы "отвратить несчастия от себя и Антиоха"; но могут ли они понимать, что для них несчастие? "Да будет воля Твоя", - подумала Полина, склонив голову. Они стали сообщаться с Антиохом каждый день: в Лизе, если та и заметила ночные прогулки своей барышни, Полина нашла верную союзницу. Антиох писал, что дела задерживают его в городе еще на две недели – но потом, едва освободившись, он будет у нее… и, боже! Чего только они не скажут друг другу! Теперь оба уже уверились в том, что предназначены один другому: сродство их мыслей и чувствований было поразительное. И не раз Полине казалось, что она видит милый призрак… девица никому не говорила этого; никто не разделял ее видений, и они могли быть только обманом. И ей порою хотелось обманываться – сфера чудесного была все же слишком страшна для обыкновенного смертного. Ее счастие продлилось пять дней – а на шестой родительница сразила ее неожиданными новостями. Это было утром, сразу после утреннего чая. Отец заперся в своем кабинете, представившись занятым по горло – уж не затем ли, чтобы избежать деликатного разговора? – а Марфа Павловна, оставшись вдвоем с дочерью, объявила ей, что ей найден жених. Полина сидела; а иначе упала бы. Госпожа Адашева не слишком удивилась ее помертвевшему лицу - и даже обрадовалась: благовоспитанной девушке пристало так пугаться разговоров о браке. Она переждала, пока Полина придет в себя, а потом спокойно сказала: - Ну что за нервы? Стыдись, сударыня, а то подумаешь - тебя волку на съеденье отдают. Это прекрасная партия, батюшка для тебя постарался: князь Дольский, всего тридцати пяти лет, благороднейшая фамилия, богатый – не нам чета. Слышишь ли ты меня? "Слышите ли вы меня, Полина?" - эхом прозвучали у Полины в ушах слова Антиоха. "Всего тридцати пяти лет!" "Богатый!" "Не нам чета!" - Вы говорите - богатый, маменька? – тихо спросила Полина, в один миг уверившись, что ее продают этому Дольскому, чтобы поправить дела Адашевых и придать более блеску их фамилии. Родительница натужно вздохнула. - Да уж будь покойна, Полина Андреевна. Она вдруг улыбнулась и подобрела лицом. Шагнула к дочери, напротив которой стояла, и погладила ее по голове. - Не бойся, матушка, он собой совсем не дурен и кавалер ловкий, учтивый. А ты уж подумала – если богатый, так непременно урод? Я же тебе только доброго хочу, я же мать. Ну-ка: посмотри веселей. Полина покорно и бесчувственно принимала ласку. Она знала натуру отца – но в этом предприятии ей было страшно не столько отца, сколько матери, самодержавной властительницы дома. - Когда князь приедет? – тихо спросила девица. – Он приедет меня смотреть? "Будто товар в лавке", - подумала Полина. - Завтра, завтра приедет, - охотно откликнулась Марфа Павловна, радуясь полному послушанию Полины. Она прижала ее черную голову к своей необъятной груди, вконец растрепав ее; потом сказала, светясь довольством: - Ты уж принарядись для такого случая и будь с ним полюбезней. Ты у меня хороша, когда постараешься. А не то себе же сделаешь хуже, не кому-нибудь – тебе ведь в девках оставаться! - Да, маменька. Полине вмиг вообразились все громы и молнии, что обрушатся на ее голову, вздумай она сейчас пойти наперекор Марфе Павловне. Ее запрут в ее комнате на хлеб и воду; да не это страшно – страшно, что не представится уже никакого случая уведомить обо всем Антиоха. Лучше пока притвориться покорною, чтобы потом отыскать лазейку в своей темнице. Полина через силу улыбнулась матери. - Благодарствуйте, маменька. - То-то же. Марфа Павловна так раздобрилась, что после этого разговора отпустила Полину гулять, сколько ей вздумается. Последние денечки осталось догулять, потом жизнь начнется… как следует. "Кажется, пристроили, - подумала Марфа Павловна, когда в доме отзвучало эхо легких шагов Полины. – Слава тебе, господи! Князь вдовец, да и, правда, немолод; а не то взял ли бы за себя наше сокровище? Полина ведь куда как не ровня ему – только тем и хороша, что хороша". Полина вышла из дому и прямо направилась к своему тополю, точно он мог дать ей совет. Девушка взбежала на холм и крепко обняла дерево, плача; ей казалось, будто листья над головою нашептывают ей увещания. Но Полина была безутешна. Всему конец! А может, она еще не понравится князю? Притихнув, Полина оторвалась от своего утешителя и подняла к небу опухшее лицо. Антиох наставлял ее в вере – это странно было для молодого светского человека; но Полина вдруг успокоилась. Она обвела взглядом свою усадьбу. Тот, кто создал эти поля и деревья, кто вразумил людей, построивших эти прекрасные домы, – разве может Он быть неблагим и оставаться праздным, когда к Нему взывают о помощи? "Где же Бог, спросишь ты, почему мы не видим Его? – писал ей Антиох в последнем письме: они уже незаметно, без смущения перешли на дружественное "ты". – Мы видим Его во всем вокруг нас; куда бы мы ни ступили, куда бы ни обратили взор. Только недалекие люди могут не понимать святости жизни. Что есть природа, как не храм Его? В этом храме ни на миг не прекращаются таинства, высшие, чем все обряды, совершаемые человеком: все служит своему предназначению". Эти слова, их правда словно заново вошли Полине в сердце, во всей их росной сладости. Возвращаясь, девица улыбалась, как будто была счастлива предстоящею свадьбой с князем: она укрепилась в вере в Бога и свое предназначение – свое и Антиоха. Они не останутся без помощи. "Антиох приедет через неделю – а если я потороплю его таким известием, то и скорее, - подумала Полина. – Я буду ровна, любезна с князем, чтобы не рассердить матери; чтобы не лишиться воли до срока. Смотрины еще не сговор* – чтобы устроить свадьбу, нужно время; да князю и пышность не позволит поспешить… у нас будет еще не меньше месяца". А до тех пор они могут придумать, как быть. Если они убегут и обвенчаются, уже никакая сила не сможет сделать их брак недействительным. Полина знала, что есть страны, где брак не нерушимая святыня; в России же церковь, налагающая тягчайшие оковы на одних супругов, может защитить от преследований других. Поднявшись в свою комнату, Полина тотчас же написала Антиоху об их беде. Девушка, до этого времени неловкая с людьми, стала очень осторожна и благоразумна с возлюбленным: она сказала только, что к ней посватался знатный человек, но не сказала, что их союз – уже решенное родителями дело. Если только князь не откажется от нее, когда увидит. Полина посмотрела в зеркало на свое красивое грустное лицо – и сама себе покачала головою. Нет, не откажется; старый человек тридцати пяти лет не откажется от молодой жены. Полина, наученная старшей кузиной и своими размышлениями, знала уже, что влечет мужчин к женщинам: вовсе не всегда это любовь. Полина снова вышла из дому, никем не остановленная: мать не следила за ней, и Полина свободно положила в тайник свое письмо. Вдруг ей стало страшно, что человек Антиоха однажды попадется на этом воровстве. Но она заставила себя успокоиться – ей оставалось только положиться на провидение. Утром Полина совершила туалет с обычною аккуратностью, но не слишком прихорашивалась; Лиза, догадавшаяся почти обо всем, прислуживала барышне с молчаливою печалью. "Только что не оплакивает, как невесту на народной свадьбе", - подумала Полина, которой вдруг стало отвратительно ее положение. Полина сошла вниз в шелковом белом платье с голубыми лентами, с волосами, собранными в узел. Она не стала ни наряжаться в кружева, ни душиться, ни завивать волосы: как будто вышла погулять с подругой, а не одевалась для жениха. Однако это произвело обратное действие. Марфа Павловна, увидев дочь, вначале нахмурилась – а потом сказала: - И хорошо, что скромно оделась. Князь увидит, что ты у нас без затей. Полина покрылась краской досады на себя за такую ошибку – но делать было нечего. Она села в гостиной на облезлый бархатный диван и стала ждать будущего повелителя своей судьбы. Князь Дольский не заставил себя ждать – совсем скоро Полина услышала, как подъехала его коляска; девица только закрыла глаза, не смея посмотреть на нее в окно и моля об отсрочке этого немилого свидания. Но оно наступило неумолимо, как лето сменяется осенью. Вошедший жених оказался высоким суховатым человеком, очень нарядным, раздушенным и любезным. Он выглядел старее своих лет, но притом ловким в обращении с женщинами: князь поцеловал руку Марфе Павловне, а потом, преклонив колена перед сидящей невестой, с улыбкой приложился к ее ручке и проговорил что-то по-французски – Полина, отвыкшая от практики, не успела разобрать. Когда учтивый князь поднимался с колен, Полина чуть не отпрянула – ей показалось, что его горбатый породистый нос хочет нырнуть ей за корсаж, чтобы понюхать ее, как цветок. Жених скользнул по ней одним только быстрым взглядом, улыбаясь салонною улыбкой, а Полина уже почувствовала, что это за человек. "Развратник, селадон!" - подумала девушка. Мать и не подозревала, что такие слова известны ее Полине. А та от своего знания почувствовала себя еще стократ несчастнее. За все время смотрин она едва вымолвила несколько слов – но князь остался очень доволен. Он вскоре откланялся; хозяйка провожала его до самых дверей, и они, казалось, старались превзойти один другого в любезности. А потом осчастливленная Марфа Павловна опять появилась перед дочерью. - Радуйся, его сиятельство согласен на брак! – сказала госпожа Адашева; она даже помолодела и похорошела, как будто уже блистая всеми выгодами, которые ей принесет этот союз. Увидев уныние Полины, мать сделалась сердитой – она приподняла лицо дочери за подбородок и сказала: – Готовься к свадьбе самым беспрекословным образом, слышишь? Через два месяца! Полина не ответила. Письмо ее вдруг показалось ей голубем, который не долетит до ее милого, пропав в когтях хищника – князя Дольского. И ей вдруг вмиг перестало вериться в благость судьбы и Создателя. * То есть милой, дорогой. * Согласно русской народной традиции, за смотринами шел сговор - обряд, которым сопровождалось соглашение родителей жениха и невесты о браке. Полина, конечно, думает метафорически.